Мир Чаши. Дочь алхимика - Крамер Филипп

— Леонард его зовут вроде, с оттаким шрамом на морде…

— …точно, Леонардом Гелларом его кличут. Серьезный мужик, городские его уважают.

— Ага, говорят, даму какую-то спас.

— Баронессу, ну ту, с виверном в гербе.

— А еще говорят, что упырь-то заказной был. Он же мужа ее порвал, хотя тот тоже не промах был, дыр-то в упыре наделал, но тот бешеный оказался. Сама баронесса на портьере за окошком и спаслась, пока этот со шрамом не подлетел, а там — три молнии, и нету.

— Дыры, дыры… дуэлянты столичные, рубанули бы — и нет его!

— А со счетами что? — решила слегка подправить поток разговора Жозефина.

— Арест сняли, уже с седмицу как, — отозвалась Каталин. — Да и гербы на месте.

Седмицу назад. Примерно тогда же Алая палата писала свое письмо. Значит, по крайней мере за домочадцев можно не беспокоиться — по настоянию алхимиков ли, из собственного ли страха, но король решил не трогать де Крисси.

— Говорят еще, твари Корневые по ночам ходят, — ввернул Уиллас. — Видеть их не видели, а люди пропадают.

— Батюшку вашего, госпожа, в городе частенько поминают. Говорят, мол, он-то всех в узде держал, что тварей, что людей.

— К слову, об отце… алхимические талисманы работают?

— Работают, но плохо, госпожа. Когда отзываются, а когда нет.

Жозефина поднялась и, улыбнувшись, поклонилась своим бойцам:

— Благодарю за службу.

Повскакав с мест, они тоже отвесили слитный поклон — глубокий, насколько позволял стол.

— Рады служить!

— У меня тоже есть для вас новости. — Хранительница Севера вновь устроилась на стуле и достала письма. Послание Алых пошло по рукам.

— Ого… — вздохнули разом трое, прочитав письмо.

— От алхимиков надо было ждать чего-то такого, они там все взмыленные бегают, — спокойно произнесла Каталин. — Так что, госпожа: когда и где?

Жозефина рассказала о времени, а о месте по ее просьбе сказал дядя.

— Там вы нужны мне все. — Отряд приосанился, всем видом показывая готовность лезть хоть к дракону в пасть в момент выдоха. — Фердинанд, ты тоже. И тебе придется быть вдвойне осторожным — в магическом противостоянии сейчас силен только ты один.

— Я готов, госпожа, — кивнул ушан, взбираясь повыше на подложенную на стул подушку. — Только, сами понимаете… прикрыть я смогу, но…

— Ты не беспокойся, — Вит от полноты чувств хлопнул его по плечу так, что маг сполз вниз, — для этого есть мы, — и, устыдившись своей оплошности, помог сесть обратно.

— Это еще не все. Аделина Альдскоу, наследница Карна, просит о встрече, чтобы принести свою клятву верности. — Дав людям свыкнуться с этой мыслью, Жозефина спросила: — Дядя, здесь же наверняка есть неподалеку удобное и приметное место?

— Есть, — кивнул Гар. — Верстах в десяти стоит старый обелиск. Места для двух лагерей там вполне хватит.

— Значит, через три дня направимся туда. — Девушка попросила принести письменный прибор и тут же написала ответ, уточнив у дяди, как лучше обозначить место, чтобы госпожа Аделина прибыла именно туда, куда следует. Закончив и приложив перстень, Жозефина, следуя указанию молодой графини, бросила письмо в очаг; оно полыхнуло багровым пламенем и пропало.

— И еще одно очень интересное письмо. — Она передала Каталин небольшую записку без печати и имени.

Под немудрящим стишком была нарисована странная зверюшка: больше всего она походила на улитку, но это впечатление изрядно смущали торчащие из черты рта зубы, два внимательных глаза и четыре маленькие, но явственно различимые лапки.

— Это из Поголья, сколь я могу понять. Дядя, а кто его принес?

— Да, ты же была на лектории… принес его бард… ну как бард… — Мужчина замялся, подбирая слова, приличествующие для изложения дела юной племяннице, вместо тех, что пришли в голову сами, — скорее сказитель из самых, гм, низкопробных, которые вместо пения баллад рассказывают похабные шутки. К тому же пьян он был в… так, что на ногах еле держался.

