Раздался тихий, звенящий стук, и запах разложения начал рассеиваться.
Хостес долго лежал неподвижно, прежде чем откинуть одеяло и спустить ноги на землю.
В дверном проеме он нашел нож. Тот самый нож, которым он зарезал овцу, которую притащил в сарай мясника. Возможно, мясник все-таки немного понимал, что такое милосердие.
— Спасибо, что позволил мне сделать это самому, — прошептал он.
Усевшись за свой туалетный столик, Хостес попробовал острое лезвие и улыбнулся. Оно не могло быть острее. Хостес вонзил лезвие себе в горло так быстро, как только мог, и пилил до тех пор, пока лезвие не выпало у него из пальцев, а в глазах не потемнело.
Эмму разбудил стук лошадиных копыт в ночи. Она откинула одеяло и подошла к окну, беспокоясь о том, кто мог приехать в поместье Лонгвиль в такой час. Раздвинув шторы, она увидела двор, освещенный светом полной луны.
Стояли три лошади, на одной было пустое седло, на белоснежной ехал мужчина в длинном черном плаще, а на третьей…
Эмма отошла от окна.
Мясник сидел верхом на последней лошади. Как это было возможно? Она отползла назад, боясь, что ее увидят, и снова выглянула наружу.
Мясник терпеливо ждал, уставившись на дверь огромного поместья. У Эммы возникло странное ощущение, что он не совсем материален, что каким-то образом она может видеть сквозь него и его лошадь. Она прищурилась, но не осмелилась пошевелиться, чтобы ее не заметили.
Другая фигура не была полупрозрачной. Ей казалось, что свет вообще не касался его, будто он был сделан из тени.
«Сплю ли я?» подумала Эмма.
Наблюдая, как к ним присоединилась третья фигура, выйдя из поместья, и теперь она в ужасе широко раздвинула занавески.
— Хостес! — воскликнула она, когда ее муж вскочил на коня.
Он печально посмотрел на нее, а затем отвел взгляд, когда Эмма снова окликнула его.
Черная фигура в капюшоне на бледном коне подняла на нее взгляд. Ощущение, будто ее сердце сковал лед, заставило хозяйку поместья Лонгвиль с криком отпрянуть назад, схватившись за грудь. Грохот копыт наполнил ночь, но все, что Эмма могла сделать, это вцепиться в окно, когда ее муж ускакал в темноту.
Подползая к своей кровати, жена Хостес позвонила своей горничной, и когда женщина прибыла, Эмма велела ей разбудить домочадцев.
— Мой муж, — выдохнула она, — позови людей!
Ее горничная помогла Эмме надеть халат, но стеснение в груди уже спало, и Эмма почувствовала себя лучше. Лучше, чем за последние недели, будто тяжесть, о которой она и не подозревала, что чувствовала, теперь исчезла, как очищается воздух после грозы. Она чувствовала запах свежего белья и полированного дерева там, где раньше воздух был спертым. Возникло ощущение перемен. Что-то было исправлено, чего она до этого момента не осознавала, что было ужасно неправильно, и поместье Лонгвиль снова стало ее любимым домом.
Арман появился у дверей ее спальни в сопровождении одного из лакеев. Его лицо было мертвенно-бледным.
— Мой муж, — выдохнула она. — Он…
— Я знаю, миледи, — перебил Арман, — вам не нужно говорить об этом. Я только что вышел из его комнаты.
— Вы должны найти его, Арман, он нездоров!
— Он мертв, миледи, — сказал Арман мягко и с некоторым замешательством, осмелившись войти в ее комнату, чтобы преклонить колени и коснуться ее руки. — Он покончил с собой.
— Я не понимаю, — слабым голосом произнесла Эмма, — я только что видела его. Он был во дворе…
Арман и горничная Эммы обменялись взглядами.
— Возможно, это был сон, миледи, — тихо сказал Арман. — Но хозяин поместья мертв.
Хостес Николле покончил с собой 11 июня 1564 года.
С тех пор, по крайней мере, так говорят, ежегодно в одну и ту же ночь в поместье Лонгвиль можно услышать топот скачущих лошадей.
Чего хотят всадники или кого они могут искать, неясно…
И все же мудрые и порочные не рискуют выходить на улицу именно в эту ночь.
МАЯК
— Этот ракурс неправильный.
Ровена неловко поерзала на холодном камне и в смятении уставилась на альбом для рисования своего мужа.
— Но, Чарльз, я думаю, это выглядит очень мило.
— Мило — это не то, что я пытаюсь запечатлеть, — сказал Чарльз, бросив на нее презрительный взгляд. Я пытаюсь передать дух маяка, его величие, его… — Чарльз обвел пальцем в воздухе, подыскивая другие слова, — опустошенность и одиночество этой сцены.
— Но, дорогой, — осторожно сказала Ровена, — ты уже больше часа работаешь над этим наброском, и это… — Она уставилась на выполненный углем мужем рисунок маяка Корбьер, жесткие мазки и грубая растушевка, — очень драматично, — запинаясь, закончила она.
Чарльз уже складывал уголь обратно в коробку и осторожно прислонял блокнот для рисования к камням, осматриваясь в поисках нового места.
Подавив вздох, Ровена встала и расправила свое длинное черное платье. Какой бы тяжелой она ни была, ткани было недостаточно, чтобы остановить холод камней, проникающий в ее тело, ее поясница онемела от сидения на твердой поверхности, и ей пришлось топать ногами, чтобы разогнать кровь в замерзших пальцах ног.
— Сюда, — сказал Чарльз, спрыгивая со своего насеста.
Он начал карабкаться по каменистой почве. На этот раз Ровена позволила своему вздоху затеряться в леденящем ветре и изо всех сил старалась следовать за ним.
Пока Чарльз прыгал с камня на камень в поисках идеального ракурса, Ровена пыталась со всем достоинством, на какое была способна, приподнять подол своих юбок, чтобы было видно, куда она ставит ноги. Ее сапоги на твердых каблуках стучали по камням, когда она медленно следовала за ним, скользя, как ни старалась поставить ноги на влажный камень.
Маяк Корбьер возвышался над неровным серым ландшафтом, как белая башня из сказки. Она могла понять, почему Чарльз хотел запечатлеть его. Это было необычайно красивое место. Маяк был расположен в стороне от острова, в конце узкой дамбы, его силуэт вырисовывался на фоне заходящего солнца. Под тяжелыми облаками это было серое и неприступное зрелище, возвышающееся на естественной вершине из черного камня.
Ровена подумала, что это выглядит наиболее впечатляюще, когда стоишь в начале дамбы, но Чарльз, все еще карабкающийся влево от нее, явно не согласился.
— С тобой все в порядке? — отозвался Чарльз, но в его тоне не было ничего, кроме нетерпения.
— Я в порядке, Чарльз, — солгала она, поморщившись, когда осмотрела рваную ссадину на тыльной стороне ладони, которая появилась, когда она спаслась от падения. Ракушки, острые, как битое стекло, впились в ее кожу. Капля крови выступила и упала на камни.
Красота маяка Корбьер испортила ей настроение, и она больше не поднимала глаз, сосредоточив свое внимание на том, чтобы более осторожно карабкаться по неровной поверхности.
— Как ты думаешь, Чарльз, сколько еще идти? — крикнула Ровена, вырываясь, когда ее юбки снова зацепились за ракушки. Она старалась удержаться на ногах, наклоняясь, чтобы распутать их.
Он не ответил ей, и, увидев, что он уселся на высокую скалу и снова смотрит на маяк, она встала и долго смотрела ему в спину.
Ручеек морской воды коснулся ее ботинка, и она раздраженно вскрикнула, когда холодная влага немедленно просочилась сквозь шов и намочила чулок. Она быстро шагнула на камень и прошептала тихое ругательство. С большим трудом она продвигалась вперед, пока не добралась до скалы, на которой сидел Чарльз, и вскарабкалась наверх, чтобы сесть под ним. Она плотно обернула юбки вокруг колен, чтобы холодный ветер не дул ей в лицо.
