Флаги над замками (СИ) - Фламмер Нат

Копье казалось слишком длинным, чтобы Киёмаса успел выставить его вперед. Однако, боясь, что потратит слишком много времени на сборку, Киёмаса полночи и почти весь день потратил, собирая и разбирая его, и, в конце концов, это начало занимать у него меньше времени, чем нужно, чтобы три раза моргнуть.

Нижняя часть копья отлетела в сторону, с тихим звоном ударившись о землю. А лезвие по самый полумесяц вошло в грудь мононоке. Киёмаса, валясь на спину под тяжестью нанизанного на копье тела, издал победный вопль.

— Подлец, — вырвался хрип из раскрытой пасти, — предатель...

Киёмаса в ответ лишь вдавил лезвие глубже, и ледяной полумесяц начал, шипя, плавить белую шерсть.

Предатель... Рука, державшая копье, вдруг замерла. А ведь и правда... что он делает? Убьет мононоке, а потом...

Нет. Он убивает Исиду Мицунари. Того, кто не играл в политические игры, того, кто бился до последнего за свою правду, за честь рода Тоётоми. Того, кто не побоялся даже покрыть свое имя позором, навсегда потерять свои душу и разум ради торжества справедливости. Не бояться смерти — это ли честь? Не бояться позора — вот истинное благородство. А он? Он, Киёмаса? Чего он стоит на самом деле? Прикрывая свою трусость заботой о юном господине, что он сделал? Десять лет лизал пятки тому, кто отнял у его семьи все. Тому, кто сжег сына его господина в пламени умирающей Осаки.

Достоин ли он, Киёмаса, чего-либо, кроме презрения?

Он выдернул копье из груди хрипящего лиса и в растерянности отошел на шаг. Сердце его сжалось. На чьей же он стороне? Разве его место — тут? Он почти с ужасом посмотрел на окровавленный кусок металла. Как же он жалок в своей гордыне. В своей уверенности, что поступает верно и правильно. Он не уберег господина. Не спас его сына. Он предал друзей и позволил им умереть позорной смертью. И служил их убийце! И сейчас! Ведь он и сейчас продолжает это делать! Разве не в горло Токугавы Иэясу должны были вцепиться эти огромные клыки, по которым из-за него стекает кровь?

Киёмаса опустился на колени. Провел рукой по набухшей от крови белой шерсти.

— Сакити... — прошептал он, — не умирай, Сакити...

…«Зачем ты пришел, Тораноскэ? — Сакити не обернулся к нему. Но даже его спина излучала больше презрения, чем способен иной взгляд.

— Хочу… — он сглотнул горькую слюну, — хочу чтобы ты научил меня...

— Чему? — Сакити наконец повернулся, и даже не ухмылка была на его лице — тень ее. — Сражаться мечом? Я много раз говорил тебе: этому надо учиться с детства.

— Нет, — твердо сказал Тораноскэ, глядя прямо в надменные глаза, — я хочу, чтобы ты научил меня китайскому письму. Хочу уметь читать книги».

За что бьется он, Киёмаса? За что отдал свою жизнь и душу Сакити? Все уже давно кончено. Давным-давно кончено.

Им нечего делать в этом мире.

Киёмаса сжал рукой копье возле самого основания и направил острие себе в горло.

...«Брось эту штуку, крестьянин. Пойди и возьми тяпку. Если я испачкаю сандалии в дерьме — даже их я не стану вытирать о тебя»...

Киёмаса крепко сжал пальцы на прохладном металле и сильно, крест-накрест полоснул себя по груди. И медленно, не поднимая головы, встал на ноги.

— Покажись, Ёсицугу. Это подло — нападать из-за угла.

— А не боишься расстаться со своим ужином? — раздался за спиной насмешливый голос.

Киёмаса медленно обернулся. Призрачная фигура повисла воздухе в нескольких шагах от него. И чем дольше он всматривался, тем явственнее она обретала очертания.

— Вот. Теперь ты меня видишь. А я предупреждал.

Черные провалы в том месте, где у людей глаза. Плоть, отстающая от костей, — из-за этого на лице призрака странная усмешка: левая часть губ повисла на куске коже, обнажив зубы. С почти голого черепа свисают несколько длинных прядей и падают на лицо. И — рука. Она просто поднята вверх, но кажется, что она тянется к сердцу, чтобы сжать его костлявыми, покрытыми черными пятнами гнили пальцами.

