Кудряшов изучал последние образцы породы:
— Судя по всему, газовая линза небольшая. Но глубже могут быть и другие. Надо быть готовыми.
В два часа дня мы снова запустили буровую. Рихтер внимательно следил за показаниями приборов:
— Давление в норме… Вибрация допустимая… Газоанализаторы чистые…
Бурение возобновилось, но теперь все работали с удвоенной осторожностью. Каждый понимал, что от соблюдения правил безопасности зависят жизни людей.
К вечеру мы пробурили еще пять метров. Глубина достигла тридцати метров. Ничтожно мало по сравнению с той глубиной, где нас ждала настоящая нефть. Но каждый метр давался непросто.
— Как оцениваете ситуацию? — спросил я у Рихтера.
— Теперь должны справиться, — он протер запотевшие очки. — Главное, люди поняли, что с газом шутки плохи. А технически… — он похлопал по новой вытяжной трубе, — теперь мы готовы к сюрпризам.
В сгущающихся сумерках буровая вышка казалась еще выше. Ночная смена заступала на вахту, вооруженная теперь не только инструментами, но и средствами защиты. Тяжелый день подходил к концу.
Каждый метр проходки давался все труднее. Карстовые пустоты требовали постоянного укрепления стенок скважины. Газовые линзы могли встретиться в любой момент. Но мы учились преодолевать трудности. Учились работать в сложных условиях. Учились добывать нефть.
Глава 6
Первые метры
В штабной палатке собрался весь командный состав экспедиции. На столе лежали геологические карты, образцы пород, диаграммы бурения. Тусклый свет керосиновой лампы отбрасывал причудливые тени.
Кудряшов расстелил новый геологический разрез:
— За три дня мы прошли тридцать два метра. Но дальше начинается самое сложное, — он указал карандашом на темный слой на чертеже. — Известняки изъедены карстовыми пустотами. Местами порода рассыпается как песок.
Рихтер задумчиво разглядывал образцы:
— Придется ставить дополнительные обсадные колонны. Иначе скважину может обрушить в любой момент.
— А что с газом? — спросил я.
— Пока держим ситуацию под контролем, — отозвался Островский, просматривая журнал газовых замеров. — Но концентрация сероводорода постепенно растет. Это тревожный признак.
Лапин доложил о состоянии бригад:
— Люди втягиваются в работу. Но нужен постоянный контроль, особенно за молодыми. При малейших признаках газа некоторые до сих пор паникуют.
Зорина подняла голову от медицинского журнала:
— Состояние здоровья бригад удовлетворительное. Но работа в противогазах многих выматывает. Нужны более частые смены.
Я внимательно выслушал все доклады. Ситуация складывалась непростая. Каждый метр проходки давался все труднее, а ведь мы только в начале пути.
— Что предлагаете? — обратился я к Рихтеру.
Старый инженер развернул чертеж новой конструкции:
— Нужно усилить всю буровую систему. Вот здесь поставим дополнительные растяжки, здесь более мощный привод. И самое важное, модернизируем систему промывки. При текущем режиме мы теряем слишком много бурового раствора в пустотах.
— Сколько времени потребуется на переоборудование?
— Дня два-три. Но это необходимо. Иначе дальше не пройдем.
Я посмотрел на календарь. Конец октября. Скоро ударят морозы, и работать станет еще сложнее. Но без усиления тоже нельзя.
— Действуйте, — кивнул я. — Завтра с утра начинайте модернизацию.
Когда все разошлись, я еще раз просмотрел геологические данные. В будущем здесь все будут знать, что под этими неустойчивыми породами лежит настоящее сокровище. Но сейчас приходилось идти практически вслепую, преодолевая одно препятствие за другим.
За стенками палатки завывал ветер. На буровой гудели механизмы. Ночная смена продолжала работу. Где-то далеко в степи тоскливо перекликались волки.
Первая неделя бурения подходила к концу. Мы прошли только тридцать два метра, а впереди еще более полутора тысяч. Но начало положено.
После совещания я завалился спать. Помню, что спину окутал холодный воздух. А потом я уснул.
