Ознакомительная версия. Доступно 351 страниц из 1755
Народ при моем появлении замолк, поклонился. Кто-то даже повалился в ноги.
Я уселся на Железный трон, свита стала позади. Из толпы меня с любопытством разглядывали старые знакомцы – Озакан, Новиков, Иоган Гюльденштедт с каким-то худым мужиком. Да это же Фальк! Наркоман и “апостол Линнея”. Я вспомнил, что Шешковский докладывал о нем. Ломка ученого в тюрьме закончилась и я велел его выпустить. Сохранит ли ученый трезвость или опять начнет принимать опий?
Отдельно в толпе стояли мрачные Маша с отцом. Максимова даже не смотрела на меня, все выглядывала осужденных.
– Мы готовы – к нам переваливаясь подошел Хлопуша. Сегодня он был за палача. Причем вызвался сам, упрашивать не пришлось. Клеймо ВОР на лбу так и пылало красным – тоже волнуется, но не показывает.
– Выводите.
Бой барабанов усилился, карэ расступилось.
– Все сделали царь-батюшка – пока ждали, ко мне наклонился Хлопуша, продолжил шепотом – Ночью напали на дом, перебили шешковских людишек. Жена с детками уже в Оренбург едут.
– Молодец, Афанасий Тимофеевич – я оглянулся. Свита – Подуров, Перфильев, генералы стоял поодаль, слышать нас не могли. Шешковский, будто лимона съел, разговаривал о чем-то с поляками. А ну как новое предательство планирует? Может устранить его пока не поздно?
Тем временем начали выводить закованных в кандалы осужденных. Сто сорок два человека, включая Бибикова, Волкова и других тюремных сидельцев.
Когда мне подали списки – я опешил. Казанский суд не только приговорил заговорщиков, но и решил махом избавиться от пойманных при облавах дворян, военных пленников. Девятнадцать нападавших на губернаторский дом, включая Державина и Харлова получили виселицу, остальные – пожизненную каторгу в соляных шахтах под Оренбургом.
Жестоко. Но у царя всегда есть возможность проявить милость и сострадание. Даже к своим врагам. Княгиню Курагину я уже велел отпустить и сослать в Челябу. Ее пожилого отца отправили под конвоем в оренбургскую тюрьму. Осталось решить с Харловым и Державиным.
– Меня то за что?!? – вдруг рванулся в руках казаков бледный, заросший сенатор Волков. Народ вокруг засмеялся, заулюкал.
– Так его!
– Поделом кровопийце!
– Царь-батюшка! Петр Федорович – продолжал кричать Волков – Смилуйся!
Быстро же он сломался и перешел от спеси к мольбам.
– Признаешь меня, Димка? – громко спросил я – Или же Катькину сторону держать будешь? Токмо держать тебе ее не долго – я кивнул в сторону виселицы.
– Признаю! – сломленный сенатор повалился на колени.
– Пиши отказное письмо. Прямо сейчас.
Бибиков с дворянами посмотрели на Волкова с презрением. Кто-то даже сплюнул в снег.
– Начинайте! – я махнул Хлопуше рукой.
– Петр Федорович! – раздался из толпы новый крик. Женский. Я обернулся. Максимова!
Отец дергал ее за руку, но девушка не унималась.
– Хотя бы мальчика пощадите!
Теперь уже народ одобрительно загудел.
– Николай– я обратился к заплаканному Харлову младшему – Рядом с тобой Сашка Жилков стоит.
Мальчик моргал от капающих слез.
– Енто он – я повысил голос, вставая с трона – Твою беременную сеструху зарубил.
Толпа заворчала, Харлов как ужаленный обернулся к невысокому, худощавому дворянину.
– Александр Петрович!!
Парень рванулся в руках казаков, закричал.
Ага, а Жилков то ему и не сказал! И другие “державинцы” тоже. Хорошо, что я внимательно читал допросные листы.
– Вот как будет – я еще больше прибавил голоса – Афанасий, ставьте Харлова с Жилковым на одну скамью.
Охрана сорвала с них верхнюю одежду, которую тут же сожгли на костре, дали длинные белые рубахи, которые надев, привязали четырехугольные кожаные черные нагрудники, на которых белою краскою написано было „преступник Николай Харлов“, „преступник Александр Жилков“». Потащили на эшафот.
– У нас же уговор! – закричал Державин с мукой в голосе. Дворяне заволновались, начали напирать на охрану. Народ тоже забеспокоился, подался к карэ.
На эшафот вышел Почиталин. Развернул свиток, громким голосом зачитал приговор заговорщикам.
