Ведьмин кот (СИ) - Арнаутова Дана "Твиллайт"

— Ничуть! — поспешно заверил Видо и встал у перил с другой стороны.

— Меня научила одна женщина, — неторопливо начал Ясенецкий. — Я привык считать ее кем-то вроде тетушки, но на самом деле она нам не родственница. Хотя и родной человек. Сложно, да, но так бывает. Мои родители погибли, когда мне было шесть. Они увлекались альпинизмом… горными восхождениями. Несчастный случай, даже тел не нашли.

— О… — тихо отозвался Видо. — Я сожалею…

Ясенецкий кивнул и снова взялся за крючок, сменив нитку, и на этот раз взял светло-зеленую, как весенняя трава.

— Бабушка тогда слегла, — сказал он спокойно, будто о самых обыденных вещах. — Единственный любимый сын, такая же любимая невестка — у нее в один день не осталось никого из родных, кроме меня. Она могла вставать, просто не хотела. А я… Я замолчал. До этого был нормальным ребенком, болтал без умолку, а тут — как отрезало. Отто Генрихович к нам на время переселился тогда. Взял на себя вообще все, от расходов до всяких бытовых забот. И, конечно, пытался помочь нам пережить горе… Но если с бабушкой у него постепенно стало получаться, то я просто молчал и целыми днями сидел у себя в комнате. Даже не читал, хотя уже умел и очень любил. И тогда Отто Генрихович привел к нам домой Розу… Розочку Моисеевну.

Он как-то странно сказал имя этой дамы, Видо услышал нежное «Розхен», хотя готов был поклясться, что Ясенецкий произнес иные звуки. Впрочем, неважно, Розхен — это было очень трогательно и понятно. Видо сразу представил милую уютную фрау, способную позаботиться о несчастной старушке и осиротевшем ребенке. Накрахмаленный чепчик, ласковая улыбка…

— Розочка Моисеевна всю жизнь проработала бухгалтером на крупном предприятии, — продолжал ведьмак, и видение образцовой домохозяйки поблекло и заколебалось перед внутренним взором Видо. — Она курила сигареты — правда, в янтарном мундштуке, варила крепчайший кофе раз пять в день и очень ярко ругалась на нескольких языках. Пекла пироги — сначала получалось ужасно, потом мы привыкли, а потом она научилась. Рассказывала бабушке, что ее, бабушкины, любимые поэты Серебряного Века — негодяи и мерзавцы. Бабушка это и сама знала, разумеется, но не могла не спорить. Еще она принесла к нам домой кошку, которая бегала по роялю, если не закрыть крышку, и висела на шторах. Шторы пришлось поменять, ковры — тоже, бабушка и Розочка Моисеевна три недели спорили о новой обстановке, призвали арбитром Отто Генриховича и помирились на том, что мужчины ничего не соображают в домашнем уюте. Заодно решили сделать ремонт, и как Розочка Моисеевна гоняла рабочих — вы бы слышали!

Видо невольно улыбнулся, хотя речь шла о грустных вещах. Умом он это понимал, но… Ясенецкий рассказывал так, словно все это уже не вызывает у него никакой боли.

— В общем, постепенно все наладилось. И со мной — тоже. Розочка Моисеевна не заставляла меня говорить, не пыталась как-то подействовать, она просто говорила со мной сама. Когда мы ходили гулять и по магазинам, она что-нибудь рассказывала, иногда спрашивала, но я молчал — и она говорила дальше. Я стал приходить на кухню, и Розочка Моисеевна объясняла, что и как она готовит. Это пироги у нее поначалу не выходили, а вот фаршированная рыба получалась просто чудесная! А еще Розочка Моисеевна вязала. Шарфики, перчатки, носки — всякую приятную мелочевку. У нее была огромная корзина с клубками. Я сначала просто перебирал их, катал в пальцах, складывал на ковре фигуры… Вы вот присматривались, что все нитки — разные? Пушистые, колючие, гладкие. Теплые на ощупь и прохладные… А потом однажды попросил показать, как связать шарф бабушке в подарок. Вслух попросил. Бабушка в это время играла «Лунную сонату», и я помню, как у нее застонали клавиши под пальцами. Она тут же начала играть дальше, чтобы я не испугался и не замолчал опять, а Розочка Моисеевна сказала, что сначала нужно выбрать самые красивые нитки, любые, какие мне нравятся, а уже под них подбирать крючок…

Он замолчал, взял чашку со ступеньки, сделал глоток и поставил ее обратно. У Видо самого в горле пересохло, он сглотнул и спросил хрипло:

— И вы снова стали говорить?

