В небольшой комнате для допросов, куда привели Шаляпина, пахло сыростью и карболкой. Арестованный сидел на единственном стуле, ссутулившись и глядя в одну точку. Его лицо с запавшими глазами и всклокоченной бородой выражало покорность судьбе.
— Встать! — рявкнул конвойный.
Шаляпин с трудом поднялся, покачиваясь.
— Гражданин Шаляпин, — официально начал Рогов, раскрывая папку с документами. — Согласно распоряжению руководства ОГПУ, вы временно откомандированы в распоряжение наркомата тяжелой промышленности для участия в работах оборонного значения. Расписывайтесь о неразглашении.
Он протянул Шаляпину лист бумаги и ручку. Тот непонимающими глазами смотрел на документ, явно не осознавая происходящего.
— Я не понимаю, — пробормотал он. — Что это?
— Вас переводят под другую юрисдикцию, — терпеливо пояснил Рогов. — Временно. Следствие не прекращено, но приостановлено до особого распоряжения. Распишитесь здесь и здесь.
Шаляпин, все еще не веря своему счастью, трясущейся рукой поставил подписи.
— А теперь следуйте за конвоем, — распорядился Рогов. — Вас передадут представителям наркомата.
Когда Шаляпина увели, Рогов достал платок и вытер вспотевший лоб. Он только что сделал крайне рискованный шаг.
Если Каганович узнает о его роли в этом деле… Но иного выхода не было.
Эксперимент Краснова действительно давал результаты, которые могли вывести советскую промышленность на новый уровень. А еще Рогов, как опытный оперативник, чувствовал, что ветер начинает меняться, и Сталин, возможно, уже не так однозначно поддерживает кампанию Кагановича против промышленного НЭПа.
У главных ворот внутренней тюрьмы Шаляпина уже ждала черная эмка с правительственными номерами. Рядом стоял Глушков, держа в руках ордер на прием заключенного, подписанный самим Орджоникидзе. Процедура передачи заняла всего несколько минут.
— Расписывайтесь в получении арестованного, — произнес начальник караула, протягивая журнал.
Глушков расписался размашистым почерком и помог пошатывающемуся Шаляпину сесть в машину.
— Поехали, — скомандовал он водителю, когда тяжелые ворота внутренней тюрьмы закрылись за ними.
Шаляпин, вжавшись в угол заднего сиденья, все еще не мог поверить в происходящее. Только когда автомобиль, петляя по переулкам ночной Москвы, отъехал на несколько кварталов от зловещего здания, он позволил себе выдохнуть и прошептать:
— Неужели правда?
— Правда, Федор Михайлович, — негромко ответил Глушков. — Вы свободны. По крайней мере, от ОГПУ. Теперь вы работаете на наркомат тяжелой промышленности.
* * *
Конспиративная квартира на Большой Дмитровке выглядела как типичное жилье советского служащего средней руки. Строгая мебель темного дерева, книжный шкаф с собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма, несколько технических журналов на журнальном столике, радиоприемник в углу, гравюры с видами Москвы на стенах. Ничто не выдавало истинного назначения этого места.
Я нервно посматривал на настенные часы, когда раздался условный стук: три коротких, пауза, два длинных. Мышкин, дежуривший у двери, быстро открыл.
На пороге стоял Глушков, придерживающий под руку изможденного человека с землистым цветом лица. Шаляпин изменился до неузнаваемости за те недели, что провел во внутренней тюрьме на Лубянке.
Его некогда аккуратно подстриженная бородка превратилась в неопрятную поросль, глаза запали, щеки ввалились. Дорогие очки в роговой оправе заменили подобранные наспех стальные, с трещиной на левом стекле.
— Федор Михайлович! — я подошел к нему, протягивая руку. — Как же я рад вас видеть!
Шаляпин поднял на меня воспаленные глаза, в которых медленно просыпалось осознание.
— Леонид Иванович? — прошептал он, со страхом оглядываясь. — Это не провокация?
— Нет, Федор Михайлович. Вы свободны. Временно откомандированы в наркомат тяжелой промышленности для работы над секретным проектом.
Мышкин аккуратно подвел Шаляпина к креслу. Тот опустился в него, словно старик, хотя ему едва исполнилось сорок пять.
— Чай? — предложил я, кивая в сторону кухни, где уже кипел чайник.
Шаляпин медленно кивнул, его руки слегка подрагивали.
— Я не думал, что когда-нибудь выйду оттуда, — произнес он, принимая от Мышкина чашку крепкого сладкого чая. — Особенно после того, как отказался подписать их бумаги.
— Какие именно бумаги? — спросил я, присаживаясь напротив.
Шаляпин отпил чай, в его взгляде мелькнул страх.
— Признание во вредительстве. Показания, что эксперимент Краснова направлен на подрыв социалистической экономики. Подтверждение, что авария на Нижнетагильском комбинате была организована по вашим указаниям…
Он замолчал, вздрагивая от воспоминаний.
— Но вы не подписали?
— Нет. — В его голосе прозвучала нотка гордости. — Хотя Горбунов умеет убеждать.
Я понимающе кивнул, не требуя подробностей. Методы ОГПУ хорошо известны.
— Федор Михайлович, мне нужна ваша помощь, — серьезно сказал я. — Мы знаем, кто на самом деле организовал диверсию в Нижнем Тагиле и другие акты саботажа. Это противники нашего эксперимента, люди, связанные с комиссией Кагановича. Но нам нужны официальные показания человека, который непосредственно пострадал от их действий.
Шаляпин заметно напрягся.
— Вы хотите, чтобы я дал показания против Кагановича?
— Не лично против него, — уточнил я. — Против людей, организовавших диверсии на наших предприятиях. У нас есть конкретные имена и доказательства.
Шаляпин поставил чашку на столик, его руки дрожали сильнее.
— Леонид Иванович, вы не понимаете… Если я это сделаю, они снова арестуют меня, и тогда…
— Никто не арестует вас, — твердо сказал я. — Теперь вы под защитой наркомата тяжелой промышленности. Личная гарантия Орджоникидзе. Более того, — я достал из портфеля бумагу, — вот приказ о вашем назначении руководителем специальной конструкторской группы. Секретный объект в Подмосковье, усиленная охрана, спецпаек.
Шаляпин недоверчиво взял документ и медленно прочитал его, шевеля губами, словно ему трудно было сфокусировать взгляд.
— Это настоящий приказ? — спросил он наконец.
— Абсолютно, — заверил я. — Подпись Орджоникидзе, печати, все как положено. Вы действительно будете руководить группой инженеров, работающих над новыми артиллерийскими системами. Только первое время ваша основная задача дать показания о реальных организаторах диверсий на наших предприятиях.
Шаляпин молчал, обдумывая услышанное. В комнате царила напряженная тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов да приглушенными звуками московской улицы за наглухо задернутыми шторами.
— А моя семья? — вдруг спросил он. — Жена, дочь…
— Они в безопасности, — ответил Мышкин из своего угла. — Мы установили за ними наблюдение на случай провокаций. А после вашего официального назначения они смогут переехать к вам, на территорию объекта. Там есть жилой городок для специалистов.
Эта новость, казалось, окончательно успокоила Шаляпина. Его плечи расслабились, а в глазах впервые мелькнула надежда.
— Хорошо, — произнес он, выпрямляясь в кресле. — Я дам показания. Что вы хотите узнать?
Я кивнул Глушкову, который сразу достал из портфеля блокнот и карандаш.
— Расскажите все, что произошло с момента вашего ареста. Кто вел допросы, какие именно показания от вас требовали, какие факты пытались заставить признать.
Шаляпин глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Его рассказ лился тихо, но уверенно — о ночных допросах, о требованиях следователя Горбунова, о попытках заставить его подписать признание во вредительской деятельности и срыве государственного плана.
— Они хотели, чтобы я показал, будто вы, Леонид Иванович, сознательно саботировали социалистическую экономику, внедряя «буржуазные» методы управления, — говорил Шаляпин. — Особенно настаивали на том, что авария в Нижнем Тагиле была организована по вашему указанию для дискредитации руководства страны.
