Дракон должен умереть. Книга III (СИ) - Лейпек Дин

Драконы появились очень давно — зная об этом мире все, зная его начало и конец, причину и исход. Мы знали все о Свете и Тьме, и о том мире, что лежит на тонкой грани между ними. Единственное, о чем мы не знали ничего — и не знаем до сих пор, — это человек.

Мы встретили вас почти сразу в этих горах. Иногда кто-нибудь забредал сюда, на северный край света — и натыкался на нас. И каждая такая встреча была для нас настоящим событием. Постепенно мы стали перебираться поближе к вам, в надежде понять вас — но чем больше мы узнавали вас, тем хуже понимали.

Я не помню, кто первым из драконов открыл, что может говорить с человеком. Такой разговор — очень непростая задача. Ваша сознание — это сплошная головоломка, мешанина понятий, путаница значений. Одно и то же в вашей голове может иметь разные смыслы, и вы легко меняете их местами, скрывая истинную суть вещей. Очень немногие из нас способны на такое общение. Для того, чтобы говорить с человеком, нужно думать о предмете, как о множестве вариантов сущностей, а не о его истинном значении, и это очень тяжело для нас. Мы не любим ненужных усложнений.

— Постой, — Генри впервые прервал дракона. — Ты хочешь сказать, что люди думают сложно?

— Конечно.

— Но я всегда считал, что это драконы думают тысячей сущностей, а нормальные люди только одной.

Имдагосиад грустно покачал головой.

— В том то и дело. Вы выбираете какую-то одну сущность и считаете ее истиной, и при этом упорно отказывайтесь видеть саму вещь, неделимую и цельную.

Генри изумленно молчал.

— Сейчас, в моем сознании, мы говорим истинными понятиями, полными смыслами — поэтому, кстати сказать, не можем здесь друг друга обмануть. Нельзя подменить единственное значение предмета, не изменив его целиком. А что есть ложь, как не подмена смыслов? — дракон снова улыбнулся. — Но мы отвлеклись. Драконы стали разговаривать с людьми — и, вероятно, именно тогда это началось. Возможно, проникая в сознание людей, мы оставляли себе частицу его сознания — и таким образом впервые получили возможность выбирать.

Вы считаете, что драконы не хотят умирать и боятся смерти — но это не так. Дело в том, что мы не можем умереть. У нас есть лишь начало, конец, и предначертанный путь между ними. Мы вышли из Тьмы и в конце пути возвращаемся в нее обратно. Мы перестаем быть. Но, общаясь с людьми, мы со временем получили от вас первое человеческое свойство — страх конца. И очень скоро узнали, как этот конец можно отсрочить.

Мы научились оставаться в сознании человека. Это меняло путь, открывало новую возможность существовать — мы делали выбор жить дальше и тем самым меняли свою судьбу. Мы не хотели полностью подчинять себе этих людей. Но человек, увидев однажды мир нашими глазами, уже не хотел видеть его по-другому. Мне жаль, что я не могу показать тебе этого сейчас — иначе ты бы понял меня.

— Не можешь мне показать? — переспросил Генри. Дракон слегка нахмурился.

— Я расскажу и про это тоже. Но все по порядку. Драконы стали оставаться в сознании людей, но позволяли им самим выбирать свой облик, самим решать, оставаться им людьми или становиться драконами. Так появились первые Мастера драконов. Они были людьми, которые предпочли остаться в человеческом теле и сознании, сохранить сущность человека. Мастера стали посредниками, переводчиками между нами и остальными людьми. Со временем оказалось, что и обычный человек может научиться разговаривать с нами, не впуская при этом нас настолько, чтобы самому стать драконом. У Мастеров появились ученики.

Иногда кто-нибудь из нас все же подчинял человека полностью для того, чтобы продлить свою жизнь — такой человек чаще всего уходил однажды в горы и больше его уже никто не видел. Если же он и возвращался домой, его родственники и соседи обычно старались отослать его куда подальше. Кто-то после этого становился Мастером, кто-то просто исчезал. А мы продолжали жить, постепенно переживая во много раз положенный нам срок. Но по-прежнему ничего не знали о людях.

