О моём перерождении в сына крестьянского 1 (СИ) - Нейтак Анатолий Михайлович

И по сторонам виды не лучше. Мощные, диаметром метра два-три, а то и больше, стволы одеты в кору настолько насыщенно тёмно-коричневую, что от чёрной она отличается скорее косметически, на какие-то малосущественные доли оттенка, не имеющие практического значения. А наверху всё плотно, в несколько ярусов перекрыто тёмно-зелёной, жадной до любого лучика, почти не просвечивающей листвой вечнозелёных растительных исполинов... которых, право, хочется назвать вечночёрными.

Даже разгар ясного дня под сенью рощи ходарру оборачивается буро-зелёными сумерками. День пасмурный здесь подобен очень позднему зимнему вечеру. Вечера сродни ясной ночи среди полей, когда окрестности более-менее освещены луной. Но и хмурые, угрюмые вечера эти бледнеют, если сравнить с ночами. О! Ночи ходарру своей молчаливой властью превращают в царство уже совершенно непроглядной тьмы... Но это только если говорить об обычном зрении, которое обеспечивают глаза.

В зрении магическом роща ходарру преображается радикально.

Днём она в чём-то подобна дну тропического моря; хотя это не самое удачное сравнение, но лучшее подобрать мне сложно. Опавшая листва под ногами тихо преет сильно рассеянной маной смерти и распада, словно задавая базовую, басовую ноту; но весь лес – единый гимн тысячам оттенков триединой смеси воды, воздуха и жизни. Это практически рай фитоманта. Низшие духи флоры роятся здесь во множестве, водят хороводы у приветливо мерцающих стволов, завиваются спиральными дорожками и собираются в облачка. Иногда из таких облачков рождаются духи покрупнее и порельефней, но чаще собрание низших не заканчивается ничем, просто распадаясь на отдельные крошечные сгустки. Этакое промежуточное звено – не то крупный планктон, не то мелкая рыбёшка вроде мойвы. Бессмысленная, бесстрашная, беззаботная.

По вечерам магия в роще притихает: процесс, обратный тому, что непременно последует утром. Дневное мерцание стволов сменяется всё более медленными волнами, прокатывающимися от вершин к корням; словно притянутые этим всеобщим сигналом, низшие духи по одному, по два, потом десятками и сотнями оставляют своё дневное роение, чтобы вернуться в убежище породившей их стихии: ныряют в ветви и стволы, как в убежища, чем делают их даже ярче, чем в полдень, но совершенно меняя панораму.

И вот наступившая ночь, ознаменованная полной остановкой волн. Стволы ходарру не мерцают, но тлеют уверенно и ровно совокупным пламенем сотен тысяч низших духов, издали сливающихся в стены, а вернее, колонны неяркого живого сияния. Дневной как бы туман, порождённый танцами свободных духов, рассеивается полностью; в роще, прозрачной и пустой, всё видно вдаль так отчётливо и ясно, что дыхание в груди замирает само по себе – так, словно если ты сделаешь выдох, то его грубая реальность разрушит торжество этого священного момента, этой тихой, торжественной, несравненной красоты. Как ни жаль, но люди не могут не дышать, поэтому ты всё-таки выдыхаешь – и...

Не происходит ничего.

Ночная роща всё так же тиха, всё так же спокойна, всё так же величественна. Ты в ней лишь наблюдатель: малая мыслящая песчинка, букашка, безмолвный свидетель природной гармонии, что сложилась такой за миллионы лет до появления на свет не то что тебя, но и всего человечества. И в точности та же гармония пребудет здесь, в маленьком уголке Леса Чудес, быть может, ещё миллионы лет.

Вечная, мудрая, совершенная.

...иллюзия, конечно: я знаю историю варварской эры, когда гриннейцы безжалостно разрушали подобные рощи и заселяли освобождённый простор. А потом шли дальше и разрушали снова, снова, снова; колдовские леса же покорно отступали. Так что любая иллюзия вечности, включая сюда картину якобы неподвижных и вечных звёзд на ясном небе – всегда лишь наваждение.

Но наваждение красивое, этого не отнять.

А также дважды и трижды лживое.

Главная ложь – в том, что гармония рощи ходарру неизменна во времени. Это сложно заметить при беглом, не особо внимательном взгляде, но легко разоблачить, обратившись к знаниям осколков памяти землянина. Да и местный наблюдатель, вволю побродивший по Лесу Чудес, расскажет правду.

Рощи ходарру в свой срок тоже умирают. Однако, как и положено магическим существам, не так-то просто и не так уж легко. Сильный и зрелый лес, вытеснивший со своей территории почти все прочие виды живого, стареет. Всё меньше беззаботных низших духов танцует в нём днём и устраивается дремать в безопасности древесных колонн по ночам, всё медленней и неохотней движутся соки по корням и веткам, всё активнее разрастается в нижних слоях преющей листвы грибница, заглянувшая в гости из спороносного подлеска; на ранее почти чёрных стволах поселяется и медленно, но верно разрастается белёсо-синеватый лишайник.

А потом, ещё до того, как роща умрёт окончательно, свершится фазовый переход. Мана сменит доминирующий окрас, причём быстро, за считанные месяцы, много – год. И вот тогда место жизни станет местом агонии. Если повезёт (хотя – что в таких случаях считать везением?), роща просто на долгие годы замрёт в переходном состоянии. Гифы грибницы оплетут и пронзят корни, затем стволы и ветви. Опадут последние листья. Лишайник разрастётся вдесятеро против былого. Лес посветлеет для человеческих глаз, но тайная жизнь его, столь прекрасно-гармоничная, сменится иной гармонией: увядания, тления и гниения. И всё же это хотя бы будет жизнь... которую вскоре очистит, валя иссохшие остовы мёртвых исполинов, буря – или же спалит огненный вал лесного пожара.

А вот если не повезёт, вместо падальщиков лес захватит некротика. Изнанка. Послы Левобережья на правом берегу, в царстве живого.

Невезучие леса на краткий срок в три-четыре десятка лет (разумеется, краток он лишь в сравнении с благоденствием рощ, способным продолжаться до тысячи лет и более) обернутся, по сути, растительными зомби. Тела деревьев снова напитает влага, так что пожару они не сдадутся; гифы грибов переродятся для существования вместе со своими хозяевами и укрепят плоть мёртвых-но-восставших ходарру, так что и шквалистый ветер свою утратит власть, проявить которую ему окажется тем сложнее, что листва с ветвей опадёт и в этом случае.

А вот потом, когда и чёрный лес, и грибница его дозреют, а низшие духи распада начнут слипаться в самых настоящих средних, вселяющихся в созревшие плодовые тела грибов...

Обычно на этом этапе появляется один из хранителей Леса Чудес. Чудище, ненавидящее некротику не меньше, чем ненавидит её большинство здоровых физически и умственно разумных, явится живой бурей, воплощённым гневом природы – и вскорости не успевший завершить своё преображение чёрный лес падёт, выкорчеванный, разбитый на гнилушки, растоптанный, смытый, испепелённый, растворённый... это уж смотря по тому, какой конкретно домен культивирует чудище, занявшееся корчёвкой.

Но если допрежь того в переродившейся чёрной роще поселится (либо переродится) собственное чудище с доменом смерти... вот это уж точно станет невезением для всего Леса. И тогда останется уповать лишь на вмешательство исполинов. Додревних стихийных или же божественных чудищ: тех высших хранителей Леса Чудес, что давно превзошли рамки легенд.

Жаль, что они не любят покидать свои заповедные Чащобы. Хотя... нет.

Скорее, это всё же к лучшему.

...почему наваждение неизменности рощ ходарру лживо дважды и трижды? А... вторая ложь– в том, что рощи безграничны. На деле они ограничены не только во времени, но и в пространстве. Далеко не везде растут именно эти волшебные деревья, хватает рощ других видов: стамеи, ланго, дехвангатов, в южной части материка – золотых сосен и катасору; также великий Лес Чудес далеко не везде именно и буквально лес: в нём не так уж мало озёр, болот, холмов, перелесков, лугов и лужаек с разнотравьем, мелколесья, кратеров с пламенными, паровыми и каменными выходами к поверхности жутковато-чуждой природы Подземья, да что там – даже самых что ни на есть настоящих столбовых пустынь!

Третья же ложь неизменности – собственно, в том, что рощи ходарру неизменны. Это не так. Подобно всем живым созданиям Леса Чудес, они тоже могут претерпевать магические мутации (кстати, описанная мной выше некромутация – только одна из множества возможных вариаций, просто пиковая, из самых неприятных). Да, рощи, полные природного волшебства, по своей природе служат этакими стабилизаторами фона; если прочие участки диких земель кипят жизнью хаотичной, меняющейся чуть ли не год от года, то территории ходарру на этом фоне кажутся стабильными. Но под достаточно длительными, однонаправленными влияниями вынужденно прогибаются и они, подобно тому, как их густые кроны прогибаются под сезонными ветрами.