Первыми на скамью поставили Жилкива и Харлова. Хлопуша накинул петли. На эшафот взобрался толстый, незнакомый поп с большим серебряным крестом в руках. Забубнил слова молитвы. Потом предложил покаяться. Петя плакал, Жилков прохрипел: “Послушай мое сердце батюшка! Оно не бьется сильнее прежнего“.
Народ еще сильнее заволновался, Маша и Державин закричали в голос.
– А ну тихо! – теперь уже я поднялся на эшафот, громко прикрикнул на окружающих – Слушайте меня. И ты Коля!
Я посмотрел в глаза мальчика.
– Вот как сделаем. Вынесешь сам себе приговор – я опять повысил голос, чтобы меня было слышно всем – Либо сам выбьешь из под своих ног скамью, и повиснешь с убийцей сестры. Либо снимай петлю и сходи с эшафота прочь – я вытащил из-за пояса кинжал-бебут, разрезал веревку на руках парня – Но тогда и Жилкова я отпущу.
Народ примолк, вслушиваясь в мои слова. Маша и Державин тоже ошарашенные замолчали. На площади воцарилась полная тишина.
– Афанасий, отойди прочь – я шагнул назад, делая знак Хлопуше.
На лицо Харлова было страшно смотреть. Он одновременно плакал, вглядывался в расширенные глаза Жилкова. Рядом бубнил поп:
– Не по христиански это к самоубийству то склонять.
– Умолкни, батюшка – оборвал священника Хлопуша.
Вся площадь до рези в глазах вглядывалась в искаженное лицо Николая. Я же смотрю на турецкого шпиона. Вижу его одобрительный кивок, даже некоторую ухмылку.
И в этот самый момент раздался вскрик Жилкова и стук упавшей скамейке. Оборачиваюсь, два тела – большое и маленькое хрипят в петле. Но Харлов тут же падает на доски эшафота от лопнувшей веревки. Хлопуша сдергивает ее с шеи парни, поднимает высоко вверх.
– Подрезана! – вздыхают в толпе. Охрана пропускает Максимову, которая бросается к Николаю. У того лопнули сосуды в глазах, он с трудом дышит. Рядом все еще дергается Жилков.
Я не дожидаясь Маши, вздрагиваю Харлова на ноги, тыкаю его как щенка в затихающего соседа по виселице – Живи и помни!
Маша уводит шатающегося парня с эшафота, труп обмякшего Жилкова снимают с виселицы. Подводят Державина с Бибиковым.
– Исполнил я наш уговор? – тихо спрашиваю поэта.
Тот лишь мрачно кивает, показывает взглядом на связанные руки. Режу веревку и ему.
Державин достает из-за пазухи листок бумаги, кланяется в сторону церкви. Встает на край эшафота, запевает:
– Боже царя храни…
Поет громко, с выражением. Народ жадно вслушивается. Тишина стоит полная, абсолютное. Обалдели все. Генерал Бибиков, дворяне, министры…
– Помилуй мя государь. А також всех твоих нерадивых детей.
Мой выход “на сцену”. Я держу театральную паузу, разглядываю народ.
– Ну что, детушки? – обращаюсь к людям – Пощадить?
Впечатленная гимном толпа дружно кричит “Помилуй их, царь-батюшка!”, “Пущай живут”.
– За сей изрядный гимн и покаяние ваше – я поворачиваюсь к Державину – Заменяю вам виселицу каторгой. Живите.
Народ взрывается приветственными криками, поэт криво улыбается.
Глава 12
Третьего марта 1774 года через узкие ворота Святого Мартина в Париж въехала почтовая карета. Серое небо низко нависло над городом. Надвигались сумерки. По городу только начинали зажигать огни. Карета остановилась на почтовом дворе и ее сразу же окружили носильщики.
Первым наружу выпрыгнул сухопарый, в белом припудренном парике мужчина средних лет. В руках он держал трость и круглую шляпу.
– Юзеф! – к мужчине подбежал молодой человек лет двадцати с вздернутым носом и веселыми глазами.
– Тадеуш! – Юзеф крепко обнял юношу, утер слезы платком.
– Сколько лет!!
– Шесть! Шесть долгих лет.
Братья Костюшко говорили по-польски и на них неодобрительно косились проходящие мимо парижане.
– Забирай багаж, я тебе снял небольшую комнату в Фобур Сен-Жермен у бакалейщика Прево. Небольшая мансарда.
Ознакомительная версия. Доступно 351 страниц из 1755
