Дочь Темных вод - Лонг Х. М.

Женщина снова заговорила.

– Штормовичка должна быть у нас до того, как «Джульетта» выйдет в открытое море, – сказала она безапелляционным тоном и отвернулась, чтобы проследить за разгрузкой повозки.

Я посмотрел на Пенна и по его взгляду понял, что он пришел к тем же выводам.

– Мистер Пенн, пожалуйста, отзовите наших людей и вернитесь к лошадям, – тихо скомандовал я, углубляясь в лес. – Затем поспешите на корабль. Предупредите капитана Слейдера, что наша цель здесь, пират готовится к отплытию и намерен напасть на «Джульетту».

– Так точно. А вы, сэр? – прошептал Пенн.

– А я лично предупрежу капитана Рэндальфа.

В гавань пришел шторм, и мне пришлось полностью укутаться в плащ. С небес обрушился снежный водопад, он низвергался из тяжелых серых туч, ударяя о волны и вздымая клубящиеся вихри. В них утонули сгрудившиеся в кучу дома Уоллума и покачивающиеся корабли на причалах, рев ветра заглушил все звуки.

Тяжело дыша, я пробирался в конец пристани, где должна была стоять шхуна Рэндальфа. Холод пронизывал до костей и обжигал лицо. Я вскинул руку, чтобы прикрыть глаза, и прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь бурю. Корабля не было. Когда я понял это, сквозь ветер донесся женский голос, низкий, приятный и печальный. Я опустил руку и уставился на море, пытаясь разглядеть в нем Мэри Ферт, заклинающую голосом шторм и выводящую судно Рэндальфа из Уоллума.

Контрабандист, должно быть, узнал, что Лирр придет за ней. Сначала я почувствовал облегчение, но оно быстро сменилось разочарованием. Я снова потерял эту девушку. Остался только ее голос на ветру – невнятные слова, дразнящие слух.

Постепенно ветер стих, и рядом со мной возник силуэт. Юноша был без шапки, и ветер трепал его светлые волосы. Но в его глазах читалось удовлетворение, мрачное удовлетворение человека, который и выиграл, и проиграл.

– До меня дошли слухи, и я предупредил Рэндальфа, – сообщил Чарльз Грант, засовывая руки в карманы. – Прошу прощения, что испортил ваш героический порыв. На случай, если вас это утешит, скажу, что вы выглядите весьма благородно.

Я открыл было рот, чтобы ответить резкостью, но поймал себя на утешительной мысли: по крайней мере, штормовичка спаслась. Если не от Рэндальфа, так от Лирра точно. И главное, что Рэндальф знал об опасности. А мне пора возвращаться на свой корабль.

Без погодного мага «Олень» не мог победить бурю, но и Лирр не мог. Как только погода улучшится, мы будем готовы встретиться с ним и сделаем все, чтобы он больше никому не угрожал, а мое имя наконец будет ассоциироваться с чем-то хорошим, с чем-то заслуживающим уважения.

– И зачем же, – спросил я Гранта, отворачиваясь, – вы предупредили их?

Грант пожал плечами:

– Мэри Ферт спасла мне жизнь. Я решил, что пора возвращать долги.

Девочка из Пустоши

Однажды девочка из Пустоши решила, что деревья любят музыку, совсем как она. В ее голосе еще нет волшебства, только детский невинный восторг, и она поет все песни, которые знает, сидя среди мхов и высоких папоротников. Девочка уверена, что ветви болиголова тянутся на звук ее голоса, а из-за ивовой завесы за ней наблюдает вурдалак в образе лани. Некоторое время лань идет за ней по пятам, но в конце концов исчезает, оказавшись за пределами досягаемости ивовых корней.

И вот в самом сердце Пустоши девочка обнаруживает новое дерево. Его ветви возвышаются над всеми остальными, а корни так далеко простираются по земле, что она не может найти их конец. Девочка садится в колыбель из этих корней и роется в кармане, набитом лесными сокровищами: желудями и перьями, тонкими птичьими костями и бережно сорванными полевыми цветами.

Вытягиваясь на земляном ложе, она тихонько напевает про себя. И чей-то голос отвечает ей в полной гармонии. Девочка оглядывается по сторонам, хотя точно знает, что одна в лесу. Снова поднимает глаза к огромному дереву, возвышающемуся над ней. И снова поет, и голос вновь отвечает ей.

Она все еще смотрит на дерево, когда из леса выходит ее мать и начинает бранить девочку за то, что та так долго гуляет одна, но когда девочка говорит ей, что дерево поет с ней в унисон, мать замолкает.

– Разве деревья умеют петь? – спрашивает девочка. – Оно особенное?

– Особенное, – отвечает мама. Ее бледно-серые глаза настороженно смотрят на величественное дерево. – Это сердце леса. Материнское дерево. Но оно не может петь, Мэри. Гистинги и люди не разговаривают друг с другом. Ты ведешь себя глупо, и тебе нельзя заходить так глубоко в Пустошь. Возвращайся домой и оставь дерево в покое.

Мэри так и делает. И когда она становится старше, а юбки – длиннее, решает, что, наверное, ошиблась. Материнское дерево не могло присоединиться к ее песне, это было всего лишь поскрипывание ветвей или завывание ветра.

Но иногда, когда она бродит по Пустоши, напевая про себя, ей все еще кажется, что кто-то отзывается на ее песню.

Шестая глава

Неуловимое искусство штормового пения

Тени парусов медленно расползались по палубе: шел к концу второй день, как мы покинули Уоллум. На безоблачном, но таком холодном и бледном небе солнце клонилось к закату, море покрывала ледяная корка. Ветер холодил щеки, хотя и не так сильно, как это могло бы быть.

Зимнее море стояло на пороге настоящей зимы, которая длилась восемь месяцев в году. Время, когда только корабли с гистингами в носовых фигурах и штормовиками на палубах осмеливались бросить вызов волнам. Время тайных войн и рискованных походов, время страшных штормов, когда предприимчивый контрабандист вроде Рэндальфа мог заработать состояние всего на одной удачной авантюре.

Я сидела на табурете у грот-мачты с потухшим взглядом, кутаясь в свой поношенный плащ. Все мужество и вся глупость, которые толкали меня к побегу в Уоллуме, исчерпались до дна. А всего-то нужно было один день простоять привязанной к фок-мачте, открытой всем ветрам и соленой морской воде. И тогда простой табурет показался мне роскошью.

Временное освобождение от пут не было проявлением доброты или наградой. Сухой расчет: если бы Рэндальф оставил меня стоять еще немного, я бы просто умерла. Поэтому он выдал одеяло и позволил провести ночь у печки на камбузе. С меня сняли кляп, развязали руки, но я по-прежнему ощущала себя пленницей. Теперь стенами темницы служили волны, простиравшиеся до самого горизонта. Вершины скал прибрежной линии Аэдина исчезли из виду, поглощенные морским туманом.

И единственный путь к свободе – головой в волны.

«Моя последняя штормовичка утопилась», – вспомнила я слова Рэндальфа, сказанные у Каспиана, и задрожала. Но какая-то часть меня поневоле прислушалась к этой идее, такой мрачной и безнадежной, и отложила ее подальше, на крайний случай.

Вокруг суетилась команда Рэндальфа. Матросы наблюдали за мной постоянно. По ночам я спала вполглаза, боясь, что в мою кладовку кто-то вломится или же опять возникнет призрачный силуэт гистинга.

Что было еще хуже, меня держали впроголодь. Рэндальф заявил, что еду надо заработать, доказав собственную ценность.

Шторма, который я вызвала, чтобы скрыть наше отплытие из Уоллума, для этого было недостаточно. Оказалось, что вызвать шторм куда проще, чем разогнать его или поддерживать хороший ветер, а я, как и предположил Рэндальф на аукционе, была не обучена. Хорошие штормовики проходили обучение и потом стажировались на флоте еще в юном возрасте, я же, лишенная голоса, всю жизнь пряталась в Пустоши.

Хватило одного часа, чтобы все на борту, включая меня, поняли, что я не имею ни малейшего представления о том, что делаю. Я тихонько напевала ветру, полагаясь только на удачу, но каждый раз, когда паруса надувались, меня начинал мучить голод.