Мир Чаши. Дочь алхимика - Крамер Филипп

— Может, помыть тебя? Вечером баню топить хотели, сходишь со слугами.

— А, — махнул рукой Заяц, — моется тот, кому почесаться лень, а с меня как цепи сняли, так и чешуся со всем удовольствием руками и ногами. Вот ищо чаво вспомнил: на Юге-то мага морского ловили!

— И как, поймали? — вежливо спросила Жозефина. Этим морским магом мог быть только Морган, и байка о нем была все равно что весточка от друга.

— Да куда им! — отмахнулся мужичок. — Там ловцы такие, что хрен свой в штанах поймать не смогут, не то что морского мага на море. Четверо в бронях было, да магичка, да еще тулово непонятное. На шняве «Карась» пошли — а ту на плоту обогнать можно, не то что под парусом. Ветер себе наколдовали, да только не им тягаться-та — вернулись несолоно хлебавши, в бортах две дыры. Кодла оказалась честная, капитану уплатила, что полагается, тот остатки «Карася» запродал, купил себе толковую посудину и, грит, в тот порт больше ни ногой — примета, грит, плохая, один раз повезло, а другорядь и посудину утопят, и башку отгрызут. Через Запад еще как шел, там и вовсе как, ик… Ирокар прошелся — призрак местный исчез, Карн тоже как убег куда-то, нет его.

— К нам надолго ли? — С Зайцем как с истинным странствующим сказителем, зарабатывающим себе на пропитание и выпивку хорошо подвешенным языком и умением сообщить нужные сведения, разговаривать можно было до скончания времен, но дела торопили закончить.

— А коль не гоните, так и погощу пока, а там и дальше пойду.

— А не знаешь, водятся ли еще единороги?

— На Востоке, грят, есть ишшо. Там вообще всякой живности хватат, и единороги, и русалки — речные сестры по-ихнему. Грят… — он перешел на заговорщический шепот, вынуждая подвинуться ближе, — если единорог-та одолевать будет, надо ему шутку похабную рассказать!

Поблагодарив Зайца, Жозефина поднялась, освобождая конюху насиженное место, и удалилась вместе со своими за угол — послушать, что же рассказывает Заяц, не смущая собравшихся высоким присутствием. Громко смеяться было нельзя, чтобы себя не выдать, и в дом бойцы возвращались, все еще сдавленно похрюкивая, а Жозефина еще и пунцовая, словно закатные пики.

— Дядя, раз уж все вернулись, не пора ли съездить в Ясли?

— А можно, — согласно кивнул Гар. — Как рассветет, так и поедем.

…Он разбудил ее еще затемно, когда край неба еще даже не начал светлеть. Дядя стоял в длинной ночной сорочке, ладонью прикрывая огонек свечи; от него исходили горечь и грусть — так пронзительно, что, встретив его взгляд, девушка только приподнялась на локте и замерла, охваченная дядиной болью.

— Мне очень жаль, Жози. Клаус…

Потайное отделение сундука было открыто, и там в уютном гнездышке, где раньше спал последний грифон, лежал серебряный слиток — точь-в-точь как те, что тихо сияли в гнездах верхнего отделения.

Как те, что дядя присылал матери.

Север умирал так же, как жил.

— Ты… почувствовал?

— Да, — тихо сказал Гар. — Как струна лопнула.

Жозефина простерла ладонь, силясь уловить хоть что-то — остатки чувств, мыслей, которые всегда остаются на уже мертвом теле…

Ничего.

Просто серебряный слиток. Такой же, как те, что порождал вокруг себя живой грифон.

— Вот они, рудники Севера. Только у нас было чистейшее, как снег, серебро.

Она стояла оглушенная, имея силы только на то, чтобы не упасть. Даже слез не было.

— Как думаешь… это… не значит?..

Если гибнет Всадник — гибнет и Зверь. Если гибнет Зверь…

Может ли быть так, что это знак смерти мамы…

— Я не знаю, девочка, — поспешил ответить Гар, выдерживая взгляд огромных, бездонных в свете свечи глаз. — Я правда не знаю.

— Он… не менялся?

— Нет. Просто спал…

Они помолчали. Смывающая все чувства боль наконец отошла, отдалилась от души, запекшись коркой в груди, и целительница смогла взять Гара за руку.

— Мне тоже очень жаль, дядя.