Проснулся засветло, вылез из палатки. Огляделся.
Туман стелился над степью, окутывая основание буровой вышки молочной пеленой. В предрассветных сумерках металлические конструкции отливали тусклой сталью, а верхушка терялась где-то в серой мгле.
Я поднялся задолго до побудки. После вчерашнего выброса газа спалось тревожно. Да и холод пробирался даже сквозь плотный брезент палатки. Ночью ударил первый серьезный заморозок.
Термометр на стене вагончика-лаборатории показывал минус восемь. Иней серебрил доски настила, превращая их в опасный каток. Пришлось идти осторожно, держась за поручни.
Новая вентиляционная система, установленная под руководством Рихтера, поблескивала свежей краской. Широкие трубы поднимались вдоль вышки, уходя далеко вверх. Теперь любой газ должен уходить в небо, а не стелиться по площадке.
— Доброе утро, Леонид Иванович, — из тумана появилась фигура Островского. Даже в такую рань химик уже колдовал над пробами бурового раствора. — Посмотрите на это.
Он протянул мне мерный стакан с темной жидкостью. На дне отчетливо виднелся осадок.
— Раствор расслаивается, — пояснил он, протирая запотевшие очки. — При такой температуре реагенты работают совсем не так, как летом.
Где-то наверху громыхнуло железо. Это дежурная бригада проверяла механизмы перед запуском. По деревянным мосткам простучали тяжелые сапоги. Лапин, как всегда подтянутый несмотря на ранний час, спускался с верхней площадки:
— Вал привода греется сильнее нормы, — доложил он хмуро. — Надо бы Александру Карловичу показать.
Я посмотрел на часы. До общего подъема оставалось полчаса. Утренняя смена заступит через час. А пока можно еще раз все проверить, чтобы не повторился вчерашний кошмар с сероводородом.
Наверху громко скрипнула лебедка. В тумане медленно поплыло вниз долото, готовое впиться в породу и пройти еще несколько метров в глубину. Путь к большой нефти только начинался, и каждый метр давался все труднее.
Я отправился завтракать. Потом на площадку.
Бурение началось точно по графику. Паровая машина мерно пыхтела, вращая главный вал. Долото медленно вгрызалось в породу, а буровой раствор тонкой струйкой стекал в желоб.
— Стоп! Немедленно остановите бурение! — резкий крик Островского заставил всех вздрогнуть. Химик уже бежал к устью скважины, размахивая мерным стаканом. — Раствор никуда не годится!
Лапин дал команду остановить работы. Механизмы медленно затихли. Бригада недовольно переминалась с ноги на ногу — опять простой.
— Смотрите, — Островский показал мне свежую пробу. — Вязкость упала вдвое. При такой консистенции раствор не сможет поднимать шлам. Все осядет на забое.
Мы отправились посмотреть, что не так.
В полевой лаборатории ученого, устроенной в большой армейской палатке, царил творческий беспорядок. Всюду колбы, пробирки, какие-то реактивы. На столе разложены страницы из записной книжки Ипатьева. И повсюду на страницах узоры.
— Нужно срочно менять состав, — Островский быстро делал пометки в блокноте. — Добавим хлористый кальций… Нет, лучше калий… И немного извести для стабильности.
— Сколько времени потребуется? — спросил я, глядя в окно палатки на застывшую буровую.
— Час на приготовление нового раствора. Еще час на испытания. — Он смешивал компоненты в большой емкости. — Главное понять, как раствор поведет себя при отрицательных температурах.
Снаружи донесся недовольный гул голосов. Буровики собрались у полевой кухни, обсуждая вынужденный простой. Лапин пытался объяснить необходимость остановки:
— Товарищи, без качественного раствора можем потерять скважину! Давайте лучше подождем…
— Сколько можно ждать? — раздался чей-то возглас. — То газ, то раствор… Так до зимы не управимся!
Все верно. Что-то у нас много препятствий. Как будто все против нас. Успею ли я выполнить задуманное?
Я вернулся в лабораторию. Островский колдовал над новой смесью:
