Наивное заблуждение. В этом мире, в это время, идеология и личные интересы значили гораздо больше, чем экономическая целесообразность. Каганович и его сторонники не интересовались реальными результатами эксперимента.
Для них важна лишь власть и контроль. И бороться с ними их же методами оказалось единственным выходом.
Насколько это оправдано? Вопрос из той категории, которую я предпочел бы не задавать себе вовсе. Но в тишине кабинета, когда за окном спит Москва, а в голове эхом отдаются события последних недель, избежать этой мучительной рефлексии невозможно.
В моей прошлой жизни, в XXI веке, бизнес тоже был жесткой игрой. Слияния, поглощения, борьба за активы — все это требовало решительности и готовности идти до конца.
Но там существовали правила. Юридические процедуры, суды, экономическая целесообразность. Здесь, в СССР начала 1930-х, правил нет. Есть только воля победителя в партийной борьбе, которая и становится законом.
Я вспомнил, каким я был, когда только начал эксперимент с промышленным НЭПом. Искренне верил, что достаточно показать экономическую эффективность нового подхода, и рационально мыслящие люди в руководстве страны поддержат его. Что можно выиграть в честном соревновании идей и моделей управления.
Чудовищная наивность. В мире, где главным аргументом является не экономическая эффективность, а партийно-идеологическая чистота, у моего эксперимента не было шансов без поддержки сильных покровителей и жесткой политической борьбы.
Я посмотрел на свое отражение в оконном стекле. Странно, что лицо Краснова, в теле которого я оказался после перемещения из будущего, уже кажется моим собственным. Привык.
А вот прежние моральные принципы… Я остался таким же, как все вокруг, готовым использовать любые средства для достижения цели.
И все же мне нужно какое-то оправдание. Хотя бы перед самим собой.
Да, я использую манипуляции и нечистые методы. Да, я шантажирую Шкуратова компроматом на его личную жизнь. Да, я организовал дискредитацию Лопухина, выставив его плагиатором. Да, я использовал сложные схемы для освобождения Шаляпина из застенков ОГПУ. Но разве это не оправдано конечной целью?
Я знаю, что произойдет, если мой эксперимент будет свернут. Сталинская модель экономики, жесткая централизация, административно-командная система без экономических стимулов.
Колоссальное перенапряжение страны, истощение ресурсов, человеческие жертвы, раскулачивание, голод. Затем неэффективность экономики, технологическое отставание от Запада, которое придется компенсировать невероятным напряжением в гонке вооружений. И в итоге крах системы, развал страны, дикий капитализм 1990-х, новые жертвы и страдания миллионов людей.
Не слишком ли высокая цена за моральную чистоплотность одного человека? Разве не стоит запачкать руки, если этим можно спасти миллионы жизней и изменить историческую траекторию целой страны?
Я встал и подошел к карте СССР, висевшей на стене кабинета. Огромная территория, где сейчас решается судьба не только государства, но и всего мира. Если промышленный НЭП победит, если удастся создать эффективную экономику на основе сочетания плановых элементов и рыночных стимулов, история XX века пойдет по совершенно другому пути.
Возможно, удастся избежать Второй мировой войны, или, по крайней мере, СССР встретит ее гораздо более подготовленным. Возможно, не будет холодной войны и противостояния двух систем, истощающего обе стороны.
А что значит на этом фоне использование нечистых методов в политической борьбе? Разве можно сравнивать мелкие манипуляции и интриги с возможностью изменить судьбу миллионов людей?
Я знаю, что это самооправдание, и что на подобных рассуждениях строились величайшие преступления XX века. «Цель оправдывает средства» опасный принцип.
Но в данном случае альтернатива — проиграть, и тогда страна пойдет по известному мне историческому пути. А я не могу этого допустить. Не могу отступить, когда так близок к цели.
Политическая интрига с тройкой Бухарин-Рыков-Томский в 1928–1930 годах окончилась их полным поражением. Их обвинили в «правом уклоне», в недооценке опасности кулачества, в стремлении к реставрации капитализма.
Сталин умело использовал партийный аппарат, оставляя им все меньше пространства для маневра. Они оказались загнанными в угол и были вынуждены каяться в несуществующих грехах. А несколько лет спустя большинство из них были физически уничтожены в ходе Большого террора.
Я не могу допустить, чтобы со мной и моими соратниками произошло то же самое. Мы должны победить. Любой ценой. И если для этого нужно прибегнуть к нечистым методам, так тому и быть.
Я вернулся к столу и сел просматривать подготовленные материалы для предстоящего доклада Сталину.
Каждая цифра, каждый график были проверены несколько раз. Никаких ошибок, никаких неточностей. Экономические результаты эксперимента впечатляли. Рост производительности, снижение себестоимости, улучшение качества продукции, все это уже невозможно отрицать.
А что касается методов борьбы с противниками… Я напомнил себе, что в этой стране, в это время, в этих условиях другого пути просто нет.
Может быть, потом, когда эксперимент победит окончательно, когда его эффективность станет очевидной для всех, можно будет вернуться к более чистым методам работы. Но сейчас — только так.
Впрочем, я точно знал, что это ложь. Нельзя войти в грязь и остаться чистым. И выхода из этой моральной ловушки нет. Можно только сделать выбор — отказаться от борьбы и принять неизбежность исторического пути, уже известного мне, или продолжать борьбу, используя все доступные средства.
Я сделал свой выбор давно. И отступать не собирался.
* * *
Первые лучи зимнего солнца проникли в кабинет, освещая разложенные на столе бумаги. Я не спал всю ночь, продолжая готовиться к решающему докладу. Глаза устали от бесконечных цифр и таблиц, но отдыхать было некогда. Скоро встреча со Сталиным, на которой решится судьба промышленного НЭПа.
На столе зазвонил телефон.
— Краснов слушает, — произнес я, поднимая тяжелую трубку.
— Леонид Иванович, доброе утро, — раздался энергичный голос Вознесенского. — У меня для вас свежие сводки от предприятий за последнюю декаду. Результаты еще лучше, чем мы ожидали.
— Отлично, Николай Алексеевич. Привозите немедленно, включим в материалы для доклада.
Еще несколько минут Вознесенский взволнованно рассказывал о последних экономических показателях. Путиловский завод перевыполнил месячный план по производству артиллерийских систем на пятьдесят два процента. Нижнетагильский комбинат достиг рекордной выработки специальных сталей. Даже небольшой завод «Красный металлист» в Ленинграде, недавно присоединившийся к эксперименту, уже показывал впечатляющие результаты.
— Я буду через полчаса, Леонид Иванович, — закончил Вознесенский.
— Жду, — ответил я и положил трубку.
Едва я успел просмотреть утреннюю почту, как дверь кабинета распахнулась, и вошел Мышкин. Его обычно невозмутимое лицо выражало тревогу.
— Леонид Иванович, срочное сообщение от Рожкова, — произнес он, закрывая за собой дверь. — Каганович сегодня утром был у Сталина. Жаловался на «травлю» его комиссии.
— Подробности? — спросил я, откладывая ручку.
— Рожков узнал об этом от своего информатора в секретариате. Каганович провел у Сталина почти час. Пытался убедить его, что вся кампания против комиссии организована вами с целью смещения политических акцентов и протаскивания «правоуклонистских» идей под видом экономических реформ.
Я задумчиво потер переносицу:
— Как отреагировал Сталин?
— Информатор не знает. Сталин выслушал Кагановича внешне безучастно, задал несколько вопросов, но своего отношения не выразил.
— Обычная сталинская манера, — кивнул я. — Он никогда не раскрывает карты раньше времени.
Мышкин достал из внутреннего кармана пиджака сложенный листок:
