Юсупов. Тьма Внутри (СИ) - Пучков Дмитрий Юрьевич "Гоблин"

Выглядел пациент скверно. Вместо уверенного в себе, надменного мужчины в экстравагантном костюме передо мной сидел похудевший и осунувшийся человек, под глазами которого залегли черные круги.

— Доброе утро, — поприветствовал я всех в помещении и закрыл за собой дверь.

— Доброе, — ответила Ниночка, и на ее лице я на секунду заметил выражение не скрываемого облегчения. Скорее всего, утренний гость уже успел порядком утомить мою помощницу.

Федор Борисович же недовольно поджал губы:

— Добрым я бы его не назвал, Василий Михайлович.

— Давно ждете? — уточнил я, и гость покосился на висевшие на стене часы:

— Я прибыл за сорок минут до открытия клиники, — начал он. — Пришлось сидеть в машине. Между прочим, кондиционер в ней сломался. И пришлось открыть окно. Снаружи пели ужасные птицы. Никогда не замечали, что эти твари фальшивят? Или это только мне везет замечать подобное? Мой идеальный слух стал проклятьем. А когда пришла ваша…

Он замялся. Покосился на Ниночку, явно собираясь выдать какую-то колкость в ее адрес, но сдержался и продолжил:

— Помощница, я переместился в приемную.

— Хорошо, — заключил я, проходя к кабинету. — Сейчас я переоденусь и можем начать прием.

— А вы не могли бы принять меня в… обычной одежде? — уточнил мужчина.

Я покачал головой:

— Этика…

— Да бросьте, — перебил меня Федор, и в его голосе я услышал раздражение. — Вы собираетесь лечить мой разум. И душу. А не тело. К чему этот формализм?

— Я…

— Василий Михайлович, дело не терпит промедления, — продолжил гость. — Неужели вы не видите, что я уже на грани? А ваш халат делает все только хуже. Мне от него дурно. Как от этих дурацких птиц. Есть во всем этом что-то фальшивое. Ненастоящее!

Я вздохнул:

— Хорошо, ради вас и вашей повышенной тревожности я сделаю исключение. Надеюсь, вы не станете отмечать, что я грубо нарушил этику? — уточнил я, обращаясь к помощнице. И девушка покачала головой:

— Что вы, мастер Юсупов, — поспешно произнесла она. — Это неотложный случай.

— Спасибо, — улыбнулся я и подмигнул Ниночке. А затем обратился к сидевшему в кресле Федору. — Прошу, пройдемте в мой кабинет.

Гость вскочил на ноги, словно развернувшаяся пружина. Я в очередной раз поразился высокому росту певца. Он же быстрым шагом направился к дверям. Я последовал за ним, едва ли не бегом.

— Чудные дела творятся, Василий Михайлович, — чуть слышно начал Федор, как только я перешагнул кабинет и прикрыл за собой дверь.

— Да вы присядьте, — посоветовал я и указал на пустующее кресло. Гость на несколько секунд застыл, глядя на меня.

— Да, точно, — рассеянно ответил он, подошел к креслу и уселся в него.

— Удобно? — поинтересовался я, и гость рассеянно кивнул. Я же занял место за столом и приготовился слушать:

— Итак, в чем ваша проблема?

Если до этого Федор торопился, то после того, как я предложил ему говорить, замер. Он сидел, смотря на собственные скрещенные пальцы и сосредоточенно молчал. Я же решил не торопить его. Вместо этого вынул из ящика стола ежедневник и пролистал его до чистой страницы.

— Это покажется странным, Василий Михайлович, и вы даже можете решить, что я сошел ума, — негромко начал Федор. — Но мне снятся плохие сны. Из-за них я не высыпаюсь и просыпаюсь не отдохнувшим. А усталым и разбитым. Я уже все перепробовал. Микстуры, травы, заговоры и даже хмельное. Но эффекта это не дает ровным счетом никакого. А от хмеля мне становится дурно. И голос портится.

Он резко замолчал, глядя в одну точку. Пришлось уточнять:

— И что же вам снится?

— Обрывки каких-то вечеринок, гости которых в один миг превращаются в каких-то страшных животных. Или мертвецов. Или призраков.

— Какого рода вечеринки? — осторожно уточнил я. — Маскарады? Костюмированные?