— И где он теперь?

— На конюшне, где ж ему быть.

У конюшни их встретил хохот слуг, сквозь который можно было различить что-то вроде: «Ну дак вот, закидываю я ее ноги себе на плечи…» При виде лазури и серебра хохот оборвался, слуги мгновенно подтянулись, конюх вскочил с полена, на котором сидел:

— Госпожа…

— Прошу прощения, что прерываю беседу. — Жозефина действительно не собиралась так грубо вмешиваться в веселье слуг и вообще была не прочь послушать байки шутника.

— Да ничо, ничо… Заяц тут байки травит, а мы послушать подошли.

Она мгновенно выделила центр внимания — небольшой плотный мужичок сидел на пороге конюшни; платье его было изрядно обтрепано и в сущности больше похоже на живописную гору не до конца утративших цвет лохмотьев. Между спутанной бородой и роскошным чубом, за которым начиналась блестящая лысина, щурились под солнцем ярко-голубые глаза.

— Тебя Зайцем зовут? — Жозефина присела на услужливо пододвинутое конюхом полешко, и мужичок прямо сидя отвесил неуклюжий поклон:

— Да, госпожа, так всю жисть и кличут.

— Сам откуда будешь?

Он пожал плечами.

— Откуда-то. Щас вотта с Юга иду, с ярмарки. В кости сыграл, подзаработал, коняшку хотел купить, да не дошел, в кабаке застрял. Да и ладно, своих ног, что ли, нету, авось не сотрутся. «Скульпторов» ловили, ай и весело было. Не поймали, канеш, ловкие они людишки.

На удивленный вопрос Заяц пояснил, что «скульпторами» называют нечистых на руку людишек, которые предлагают за мелкую деньгу показать зверушку забавнючую, ну и показывают мелкого, чтоб в мешок влазил, василиска; тот взглядом окаменяет (на самом же деле — просто парализует на время и тело, и разум, и чувства), а уж хозяин его тоже не дремлет — обирает легковерных и охочих до зрелищ прохожих, докуда совесть позволит.

— Наглухо-то редко работают, начешуя им кровь на душонке, им золотишко надобно.

— Помнится, видели мы такого, — сказал Жозефина, припомнив мужика с мешком на дороге от Кастириуса. — Думала к страже отвести, но долг требовал торопиться.

— Стража-то дело хорошее, только вот как страженик есть — так «скульптора» рядом не найти, а как «скульптора» словишь — стражеников нет как нет. Ловкие людишки, чаво еще скажешь…

Он также рассказал, что на реке не было лодок и он еле перебрался с помощью встреченного плотогона, а сюда прибыл действительно из Поголья, с именин некоего Улитки.

«Все-таки Улитка».

— Расскажи о нем.

— Что о нем сказать, скрипач из скрипачей, песни задушевные поет — заслушаешься. Ну и гуляет кажный раз как последний, столы через всю улицу выставил, эх и повеселились у него!

— А ты, Заяц, сюда зачем пришел?

— Да шел-шел и пришел. Утречком-та с именин просыпаюсь, и письмецо при мне. Помню, спрашивали, мол, куды пойдешь, на Север? А если на Север, то вот тебе, передашь госпоже де Крисси. Что просили снести — помню, а кто — хоть убей, никак.

— Лису вспоминали?

— А как же не вспоминать, ух и лихая была атаманша. Люди ее хорошо помнят.

— А Мантикору? — продолжала Жозефина с видом достаточно отстраненным — вроде как и интерес есть спросить, вот только не как о себе или о друге, а как о дальнем знакомом.

— Краем уха и о ней слыхал. Недавно появилась, имя-то заслужила, а славы особой и нетути, долго рассказывать там нечего. Но уважают ее, что правда, то правда: один там шутканул наискось, сразу через стол от затрещины и полетел. Там, в Поголье, с этим строго — раз имя есть, то и считаться надобно, не пустое место, чай. Лещ еще ожениться собирайца, нашел себе кралю из заезжих, и краси-и-ивую!..

Рассказывая, Заяц то взмахивал руками, то притопывал сидя, да так, что колыхались штанины и сползали рукава — и всякий, кто имел привычку всматриваться, заметил опоясывающие запястья и щиколотки широкие шрамы, какие могут оставить только кандалы.