Нас на самом деле не очень много — драконов, которые считают, что мы должны узнать о людях как можно больше. Остальные вполне довольствуются тем, что люди продлевают нам жизнь. И еще меньше тех, кто, как я, хотел бы сам стать человеком.

Генри изумленно вскинул глаза на дракона, который продолжал медленно ходить по кругу.

— Ты удивлен. Многие драконы тоже не понимают меня. Но с того самого момента, как мы впервые встретились с людьми, я осознал, что в этом мире есть одна вещь, о которой мы не имеем ни малейшего представления и понять смысл которой можно, только став человеком. Это — смерть.

Сначала я думал, что достаточно просто узнать у людей, что это. Но оказалось, что вы и сами не понимаете сути этого понятия. Я потратил много столетий — но ни один человек так и не смог объяснить мне, что такое смерть.

Тогда я понял, что это надо испытать самому. Но сделать это можно было, только став человеком. Тебя всегда удивлял мой цвет — и он действительно очень необычен. Драконы рождаются угольно-черными, это цвет молодости для нас. Со временем мы светлеем, приближаясь к стальному, серому цвету. Чем старше дракон, тем светлее его чешуя. С каждым поглощенным человеком она светлеет еще сильнее — но обычный дракон проживает много сотен лет, прежде чем ему становится необходимо продлевать свое существование с помощью человека.

Дракон на мгновение замер, задумчиво глядя на огненный шар. Затем повернулся к Генри и посмотрел на него.

— Я поглотил сто пятьдесят две жизни.

Генри ничего не ответил, глядя в вечные глаза юноши.

— Каждый раз я надеялся, что человек окажется сильнее меня, что в конце концов он поглотит меня, а не наоборот. Я выбирал самых лучших, сильнейших, достойнейших — но всякий раз все заканчивалось ничем. Человек растворялся, исчезал, а я так и не узнавал ответа на свои вопросы.

Дракон остановился и внимательно посмотрел на Генри.

— Ты осуждаешь меня?

— Ты лишил жизни ста пятидесяти двух людей — только потому, что не мог удовлетворить свое любопытство? — Генри старался говорить очень спокойно — но ему это плохо удавалось.

— Но я не лишал их жизни, — возразил Имдагосиад. — Они продолжали жить, они возвращались домой, они оставались с теми, кого любили, и кто любил их.

— Надолго? — спросил Генри холодно.

Дракон отвернулся.

— Нет, — сказал он наконец тихо.

Генри смотрел ему в спину.

— Рано или поздно они исчезали. Я старался как мог, я прятался в их сознании так глубоко, как только это возможно — но рано или поздно они ломались, и я был бессилен это остановить.

— Но ты продолжал это делать. Ты чудовище, Имдагосиад.

Юноша развернулся и неожиданно весело посмотрел на Генри.

— Спасибо. Я знаю.

Он снова начал ходить по кругу, не прекращая улыбаться.

— Ты обвиняешь меня в бесчеловечности — забывая, что я действительно все еще не человек. Я только собираюсь им стать.

— Ты никогда не сможешь им стать.

Имдагосиад снова внимательно посмотрел на него.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что человек ровно настолько человечен, насколько он способен отказываться от собственных интересов в пользу других.

— Блестящая формулировка, Генри, — спокойно заметил дракон. — И часто ты ее придерживался в жизни? Я имею в виду, в тех случаях, когда это действительно было сложно?

Генри замер.

— Вот видишь. А ведь ты — человек. Но даже ты справляешься далеко не всегда.

— И ты хочешь сказать, что раз ты — не человек, то с тебя и спроса нет?

— Я хочу сказать, что каждый из нас должен в первую очередь спрашивать с себя, а потом уже с другого.

Генри упрямо молчал.

— О чьих интересах ты думал, когда убивал на стенах Риверейна?

— Чужих.

— Серьезно? А об интересах тех, кого ты убивал, ты думал? А Гелленхорт?

— Я его не убивал.

— А! — с улыбкой воскликнул дракон. — Значит, твоей вины в этом нет? Что же такое тогда вина? Ответственность за действия, которые мы совершили? Но ведь причины событий скрыты далеко в прошлом. Виноваты ли мы в том, что когда-то давно стали причиной разрушения? Несем ли ответственность за прикосновение, ставшее фатальным?