— Обычные, мастер Юсупов, — ответил Федор. — Такие что происходят в городских гостиных. Просто в один момент все резко меняется. И я хочу убежать. Но не могу. А эти твари начинают приближаться ко мне. Медленно, словно понимая, что я никуда не денусь. Кажется, что это происходит вечность. Иногда я пытаюсь спрятаться, но они всегда находят меня. А затем пытают. И я могу поклясться, Василий Михайлович. Я прекрасно чувствую боль, словно это происходит наяву. Но постепенно в этой боли появляется своеобразная… гармония. И так происходит всю ночь. День за днем.

Он замолчал, глядя на меня. А затем добавил:

— Я уже боюсь засыпать, Василий Михайлович. Даже если я могу заставить себя проснуться во время такого сна, то засыпая оказываюсь ровно в той точке, откуда смог сбежать в реальность. И все продолжается.

— Ну, я мог бы сказать, что вас мучают какие-то поступки, за которые вам стыдно, — начал я, но Федор только усмехнулся:

— Бросьте, мастер Юсупов. Мне? Стыдно? Вы сами в это верите?

Аргумент был железным. Потому что я не верил в то, что говорил. Более того, я отчетливо понимал, откуда растут корни этих странных снов. Но рассказывать про бога Гедонизма не хотел.

— Я начал экспериментировать со своим сознанием с подросткового возраста, — продолжил Федор. — И как вы верно выразились на одном из сеансов, к своим годам я не понимаю, что такое хорошо, и что такое плохо.

— Нет, «не понимаете», а у вас свое извращенное видение этих категорий, — машинально поправил я его.

— Вот сейчас верно говорите, — согласился пациент. — Я удавил совесть еще в колыбели, Василий Михайлович. И вы прекрасно это знаете. А тут вы пытаетесь убедить меня в том, что во мне вдруг взыграло чувство вины.

— Раскаяние за старые поступки может прийти в любой момент, — продолжил я, решив играть до конца. Но в этот раз я вложил в слова немного силы. И пациент, который уже открыл было рот, чтобы возразить или начать безобразный скандал, вдруг замер.

— И… что мне делать? — оторопело уточнил он.

— Составить список поступков, в которых вы повели себя плохо, — ответил я. — Причем плохо с общепринятой точки зрения, а не так, как понимаете это вы. А затем мы постараемся проработать каждый такой поступок. И подумаем, как можно исправить ту или иную вашу ошибку. Само собой, все что вы скажете в этом кабинете, попадет под лекарскую тайну, и не будет опубликовано репортерами.

— А преследование со стороны жандармерии? — робко уточнил Федор. — Вы же не станете писать жалобу в органы.

— Не стану, — успокоил я пациента. — Подобное запрещает мне клятва.

Мужчина кивнул:

— Никогда бы не подумал, — растерянно протянул он. — У вас есть лист бумаги и ручка, мастер Юсупов?

— Зачем? — удивился я.

— Чтобы составить этот список проступков, — пояснил пациент. — Нужно же начинать прорабатывать это все сейчас, немедля. Хотя, одного листа пожалуй будет мало. И даже двух… У вас есть альбом?

— Видите ли, Федор Борисович, — начал было я, но тот меня перебил:

— Я оплачу вам все рабочие часы. И сам договорюсь с пациентами, чтобы они пришли в другой день. Случай-то неотложный. Я спать не могу. Точнее, я боюсь закрывать глаза.

— Дело не в деньгах, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал как можно мягче. — Просто сейчас вы будете торопиться и забудете часть моментов. Для вас они могут показаться не столь важными, но для вашей совести и с точки зрение терапии, они могут стать очень существенными. А отработав поверхностные случаи, которые вы вспомните навскидку, мы не изменим ситуацию.

— Но… что мне делать?

— Сходить в храм, помолиться Высшему и исповедоваться жрецам, — посоветовал я. — Это поможет на короткое время.

— К жрецам, — повторил за мной Федор, и в его глазах я заметил проблеск понимания и надежды. — Точно. К жрецам. Они ведь для того и существуют. Чтобы слушать и отпускать грехи. Даже если я сам не верю в эти самые грехи. Не зря же наши налоги идут на этих самых жрецов. Пусть отрабатывают! Пусть терпят! Большое вам спасибо, Василий Михайлович.

Он встал с кресла и нетвердой походкой, словно зомбированный, направился к дверям.