Я кивнул. План начинал работать. Постепенно, шаг за шагом, мы нейтрализуем противников. Ключевым будет удар по самому Кагановичу, но для этого требовалось время и тщательная подготовка.
— Есть еще кое-что, — Глушков понизил голос, хотя рядом никого не было. — Наш источник сообщает, что Каганович планирует крупную провокацию. Он хочет инсценировать «вредительский акт» на одном из экспериментальных предприятий. Настолько серьезный, чтобы можно было обвинить руководство завода в контрреволюционной деятельности.
— Какой завод? — резко спросил я, останавливаясь.
— Пока неизвестно. Но операцию готовит специальная группа из ОГПУ, подконтрольная лично Кагановичу. Рожков пытается выяснить детали.
Я молча обдумывал услышанное. Ситуация становилась все более опасной. От идеологических нападок и мелкого саботажа Каганович переходил к прямым провокациям, которые могли завершиться арестами и расстрелами.
— Нужно усилить бдительность на всех предприятиях, — решил я. — Предупредить директоров, установить круглосуточное наблюдение за ключевыми объектами. И главное выяснить, где планируется провокация.
— Я уже отдал соответствующие распоряжения, — кивнул Глушков. — Но предупреждаю: если группа действительно из ОГПУ, они профессионалы. Обычной охраной их не остановить.
Мы прошли еще немного по заснеженной аллее. Впереди замаячила фигура чистильщика обуви, растирающего замерзшие руки. Его потертый тулуп и старая армейская шапка-ушанка говорили о тяжелой жизни.
— Есть еще одна новость, — сказал Глушков, когда мы прошли мимо чистильщика. — Мы выяснили, кто организовал диверсию на Нижнетагильском комбинате. Это бывший инженер Ковальский, уволенный с завода за пьянство. В прошлом году его завербовал человек Кагановича, некий Строгов. Ковальский подменил чертежи и подпилил крепления ковша. Ему заплатили пятьсот рублей.
— Где он сейчас?
— Арестован по обвинению в хулиганстве, — усмехнулся Глушков. — Наши люди в милиции обеспечили задержание по формальному поводу. Пока он сидит в КПЗ. Но долго держать его там мы не сможем.
Я задумался. Этот Ковальский мог стать ценным свидетелем, если правильно его использовать. Его показания могли доказать причастность людей Кагановича к диверсиям.
— Пусть посидит там еще несколько дней, — решил я. — Затем перевезите его в безопасное место. Нужно получить от него письменные показания против Строгова. А затем и против более высоких фигур.
Мы медленно возвращались к выходу из парка. Дневной свет уже угасал, зажигались первые фонари. Площадка для катания на коньках ярко освещалась прожекторами, из репродуктора доносились бодрые марши.
— Что вы планируете дальше, Леонид Иванович?
— Завтра встречаюсь с Орджоникидзе, — ответил я. — Буду просить его официально затребовать Шаляпина из ОГПУ. Затем выезжаю на Путиловский завод, проверить, как работает система противодействия диверсиям. А вы продолжайте операцию против Шкуратова и Лопухина, готовьте материалы на Валенцева.
Мы дошли до выхода из парка. У ворот стоял мой служебный автомобиль с водителем, а чуть поодаль неприметный «ГАЗ-А», на котором приехал Глушков.
— До завтра, товарищ Краснов, — он протянул руку для рукопожатия. — Будьте осторожны.
Я крепко пожал его руку:
— Вы тоже, Глушков. Помните, мы играем не просто за свои должности или научные теории. Мы играем за будущее страны.
Когда автомобиль отъехал от парка, я еще раз мысленно просмотрел ситуацию. Первые шаги сделаны успешно.
Шкуратов скоро будет нейтрализован, против Лопухина готовится удар, Валенцев следующий на очереди. Но прямого выхода на Кагановича пока нет. А без нейтрализации главного противника победа невозможна.
В машине я просмотрел свежие экономические сводки с экспериментальных предприятий. Цифры продолжали радовать.
Рост производительности, снижение себестоимости, повышение качества продукции. Особенно впечатляли результаты Горьковского автозавода, где выпуск армейских грузовиков увеличился на сорок два процента.