— Ты и при жизни выглядел не лучшим образом, — усмехнулся Киёмаса, отступая. Нельзя дать себя коснуться. Он не знал нынешней силы онрё. Но когда Отани Ёсицугу был жив — прикосновение означало конец. И это было еще везение, если далее следовала смерть. Тьма. Она разрушила тело Ёсицугу тогда, заставив его гнить живьем.

А сейчас Киёмаса видел, что она сделала с его душой.

— А ведь у меня почти получилось, Киёмаса. Я видел: еще миг, и ты бы вспорол себе горло.

— Ты был моим другом двадцать лет, Гёбу. И я не покончил с собой. Это ведь чего-то, да стоит, а? — Киёмаса, продолжая усмехаться, медленно отступал назад от призрачной руки и, наконец достигнув цели, упал на землю, схватил отстегнутое древко и в мгновение ока пристегнул его к наконечнику. Миг — и он уже стоял на ногах. — Ведь это ты убил Кобаякаву Хидэаки, а? И ты убил Масанори. А я-то думал: он просто допился до того, что ему мерещатся призраки прошлого.

— Чушь, — бледная фигура продолжала надвигаться на него. Раненый лис за спиной Ёсицугу перевернулся и, тихо скуля от боли, попытался встать на ноги.

— Чушь… — повторил Ёсицугу, — ты не поймешь. Ему со мной было лучше, чем без меня. Вина жрала его сильнее, чем моя тьма.

— Кого? Кого из них, Гёбу? — Киёмаса отступил еще на несколько шагов. Сердце его сжалось от жалости в один колючий комок. Глаза застилала пелена слез. Он вздохнул и поднял копье. Серебряно-голубое сияние разлилось от его руки до острия и вспыхнуло на нем ослепительной звездой.

— Сакити. Кацурамацу. Обретите, наконец, покой.

Небо над ними полыхнуло зеленым светом.

Укё, зажмурив глаза, откинулся в кресле назад.

— Господин Ватару, помогите, пожалуйста.

— Да, сейчас, — его лица коснулись раскаленные пальцы.

— Ай, осторожнее!

— А чего ты хотел, — Ватару достал рулончик салфеток из бардачка и принялся отряхивать с пиджака осколки, — если ты не хочешь, чтобы мы превратились в ледышки, — терпи.

— Так это вы? Это вы согреваете воздух? — донеслось с заднего сидения.

— Да, госпожа Кимура. Но я, кажется, сказал вам лечь на пол и не шевелиться, — Ватару перегнулся назад, — вы в порядке?

— Да... почти. Что тут происходит?

— Битва ками и онрё, я полагаю, — Укё наконец открыл глаза, — Такакгэ… вы это видели? Нет, вы это видели?!

— Если ты не закроешь рот, Мунэхару, — следующую порцию стекла я буду доставать из твоего горла.

— Тут больше не осталось стекла...

«Покажись, Ёсицугу. Это подло — нападать из-за угла», — донеслось из динамиков.

— Так, та-ак... — проговорил Укё и поднял рацию: — Рэй, немедленно уходи. Как хочешь, но немедленно покинь активную зону. Это приказ.

— Ты думаешь: она послушается? — покачал головой Ватару.

— Я должен был попробовать.

— Почему вы не вмешиваетесь? — голос Кимуры звучал сдавленно. Видимо, она отнеслась к приказу не шевелиться всерьез.

— Потому что если вмешаться сейчас — это может повлечь катастрофу. В настоящее время здесь «мертвая зона». Мы зачистили территорию. Идет реконструкция замка. Все эвакуированы под предлогом опасности обрушения. В радиусе трех километров нет ни единой живой души.

— А мы знаем радиус поражения силы Като Киёмасы? — Укё покачал головой.

— В архивах есть мои записи времен Кобаякавы Такакагэ. Там написано: почти тысяча кэн. Это как раз чуть меньше двух километров.

— Рэй. Уходи оттуда. Повторяю. Убирайся из активной зоны! — Укё снял очки и надел их снова.

— Она рискует своей жизнью... — пробормотала Кимура, — чтобы мы могли слышать то, что там происходит?

— Она рискует этим городом. А-а, несносная девчонка.

«Сакити. Кацурамацу. Обретите, наконец, покой», — приглушенно послышалось из динамиков.

— Всем пригнуться, — скомандовал Ватару.

— Киёмаса. Опусти копье, пожалуйста.

Голос был тихим, подобно шуршанию свежей осенней листвы. Но даже в гуще битвы он, наверное, услышал бы его. И не только он. Все замерли, как будто вслушиваясь в этот звук, даже мононоке поднял единственное ухо и зашевелил им.