Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

Алексей Иванович боярина встретил честь по чести. Проявил уважение, даже поклонился. Хоть и бояре они оба, вровень, а все ж… надобно.

– Добро пожаловать, гость дорогой. Откушай, чего бог послал…

– А и откушаю, – согласился боярин. – Подобру ли, поздорову?

– Благодарствую, боярин. Вроде тихо все…

– Как жена? Как дочери?

– Эм-м-м-м, – замялся Алексей Иванович, который начал понимать, куда дело идет. И вывернулся. – Я сейчас стол прикажу накрыть, да пусть посидят с нами, когда не против ты, боярин.

Платон Митрофанович расплылся в улыбке, подтверждая предположения хозяина.

– Рад буду, Алексей Иванович. Ну, веди, показывай цветы твои необыкновенные. Чай, наши-то боярышни краше заморских. Бывал я в той Франконии, так не поверишь, на врага без страха ходил, а там с визгом позорным бежал.

– Не поверю, боярин. Что ж такое случилось?

– Так принято у них прически на головах наворачивать. Такие, вроде башен. И мукой их посыпают для красоты. Надобно, чтобы волосы белые были.

– Как у старух, что ли?

– А у них мода такая. Но это-то что! Начал я с одной дамой там любезничать, хороша, чертовка. А у нее из прически мышь выглядывает!

– Ох, мама родная!

– Я так с визгом и отскочил. Думаю, кто ее знает, что еще и откуда вылезет! А потом-то мне как есть объяснили. В баню они не ходят, тело тряпками уксусными протирают, а голову и вообще не моют. Только спицей особой чешут, когда сильно засвербит. Вот в прическах мыши и заводятся.

– Дикие люди!

– Как есть дикие! То ли дело наши красавицы! И румяны, и полнотелы, и мыши из них не выбегают…

– И то верно, боярин.

– Платоном зови, чего нам между собой чваниться?

– Да и ровесники мы… меня Лексеем обычно кликали.

Бояре переглянулись.

Платон Митрофанович давал понять, что пришел как друг. Алексей Иванович это понял и тоже сделал шаг вперед.

А вот и обеденная зала. И три красавицы… ох, а ведь и правда – красавицы! Глаз не отвести!

– И таких-то царевен ты, боярин, у себя прячешь? Да в том же Лемберге к ним бы короли сватались! Дрались бы за право ручку поцеловать! Королевны! Лебеди, жар-птицы сказочные!

Боярин Заболоцкий с приязнью поглядел на жену.

Хорошо хоть успела. И переодеться, и наряды нашла, и улыбается вот… а ведь и правда – хороша! Глаза у нее ясные, серые, почти голубые. Светлые-светлые. И лицо совсем молодое, и фигура статная, почти девичья. Отвык он от супруги-то!

Пригляделся, привык. Она то с одними хлопотами, то с другими, а ведь красавица! До сей поры красавица, куда там дворовым девкам! Статная, с улыбкой Платону Митрофановичу кубок подает, как по обычаю следует.

– Откушай, боярин.

Боярин глоток сделал – и все выпил.

– Ох и мудра ж у тебя супруга, Лексей Иваныч.

– За то и выбрал, Платон Митрофаныч, за то и люблю ее…

И на супругу поглядеть. Мол, что такое-то?

Супруга покраснела, а мужу на ухо и шепчет:

– Положено вина наливать, так я не стала. Вам еще о важных делах говорить, я кваску плеснула.

Умничка.

Платон Митрофанович сидел за столом и боярышень разглядывал. Ну, какая тут Федьке полюбилась? Говорил, старшая. Устинья.

Вот сидит, по левую руку от отца.

Младшая рядом с ней. И сразу видно, кто тут умнее.

Старшая смотрит спокойно, голову держит ровно, молчит, правда, но видно, это не от застенчивости или глупости. Просто молчит. Не желает привлекать к себе лишнего внимания, вот и все.

А младшая уже и ложку уронила, и кусок рыбы, и гречкой обсыпалась, ойкнула, покраснела, получила злобный взгляд от отца, замерла, ровно статуй грекский…

И если их сравнивать, младшая как половинка старшей. Вдвое хуже. Когда б Платону выбирать, он бы тоже старшую предпочел. А вот для племянника…

Тут и не знаешь, что лучше, что хуже.

Фёдор сам ума невеликого, а вот какая жена ему нужна? Когда она умная будет да хваткая, потерпит ли она царицу Любаву? А то ведь будет Феденька как меж двух берез болтаться, одна в одну сторону тянет, вторая в другую. Умные бабы – они такие, не всегда промеж собой договорятся.

Вторая девка – та попроще. Ею управлять легко будет, она будет в тереме сидеть да и лишнего слова не вымолвит. Но Фёдору нравится не она. Да она и похуже.

Платон Митрофанович, как настоящий мужчина, таких мелочей, как цвет волос-глаз, платья-украшения-подвески-кольца, не разбирал, потому и вывод делал обобщенный. Старшая краше. Младшая так себе. Фёдор просил поговорить о старшей.

Платон и поговорит.

Сначала с боярином, потом с боярышней, хотя бы и в присутствии ее отца. Посмотрим, что ты за птица такая, боярышня Устинья.

После трапезы мужчины ушли в горницу к боярину. Сидели там, попивали хмельной мед потихоньку. Не так чтобы допьяна, а просто маленькими глотками, разговеться.

– Хорошо у тебя готовят, боярин.

– Супруга у меня за хозяйством смотрит. И дочек учит, да…

– И дочки у тебя хороши, боярин. Ты же понял, что не просто так я приехал?

– Понял, Платон.

– Дочка твоя, Устинья, племяшу моему глянулась.

– Племяшу… как зовут его? – Алексей Иванович пытался припомнить неженатых Раенских. Получалось плохо, но все равно… род богатый, род сейчас при царице, при власти – понятно же, надобно дочку замуж выдавать, когда приданого много не запросят.

– Царевич Фёдор Иоаннович.

Боярин рюмку и уронил. И челюсть отвисла…

– К… ка… а?.. Ак?

Получилось что-то вроде кваканья лягушачьего, но тут Платон Митрофанович не обиделся:

– Дело молодое, Лексей. Отправились твои дочери с нянькой на ярмарку рябины купить на варенье. Там с царевичем и столкнулись. И запала ему в сердце боярышня Устинья. Говорит, люба она ему. Жениться хочет.

Боярин Заболоцкий только икал. Тихо, но отчетливо.

Царевич?!

Это ж…

Это ж честь-то какая! А удача?!

Ну, Устя, ну, девка… огонь!

– К Рождеству отбор назначим, а на Красную горку и свадьбу сыграть можно будет.

– П-платон М-Митрофанович… я эт-то…

– Надеюсь, не откажешь ты, боярин? Или иной жених есть на примете?

Алексей Иванович так головой замотал, что по горнице ветер пошел.

– Да я… да никогда… нет никого… то есть… – Собрался постепенно. И заговорил уже более спокойно: – Ни с кем у нас сговора пока не было. Думали мы с соседом детей поженить, ну так мысли не бумага. Конечно, не откажу я… честь-то какая!

– А у самой Устиньи никого на примете нет? А то, может, люб ей кто?

– Да я… нет у нее никого!

– А все-таки? – Дураком Платон не был. Мало ли что отец не знает? Ой не про все ему дочери рассказывают! На то и баба, чтобы крутиться, ровно змея в вилах.

– Нет никого! Точно!

– Ты ее пригласи, боярин. Побеседуем мы с ней, а то, может, она и не захочет?

Алексей Иванович только кулак сжал, словно уже розгой примеривался. Но потом подумал, что оно и правильно.

Понятно, от такого предложения никто не откажется. Но бабы ж дуры, а девки вдвое дурее. Ежели Устька кричать начнет, будет просить ее не отдавать али еще какую глупость выдумает, пусть лучше сейчас все это случится.

Не потом.

Так что боярин кликнул холопа и приказал позвать Устинью.

Устя сильно и не удивилась.

Она чего-то такого и ожидала. Сидела Аксинью утешала, а та ревела в три ручья.

– Вот как у тебя так вышло, ладно да гладко? Почему у меня все из рук валится? А тебе хоть бы что! Как будто ты по сорок раз на дню с боярами за столом сиживала!

Устя гладила сестру по голове:

– И ты научишься, невелика та наука. Сиди да гляди себе, лишний раз руками не двигай, молчи, пока не спросят. Вот и будешь казаться умной да ладной.

– Ы-ы-ы-ы-ы… и гречей я вся обсыпалась!

– Вот и не тянула б ее в рот, когда руки от волнения дрожат.

– Умная ты, Устька…

Устя только плечами пожала. Когда сестре охота злобиться, что она-то сделать может? Да ничего…