Пария (ЛП) - Райан Энтони

– Кодекс роты Ковенанта предельно ясен, – формальным тоном сказала она лорду Элдурму. – Он одобрен Советом светящих и заверен королевской печатью. Все предыдущие преступления, какими бы отвратительными они ни были, прощаются, в обмен на усердную службу. Однако… – она взяла свой меч, притороченный к седлу, обнажила клинок и положила себе на плечо, – …как рыцарь этого королевства, вы имеете право это оспорить.

Она пришпорила серого, заставив его рысью подойти ближе к Элдурму и его всадникам. Остановившись в нескольких ярдах от него, она подняла меч перед своим лицом, а потом опустила и подняла клинок. Это был жест формального признания равенства – я такой видел на нескольких турнирах. Чтобы вступить в поединок, рыцарям следовало временно забыть про различия в рангах или крови, чтобы никакие встречные обвинения не пали на победителя в случае, если побеждённый погибнет или получит серьёзное ранение. По сути леди Эвадина Курлайн только что вызвала лорда Элдурма Гулатта на поединок.

– Этот человек мой, – сказала она Элдурму голосом, в котором теперь звенела сталь, голосом капитана. Впервые я в полной мере осознал, что эта женщина – не какая-то введённая в заблуждение аристократка, поражённая безумием, которое она принимает за виде́ния. Она – воин Ковенанта Мучеников, и с радостью умрёт, как один из них.

– Если он вам нужен, – продолжала она, возвращая меч на плечо, – вам придётся сразиться со мной.

В напряжённой тишине Элдурм уставился на неё, его лицо почти совсем обесцветилось. Прежняя тоска уже исчезла, уступив место безнадёжному чувству поражения.

– В детстве мы часто дрались, как вы наверняка помните, – продолжала Эвадина, когда Элдурм не ответил. – Вы же помните все те годы при дворе, не так ли, Элд? Вы, Уилхем и я. Как мы сражались, хоть и были друзьями – единственными друзьями, на самом деле. Поскольку другие дети завидовали Уилхему, боялись меня и презирали вас, как деревенщину, сына королевского тюремщика. В то время вы обычно побеждали. Может, победите и теперь. Хотя предупреждаю, с тех пор я очень многому научилась.

Элдурм закрыл глаза, всего на миг, но я знал, что так он жаждет обуздать то, что кипит внутри. Мой гнев немного поутих при виде сильного человека с несколькими достойными качествами, который стал жалким всего от нескольких слов женщины, которую он, по его мнению, любил.

Открыв глаза, он снова выпрямился, на его квадратном лице заходили желваки, он приподнялся и сурово посмотрел на Эвадину.

– Будьте осторожны завтра на поле битвы, миледи, – проговорил он, тщательно контролируя свой голос. – Меня глубоко опечалит, если вам причинят вред.

Его лицу вернулось немного цвета, когда он последний раз посмотрел на меня и выкрикнул:

– А ты, Писарь, лучше молись о смерти от рук Самозванца! Вопрос не улажен, и милосердия от меня не жди!

Он кивнул Эвадине, дёрнул поводья, разворачивая коня и умчался прочь, а следом за ним и его воины. Некоторые, уезжая, ошеломлённо смотрели на неё, хотя большинство бросали устрашающие взгляды или показывали непристойные жесты в мою сторону.

– А я ведь ещё подумала, что новая рука в учётных книгах выглядит знакомо, – прокомментировала Эвадина, убирая меч обратно в ножны, и я дёрнул поводья, заставляя лошадь двигаться. Мы поехали, и она держала своего серого рядом с телегой, а сама выжидательно смотрела на моё удручённое лицо, пока я подбирал слова для ответа.

– Капитан, ваша проницательность делает вам честь, – наконец сказал я, не поднимая глаз.

– А ещё его письма, – продолжала она. – Я отметила значительное улучшение как стиля, так и грамотности в том последнем шквале писем, что его светлость присылал мне. Я так понимаю, твоё влияние?

– Он был… признателен за мои советы. По крайней мере тогда.

Она чуть помедлила и заговорила намного более серьёзным тоном:

– А то, что он говорил о восходящей Сильде?

– Ложь, – категорически заявил я, не в силах скрыть в голосе резкое отрицание. – Побег был её планом, который она разрабатывала долгие годы. Её смерть… не моих рук дело.