Он снова заглянул ей в глаза, кивнул и, судорожно вздохнув, утер выкатившиеся слезы. Жозефина усадила дядю на кровать, и родичи так и сидели в обнимку, глядя на слиток и иногда хлюпая носами, до света — пока проснувшийся дом не заставил их наконец разойтись, чтобы собраться в намеченный путь.

— Фердинанд, полетишь на Малыше, — велела Жозефина за быстрым завтраком. — Запоминай дорогу сверху, потом оставишь его с лошадьми.

— Да, госпожа.

Уже на выходе, когда все пошли к конюшням, ушан несмело тронул госпожу за рукав дублета.

— Что с вами? Я не эмпат, но…

Он окончательно смутился, и Жозефина, пропустив вперед бойцов, обернулась к нему.

— Но сейчас этого и не требуется, понимаю. Поговорим после, сейчас нужно ехать.

— Конечно, госпожа, — и он ушел седлать своего альбатроса.

Малыш парил в вышине, без труда подстраиваясь к шагу коней. Новоприбывшие бойцы, пусть и были наслышаны о чудесах госпожи от Каталин и Уилласа, то и дело косились на громадную птицу.

— Да вы не беспокойтесь, — усмехнулась Каталин. — По крайней мере, этот вас не пометит!

Дойдя до зимовья, Жозефина поняла, что сейчас придется делать жестокий выбор: на нее постоянно посматривали восемь пар глаз, горящих неистовым любопытством и столь же неистовым благоговением и ожиданием чуда, вернее — возможности прикоснуться к нему. Она уже доказала, что рядом с ней оживают легенды — и все жаждали увидеть их рождение воочию, так близко, как только возможно.

— Здесь должны остаться трое, — и во взглядах всплыл откровенный ужас. — Разыграйте в кости, кто пойдет, а кто останется.

Тут же загремел в долбленых стаканчиках жребий; остаться выпало двоим из новоприбывших, Шэнану и Нику, и верному Уилласу. Парень чуть не плакал, провожая отряд к началу тропы, и долго еще стоял, наблюдая, как госпожа и друзья бредут по тропе выше в горы.

На сей раз все были налегке и потому дошли быстро. Встав на «крыльцо» Яслей, Жозефина обратилась к оставшимся ниже на тропе:

— Я сделаю все, чтобы мы вошли туда вместе, но помните, что Ясли могут кого-то не пропустить. Я сделаю все, но, увы, я не властна над волей тех, кто хранит это место.

Первыми вошли дядя и Фердинанд, потом уже побывавшие внутри Вит и Лаки, следом — Каталин, неумолимо утянувшая с собой госпожу, после них — еще трое бойцов.

Одного не хватало, и Жозефина вышла обратно. Брэнд тупо уставился в скальную стену с видом еще более жалким, чем у Уилласа.

— Не пускает, — выговорил он, старательно унимая дрожащие губы. — Почему… я ж всю жизнь и за дом, и за честь, почему…

Остаться в заслоне на подступах — горькая доля, но так решил жребий. Обладать достаточной удачей, чтобы дойти до места, где живет легенда, и не суметь переступить порог — куда горше.

— Талисманы на тебе есть?

— Были, да… — Он зашарил руками по телу, и Жозефина велела:

— Снимай.

Брэнд взялся за дело так рьяно, словно талисманы жгли его кожу. Девушка показала ему удобную щель под камнем, куда в прошлый раз складывала свой пояс, и повела к входу. Взяла за руку и шагнула в скалу.

Ясли неохотно, но все же пропустили бойца, и он вывалился в зал потрепанный и сияющий ярче моря под солнцем. Отряд пропустил госпожу вперед, и все пошли по лестнице следом за Гарриком, в которого и врезались на входе в амфитеатр. Опомнившись, он сдвинулся в сторону, и входящие за ним замирали так же.

Внизу, на песке, в пятнах радужного света лежали расколотые Яйца Сущности.

— Они где-то здесь… — заговорил севшим от волнения голосом де Варден. — Спрячьте и ни в коем случае не доставайте оружие. Расходимся и ищем их. Никаких резких движений, их легко напугать, они совсем дети. Кто найдет — зовите остальных свистом или шепотом, не кричите.

Все разом кивнули и крадучись и, кажется, не дыша стали пробираться к выходящим на амфитеатр дверям. Ясли состояли не из одной только «родильной» — там были и жилище Хранителя, и библиотека, и ледник, и комнатка для постояльцев, и хранилище для Яиц, и кухонька, и переходы между ними — то есть места, чтобы разбрестись, было действительно немало.