— Ну да, — кивнул Ясенецкий. — Тут как раз и в школу идти пришлось, удачно все получилось. Бабушка, правда, предлагала перейти на домашнее обучение, очень беспокоилась, как я там буду, не обидят ли меня… Она за меня до сих пор боится. — Он запнулся, дернул уголком рта, крючок в пальцах на несколько мгновений остановился, но тут же снова пошел ровно и плавно. — К счастью, Отто Генрихович и Розочка Моисеевна ее отговорили. Сказали, что мне нужно общаться с другими детьми, нельзя всю жизнь просидеть дома. Алалия — это временная немота так называется — у меня совсем прошла, но вязать я научился. Мне это в самом деле нравится. Вязать и готовить — очень приятные занятия, почти медитация…

— Медитацио? — повторил Видо.

— Погружение в себя, — пояснил Ясенецкий. — С религией у меня сложно, сами знаете, молиться не умею, да и смысла не вижу. Медитация — подобие молитвы, только обращенной не к богу, а внутрь себя. И очень помогает при этом делать что-то руками. Дома я каждый вечер садился на балконе, смотрел на городские огни и подводил итоги дня. Пил кофе, вязал или плел что-нибудь, думал… Недолго, конечно, график у меня всегда был насыщенный, много дел, все хочется успеть… Но, если иногда не останавливаться и не вспоминать, куда бежишь и ради чего, можно свернуть не туда. И вот знаете, герр патермейстер! — Он поднял взгляд от вязания и пристально помотрел на Видо. — Я постараюсь осознать, что прямо сейчас не могу вернуться домой. Но мириться с этим не хочу и не буду. А еще я не собираюсь мириться с тем, что этот долбаный кот отнял у меня вообще все. Не только близких, но и привычную жизнь. Хорошую, правильную жизнь, которую я так старался построить! И я намерен вернуть себе все, что смогу. — Ясенецкий отпил еще кофе, а потом растянул пальцами широкую вязаную полосу, критически осмотрел ее и нацелился на клубок тыквенного цвета. — Герр капитан не против, чтобы я тренировался с его людьми. Уроки айкидо взамен уроков верховой езды и фехтования. Кстати, Йохан Малой у вас талант. Я серьезно, парень чутьем понимает такие вещи, до которых я долго доходил с очень хорошим учителем! Я, конечно, не так много смогу ему дать, сколько сам получил, но постараюсь, а там как выйдет. Еще вот кофе… Никто же не мешает мне пить кофе вечером, даже если нет балкона. Ваше крыльцо его прекрасно заменяет, если вы не против, конечно. Зимой перейду в гостиную, наверное…

«Зимой вас уже не будет здесь, — почему-то грустно подумал Видо. — Несколько месяцев скрывать от Ордена ваше присутствие я точно не смогу. Так что предаваться размышлениям вы, герр Ясенецкий, будете в столице и совершенно в ином обществе».

— А еще я могу связать шарфик, если уж задумал его связать, — продолжил ведьмак, поглаживая мягкие разноцветные клубки, словно котят или щенков. — Вернусь я или нет, но зима наступит в любом случае, и шарф мне пригодится. Даже предполагать не хочу, чем у вас тут лечат простуду!

— Шнапсом, — уверенно сообщил капитан. — И горячим пивом.

— Травами на меду! — возразил Видо. — Все не так плохо, как вам представляется! Тем более теперь, когда у нас есть ведьма!..

— Даже две ведьмы, — подтвердил Ясенецкий, покосившись на опустевшую чашку. — А если считать ту, что в подвале, то и вовсе три. Одна живая и настоящая, вторая — кошка, третья — мертвая и в разобранном состоянии. Полный комплект на любой вкус. И один ведьмак. — И вдруг фыркнул: — Я — ведьмак! Не могу поверить, хоть убейте! Ведьмак, дворник, бариста… то есть кофешенк. Ну вот как меня так угораздило, а? Что мне теперь со всем этим делать?! Что я вообще могу и должен делать, если я — ведьмак?!

— Сварите еще кофе, герр Ясенецкий, — тихо сказал Видо. — И покрепче, если вас не затруднит. А потом все-таки пойдем в гостиную, подальше от лишних ушей, и я расскажу вам все, что мне известно. Что вам с этим делать и как теперь жить. Свое рукоделие можете взять с собой. Вы правы, зима придет непременно, и к ней следует приготовиться