Я запер дверь на ключ и задернул тяжелые бордовые шторы. Затем включил радиоприемник, не для прослушивания передач, а для создания звукового фона, затрудняющего возможную прослушку нашего разговора, хотя технически это сейчас почти неосуществимо. Все равно, привычка из прошлой жизни.
— Товарищи, — начал я без предисловий, когда все расположились в креслах вокруг стола. — Ситуация критическая. По итогам сегодняшнего совещания в Кремле наш эксперимент формально продолжается, но фактически поставлен под контроль комиссии Кагановича. У нас два месяца, чтобы переломить ситуацию.
Величковский задумчиво погладил бородку:
— Как я понимаю, Леонид Иванович, вы решили изменить тактику борьбы?
— Именно, — я обвел взглядом собравшихся. — До сих пор мы действовали честно, опирались на экономические результаты, на факты и цифры. Но наши противники используют другие методы, клевету, провокации, саботаж. Настало время ответить тем же.
Мышкин подался вперед:
— Я собрал предварительную информацию на членов комиссии Кагановича. Вот, — он раскрыл папку с документами, — Шкуратов, председатель Центральной Контрольной Комиссии. Фанатик, но имеет слабость, дача в Серебряном Бору, построенная с многочисленными нарушениями. Плюс любовница, актриса из Камерного театра.
— Полезно, — кивнул я. — Что еще?
— Лопухин из Института марксизма-ленинизма, теоретик, готовящий доклад против нашего эксперимента. Оказывается, многие его работы содержат прямой плагиат из немецких и американских экономистов, причем буржуазных. Это легко доказать. А еще у него брат в эмиграции, в Европе. Сам Лопухин скрывает этот факт в анкетах.
— Отлично. Продолжайте.
— Валенцев, редактор идеологического отдела «Правды». Тут интереснее. В 1923−24 годах состоял в троцкистской оппозиции. Формально раскаялся, но сохранил связи. Периодически встречается с бывшими соратниками.
Я внимательно просмотрел документы. Картина складывалась благоприятная, у каждого члена комиссии имелись уязвимые места, которые можно использовать.
— А сам Каганович? — спросил я.
Мышкин покачал головой:
— Пока ничего существенного. Железная дисциплина, личная преданность Сталину, никаких скандалов. Но мы продолжаем копать. Не может быть, чтобы у него не было слабых мест.
Глушков, до сих пор молчавший, подал голос:
— Есть еще один человек, о котором стоит знать. Рогов, оперуполномоченный экономического отдела ОГПУ. Именно он руководит сбором материалов против нашего эксперимента. Именно он курирует арест и допросы Шаляпина.
— Что мы о нем знаем?
— Профессионал, — Глушков потер короткий шрам на подбородке. — Но с интересной особенностью. По моим источникам, он не верит в виновность Краснова и наших людей. Выполняет задание, но без фанатизма. Возможно, с ним можно договориться.
Я задумался. Сотрудник ОГПУ, симпатизирующий нашему делу, мог оказаться ценным союзником. Или искусной ловушкой.
— Проверьте его тщательнее, — распорядился я. — Если все подтвердится, установите контакт. Осторожно, через третьих лиц.
Величковский, внимательно слушавший дискуссию, наконец заговорил:
— Леонид Иванович, я понимаю необходимость решительных мер. Но позвольте старому человеку напомнить об опасности. Мы вступаем на скользкий путь. Интриги, шантаж, манипуляции — это методы наших противников. Используя их, не превратимся ли мы сами в подобие Кагановича?
Его слова задели что-то глубоко внутри меня. В прошлой жизни, в XXI веке, я привык к жестким методам корпоративной борьбы. Но там были другие ставки. Здесь речь шла о судьбе целой страны, миллионов людей.
— Николай Александрович, — ответил я, тщательно подбирая слова. — Я тоже предпочел бы честную борьбу. Но у нас нет выбора. Если «промышленный НЭП» будет свернут, страна продолжит движение по пути сверхцентрализации, которая приведет к колоссальным жертвам. Я знаю это.
Величковский понимающе кивнул. Он не знал о моем перемещении из будущего, но уловил серьезность моих намерений.