– Так ты действительно её знал? Хоть это правда?

– Знал. Это у неё я научился грамоте, искусству чистописания и много чему ещё.

– А считаешь ли ты её тем, кем её некоторые называют?

– Кем же, капитан?

Она коротко усмехнулась:

– Не изображай из себя невежественного керла. Эта маска тебе не идёт. Есть люди, уверенные, что восходящая Сильда после смерти вознеслась бы в мученики, если бы её не приговорили за столь мерзкое деяние. По-твоему, она действительно была настолько набожной, что соответствовала подобным утверждениям?

– По-моему, она была прекраснейшей душой из всех, кого я встречал в жизни, но не без недостатков, как и у всех. – Я собрался с духом, посмотрел ей в глаза и увидел там лишь искренний интерес, а не плохо скрытую расчётливость, как у восходящего Гилберта. – Мне выпала честь записать её завещание незадолго до её смерти, – сказал я. – Хотя, если вы слышали в последнее время любую проповедь восходящего Гилберта, то могли бы найти в ней немало знакомого.

– Я тщательно выбираю, какие проповеди слушать. У тебя есть копия завещания? Если да, то я очень хотела бы его прочитать. В неиспорченном виде, разумеется.

Я подумал было, что и она собирается что-нибудь позаимствовать, но отмёл эту мысль. Услышав, как она говорит каждый вечер на марше, я знал, что этой женщине нет нужды воровать чужие слова.

– Есть, капитан, и я с радостью предоставлю вам копию.

– Благодарю, Элвин Писарь. Но вряд ли это покроет твой долг мне. Ты согласен?

С этим я точно не мог поспорить. Если бы не её вмешательство, к этому времени моё тело, за минусом некоторых частей, уже наверняка качалось бы на ветке ближайшего дерева.

– Я заплачу вам любую цену, какую потребуете, капитан, – ответил я, потому что она этого ожидала, и потому что я так и думал, по крайней мере, в тот момент.

– Тогда вот что закроет наш долг. – Она замолчала, и лицо её приняло то же выражение напряжённой серьёзности, как и тогда, когда она противостояла лорду Элдурму, хотя я был признателен, что тон не был вызывающим. – Не убегай нынче ночью, как вы планировали со своей подругой.

Я инстинктивно хотел отвести глаза, но что-то в её взгляде мне помешало. И оно же придержало бесполезное отрицание, вертевшееся на языке. Оставалось только молча смотреть на неё, а она продолжала:

– Сержант Суэйн отлично умеет отличать бегунов от бойцов. Как он сказал, ты слишком умён, чтобы не попытаться сбежать. Как он говорит, умные убегают, когда мало шансов поймать их, например, в период перед битвой, когда капитаны соберут свои пикеты, чтобы сформировать отряды. А те трусы, что поглупее, ждут, пока битва почти не начнётся, и уж тогда дают дёру.

«Я не трус», хотел я сказать, но знал, что это пустые слова. Мне, человеку, рождённому для ежедневной борьбы за выживание, трусость всегда казалась избыточной концепцией. Одни битвы можно выиграть, другие – нет. Сражаешься, когда должен, или когда знаешь, что можешь победить. Что постыдного в том, чтобы убежать от смерти? Олень не чувствует стыда, убегая от волка.

– Эта война… – начал я, но замолчал, боясь выпалить неосторожные слова. Впрочем, Эвадина всё равно хотела их послушать.

– Говори, – потребовала она. – Не бойся, поскольку я не покараю человека за правду.

– Это не моя война, – сказал я. – И не моих друзей, хотя некоторые считают, что их. Человек, которого я никогда не видел, утверждает, что его кровь даёт ему право захватить трон у другого человека, которого я никогда не видел, и за это умрут тысячи. Возможно, Самозванец лжёт, а может говорит правду. Мне этого никак не узнать. И я знаю, что наш король и другие аристократы никогда не делали для меня ничего, только пытались повесить. У них нет права на мою кровь, какой бы неблагородной она ни была. Я не стану умирать за них.

Я ждал новых обличений по части веры, воззвания к моей верности Ковенанту, а не Короне. А вместо этого она немного откинулась в седле и нахмурилась, обдумывая ответ.