Он сделал многозначительную паузу.
На столик упала тень. Оба собеседника одновременно повернули головы. Рядом стоял официант в безукоризненно белом костюме.
— Извините за беспокойство, товарищи. Что будете заказывать?
— Ничего, — резко ответил Шкуратов. — Мы уже уходим.
Когда официант удалился, Шкуратов заговорил, понизив голос почти до шепота:
— Что вы хотите конкретно?
— Три вещи, — Мышкин загибал пальцы. — Первое. Вы прекращаете поддерживать обвинения в идеологической вредности эксперимента. Второе. На следующем заседании комиссии вы выступаете с предложением сосредоточиться на экономических показателях, а не на идеологических оценках. Третье. Вы предоставляете нам информацию о планах Кагановича относительно дальнейших действий против Краснова.
Шкуратов медленно откинулся на спинку стула. Его лицо постепенно приобретало обычный цвет.
— А если откажусь?
— Тогда эти материалы попадут к товарищу Сталину, — просто ответил Мышкин. — В виде анонимного письма обеспокоенного партийца о злоупотреблениях в ЦКК.
Наступило молчание. Шкуратов барабанил пальцами по столу, обдумывая положение. За соседним столиком какой-то энтузиаст громко рассказывал собеседнику о достоинствах новой фотокамеры «ФЭД».
— Если я соглашусь, — наконец произнес Шкуратов, — что будет с этими материалами?
— Они останутся у нас, — честно ответил Мышкин. — Как гарантия нашего соглашения. Но не будут использованы, пока вы выполняете условия.
Еще минута молчания. Затем Шкуратов тяжело вздохнул.
— Хорошо. Но учтите, если я почувствую, что меня подставляют, последствия будут для всех непредсказуемыми.
Мышкин кивнул.
— Разумеется. Мы ценим ваш прагматизм, товарищ Шкуратов.
Шкуратов поднялся, но прежде чем уйти, наклонился к Мышкину:
— Передайте Краснову, он играет с огнем. Каганович не тот человек, с которым можно шутить.
— Обязательно передам, — спокойно ответил Мышкин, собирая фотографии в папку.
Когда грузная фигура Шкуратова скрылась за дверями ресторана, Мышкин позволил себе расслабиться. Первая фигура в комиссии Кагановича нейтрализована. Теперь нужно доложить Краснову и продолжать операцию.
* * *
Кабинет Орджоникидзе встретил меня привычной строгостью. Просторное помещение с высокими потолками и массивной мебелью из темного дуба идеально отражало характер хозяина: основательный, надежный, без излишеств. На стенах географические карты СССР с отмеченными промышленными объектами, несколько портретов Ленина и Сталина в строгих рамках.
Серго сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то сосредоточенно писал. Увидев меня, он отложил ручку и поднялся навстречу. Его характерное лицо с густыми усами и проницательными глазами выражало усталость, но энергия, казалось, никогда не покидала этого человека.
— Заходи, Леонид! — Орджоникидзе энергично пожал мою руку. — Есть новости?
— Есть, Серго, и довольно важные, — я присел в кресло напротив. — Шкуратов согласился сотрудничать. Мы нашли способ убедить его.
Орджоникидзе усмехнулся, но не стал спрашивать о деталях. Некоторые вещи лучше оставлять недосказанными, даже между союзниками.
— Это хорошо, но недостаточно, — он потянулся к графину с водой, стоящему на столе. — Каганович не тот человек, которого можно остановить нейтрализацией одного Шкуратова.
— Согласен, — кивнул я. — Поэтому нужен следующий шаг. Нам необходимо вытащить инженера Шаляпина из ОГПУ.
Орджоникидзе чуть не поперхнулся водой.
— Шаляпина? Но его же арестовали по обвинению во вредительстве!
— Именно так. И сейчас из него выбивают показания против меня и моего эксперимента. Показания, которых не существует, потому что никакого вредительства не было.
Я достал из портфеля папку с документами и положил перед Орджоникидзе.