Выглянув в окно, я наблюдал вечернюю Москву. Ярко освещенные витрины магазинов на Тверской, спешащих по домам людей, редкие автомобили.
Судьба страны решалась не на шумных партийных съездах, не на парадах и демонстрациях, а в тихих кабинетах, в конспиративных квартирах, в закулисных интригах между несколькими влиятельными фигурами.
Автомобиль подъехал к моему дому. Я вышел и посмотрел на темное зимнее небо, усыпанное звездами.
Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, я думал о Шкуратове. Сейчас, наверное, он мечется по своему кабинету, прикидывая, как выпутаться из сложившейся ситуации. Думает, как объяснить, откуда средства на строительство дачи, кем приходится ему молодая актриса.
А завтра он получит недвусмысленный сигнал — проблема может быть решена, если он займет правильную позицию в комиссии. И Шкуратов примет это предложение. У него нет выбора.
Я рассеянно перелистывал документы на рабочем столе, когда зазвонил телефон.
— Краснов слушает, — сказал я, сняв трубку.
— Леонид Иванович, это Рожков, — услышал я знакомый голос. — Срочные новости. Встретимся через час в условленном месте.
— Буду, — коротко ответил я и положил трубку.
Игра набирала обороты, и первые фигуры уже начали падать.
Глава 17
Игра теней
Ресторан «Метрополь» в этот вечерний час наполнился приглушенными разговорами и мелодичными звуками фортепиано. Старинные зеркала в бронзовых рамах отражали мягкий свет хрустальных люстр, а высокий лепной потолок придавал залу особую торжественность.
В дальнем углу ресторана, у окна с тяжелыми бархатными портьерами, расположился Алексей Григорьевич Мышкин. Его неприметная фигура почти растворялась в полумраке.
Перед ним стоял нетронутый стакан боржоми и лежала папка с документами. Внешне спокойный, он внутренне оставался напряженным, словно пружина, готовая развернуться в любую секунду.
Матвей Федорович Шкуратов появился ровно в назначенное время. Коренастый, с тяжелым взглядом из-под нависших бровей, председатель Центральной Контрольной Комиссии двигался между столиками с уверенностью человека, привыкшего к власти. Подойдя к столику Мышкина, он на мгновение замер, будто раздумывая, затем решительно опустился на стул.
— Не люблю таинственности, товарищ, — Шкуратов говорил тихо, но властно. — Вы назвались секретарем наркома, но я вас раньше не встречал.
Мышкин позволил себе легкую улыбку.
— Я действительно работаю с Серго Орджоникидзе, но в несколько ином качестве. Моя специализация — особые поручения и сбор информации.
Шкуратов нахмурился, его тяжелые веки опустились еще ниже.
— Что за информацию вы собираете? — спросил он, машинально оглядываясь по сторонам.
Вместо ответа Мышкин медленно открыл лежащую перед ним папку и аккуратно выложил на стол несколько фотографий. На одной из них виднелась добротная двухэтажная дача с мезонином и просторной верандой, окруженная высоким забором. На другой Шкуратов находился в компании молодой женщины в модном платье с короткой стрижкой.
— Прекрасная дача в Серебряном Бору, — негромко произнес Мышкин. — По нашим данным, ее строительство обошлось примерно в сорок тысяч рублей. Внушительная сумма для государственного служащего с окладом в пятьсот рублей. А эта милая дама, Валентина Сергеевна Актриса Камерного театра, если не ошибаюсь? Официально представлена как ваша племянница?
Лицо Шкуратова потемнело, на щеках выступили красные пятна.
— Кто вы такой? — процедил он сквозь зубы. — И чего добиваетесь?
— Я уже представился, — спокойно ответил Мышкин. — А добиваюсь простого объективности в работе вашей комиссии по контролю за экономическим экспериментом товарища Краснова.
— Так вы от Краснова! — Шкуратов подался вперед, его голос стал жестче. — Шантаж? Против члена ЦК?
Мышкин оставался невозмутимым.
— Никакого шантажа, товарищ Шкуратов. Просто обмен информацией. Мы знаем о вашей даче и о Валентине Сергеевне. Вы знаете о результатах эксперимента Краснова. Разница лишь в том, что информация о промышленном НЭПе открыта и подтверждена фактами, а вот данные о вашей недвижимости и личной жизни…