— Тогда действуйте, но с осторожностью. И помните об ограничениях. Некоторые грани переходить нельзя, если мы хотим сохранить моральное право на свой эксперимент.
— Согласен, — кивнул я. — Никаких физических методов воздействия, никаких необоснованных обвинений. Мы будем использовать только правду, пусть и неудобную для наших оппонентов.
Мышкин достал из портфеля еще одну папку:
— Теперь о конкретных шагах. Предлагаю начать с Шкуратова. Он наиболее уязвим и при этом имеет большое влияние в ЦКК. Нейтрализовав его, мы ослабим позиции Кагановича в комиссии.
— Как именно? — спросил я.
— У меня есть план, — Мышкин расстелил на столе схему. — Мы не будем напрямую шантажировать его. Это опасно и грубо. Вместо этого организуем «случайную» утечку информации о его даче и связях через третьих лиц. Пусть думает, что это исходит от конкурентов внутри партаппарата. Одновременно через наших людей дадим ему понять, что можем помочь замять скандал, если он займет более конструктивную позицию по отношению к нашему эксперименту.
План был хитроумным и не оставлял прямых следов, ведущих к нам. Я одобрительно кивнул:
— Хорошо. Кто займется реализацией?
— Я, — ответил Глушков. — У меня есть нужные контакты. Результат будет через неделю.
Величковский задумчиво постукивал пальцами по столу:
— Пока мы занимаемся Шкуратовым, нужно параллельно решать вопрос с Шаляпиным. Если он даст показания против эксперимента, это может перечеркнуть все наши усилия.
— Верно, — согласился я. — Мышкин, что с Шаляпиным?
— По моим данным, его содержат во внутреннем изоляторе на Лубянке. Следователь Горбунов добивается признательных показаний, но пока безуспешно. Шаляпин держится.
— Надо вытащить его оттуда, — твердо сказал я. — Или хотя бы передать, чтобы продолжал стоять на своем. Есть возможности?
Мышкин задумался:
— Прямой возможности нет. Но… — он помедлил. — Есть человек в системе ОГПУ, который многим обязан вашему отцу. Еще с дореволюционных времен. Семенов Аркадий Петрович, ныне начальник одного из отделов Лубянки. Можно попробовать через него.
— Действуйте, — кивнул я. — Только осторожно. Никаких письменных следов, никаких прямых контактов.
Глушков кашлянул, привлекая внимание:
— Есть еще одно направление, которое стоит использовать. «Правда» и другие газеты ведут кампанию против нас. Нужно организовать контрпропаганду.
— Но как? — возразил Величковский. — Все центральные издания под контролем наших противников.
— Не все, — усмехнулся Глушков. — «Экономическая газета» формально подчиняется ВСНХ, где у Орджоникидзе сильные позиции. А технические журналы вообще находятся вне прямого идеологического контроля. Там можно размещать материалы о достижениях экспериментальных предприятий, о конкретных технических успехах.
— Отличная идея, — одобрил я. — Пусть цифры и факты говорят сами за себя. Это будет противовес идеологическим нападкам «Правды».
Мы продолжали обсуждать детали стратегии еще несколько часов. Обговорили десятки возможных сценариев, распределили задачи, назначили каналы связи. Постепенно вырисовывался многоуровневый план действий против комиссии Кагановича.
— И последнее, — сказал я, когда обсуждение подходило к концу. — Нам нужна собственная сеть наблюдения на экспериментальных предприятиях. Саботаж будет продолжаться, и мы должны быть готовы.
Глушков кивнул:
— Я уже сформировал группы из проверенных рабочих и инженеров. Они будут следить за подозрительными лицами, проверять оборудование перед запуском, контролировать документацию.
— Хорошо, — я поднялся, давая понять, что совещание окончено. — Встречаемся через три дня, здесь же. Доложите о первых результатах.
Когда все разошлись, я остался один в кабинете. За окном все так же темно светать, метель утихла.
Тогда, в будущем, я тоже вел жесткую борьбу. Против конкурентов, против рейдеров, пытающихся захватить мои активы. И тоже использовал не самые чистые методы. Но тогда ставки были гораздо ниже.