— Здесь заключение технической комиссии по аварии на Нижнетагильском комбинате. Экспертиза однозначно доказывает, что это была диверсия, направленная против экспериментального предприятия. Подпил креплений ковша, подмена технической документации… Мы даже выяснили, кто это сделал. Бывший инженер Ковальский, уволенный за пьянство. Его наняли люди Кагановича.
Орджоникидзе внимательно изучил документы, его лицо становилось все более мрачным.
— Веские доказательства, — наконец произнес он. — Но причем тут Шаляпин?
— Шаляпин ключевой инженер Коломенского завода. Он внедрял новую систему организации производства, принесшую колоссальный рост производительности. Именно поэтому его и арестовали, чтобы скомпрометировать эксперимент и получить ложные показания. Если мы его вытащим, он сможет дать показания о реальных организаторах диверсий.
Орджоникидзе задумчиво потер подбородок.
— Как ты предлагаешь его вытащить? Напрямую вмешиваться в дела ОГПУ слишком опасно.
— Не напрямую, — я наклонился ближе. — Мы подготовили документы о создании специальной конструкторской группы для разработки нового типа артиллерийских систем. Проект имеет прямое оборонное значение. Шаляпин — незаменимый специалист по расчетам прочности конструкций. Вам нужно только подписать запрос в ОГПУ о временном откомандировании инженера Шаляпина для участия в сверхсекретной работе. С вашими личными гарантиями.
Я положил перед ним заранее подготовленный документ. Орджоникидзе медленно прочитал его, затем поднял на меня взгляд.
— Ты понимаешь, насколько это рискованно, Леонид? Если выяснится, что никакой специальной группы нет…
— Группа есть, — быстро ответил я. — Мы действительно собрали команду инженеров для работы над новыми артиллерийскими системами. Этот проект реальный, и он даст результаты. Просто Шаляпин будет заниматься немного иной работой, по крайней мере, первое время.
Орджоникидзе помолчал, барабаня пальцами по столу.
— А если ОГПУ откажет?
— Не откажет, — уверенно сказал я. — Не в такой ситуации, когда речь идет о прямом оборонном заказе. К тому же, у нас есть контакты в ОГПУ, которые помогут правильно провести эту бумагу.
Еще минута молчания. За окном кабинета медленно падал снег, укрывая московские крыши белым покрывалом.
— Хорошо, — наконец решился Орджоникидзе. — Я подпишу. Но учти, Леонид, если что-то пойдет не так, я не смогу тебя прикрыть.
— Понимаю, Серго. И спасибо.
Он взял ручку и твердым движением поставил свою подпись на документе.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал Орджоникидзе, протягивая мне подписанную бумагу. — Эта игра становится все опаснее.
Я аккуратно спрятал документ в портфель.
— Иногда нужно рисковать, чтобы победить, — ответил я. — Особенно когда ставки так высоки.
Орджоникидзе поднялся из-за стола.
— И еще, Леонид, — сказал он, провожая меня к двери. — Будь осторожен с Кагановичем. Он не прощает тех, кто становится у него на пути.
— Я знаю, — кивнул я. — Именно поэтому нам нельзя проиграть.
Выйдя из наркомата, я поднял воротник пальто, защищаясь от морозного ветра. Первый этап операции завершен успешно. Теперь предстояло самое сложное, вытащить Шаляпина из лап ОГПУ.
* * *
В кабинете следователя Горбунова на Лубянке воздух казался застоявшимся и тяжелым.
Квадратное помещение с высоким потолком и единственным зарешеченным окном освещалось лишь настольной лампой под зеленым абажуром. Ее свет падал на груду папок с делами и создавал причудливые тени на стенах, выкрашенных в неопределенный серо-зеленый цвет.
Горбунов, плотный мужчина с тяжелым квадратным лицом и бульдожьей челюстью, просматривал материалы допроса. Перед ним лежал протокол, испещренный пометками.
Многочисленные вопросы, уклончивые ответы, снова вопросы… Шаляпин держался стойко, отказываясь подписывать признательные показания о вредительской деятельности и связях с Красновым.
Стук в дверь заставил следователя поднять голову.
— Войдите, — сказал он, машинально поправляя ворот гимнастерки.
