Не та цель (СИ) - Демидов Джон

Страх перед сложностями, перед раскрытием неприятной правды, перед силами, стоящими за Уизерби, оказался сильнее, чем желание узнать правду. Удобная ложь о алчности моей бабушки оказалась намного приятнее горькой правды о коррупции и финансировании террора. Все наши тщательно собранные доказательства, были просто проигнорированы, как дорогая, но никому не нужная игрушка.

— Предложение принято большинством голосов, — объявил Дамблдор. — Гектор Уизерби, вы отстранены от работы с делами пациентов Лонгботтом. Эти пациенты должны быть перемещены из Мунго в кратчайшее время, чтобы не было конфликта интересов. Заседание закрыто!

В тот же миг зал буквально взорвался шумом. Люди вставали, и каждый считал своим долгом обсудить только что прошедшее заседание. Уизерби, под охраной двух стражников, которые нужны были не сколько для охраны ОТ Уизерби, сколько для охраны самого Уизерби, уже вели к выходу. Проходя мимо нас он бросил быстрый, полный странной смеси страха и торжества взгляд на замершую Августу, и стремительным шагом направился на выход из зала.

Глядя вслед удаляющемуся магу, я с мрачным обещанием подумал:

«Победа в битве ещё не означает победу в войне, дорогой Гектор… Не смотря на то, что ты остался безнаказанным — главной цели мы добились, и Фрэнк с Алисой больше не являются твоими заложниками…»

Глава 38. О пользе предусмотрительности

Моя бабушка стояла и в неверии смотрела на происходящее. Её рука, сжимавшая резную ручку трости, была белой от напряжения, сковавшего всё её тело.

Тщательно выстроенная атака, благодаря которой должна была свершиться месть за сына, невестку, и честь рода — всё в одночасье рухнуло, рассыпавшись в прах под напором лживого обета и политического конформизма.

Именно в этот момент в нашу сторону из потока расходящихся магов выскользнула хорошо знакомая фигура волшебника, которого мне сейчас хотелось видеть меньше всех.

Его платиновые волосы были как обычно безупречно уложены, а мантия лежала идеально выверенными складками. На губах этого волшебника играла тонкая презрительная улыбка, что в сочетании с высокомерным взглядом вызывало безудержное желание эту самую улыбочку слегка поправить…

— Мадам Лонгботтом, — голос Малфоя был приторно-медовым, но только совершенно глухой человек не услышал бы, что каждый его слог нёс в себе тонну язвительности и издевки.

Он слегка склонил голову, изображая учтивый поклон, после чего протянул:

— Позвольте выразить… восхищение вашей неутомимой энергией. Редко кто в ваши годы сохраняет такую… ревностную заботу о семейных делах, хотя, — он сделал паузу, во время которой его холодные глаза успели скользнуть по неподвижной фигуре Августы, а затем с едва уловимым презрением — и по мне, — порой эта самая ревностность может застилать глаза, мешая видеть более широкую картину.

Истинно древние рода, как мой собственный к примеру, знают цену терпению и… изяществу в достижении своих целей. Прямые атаки, увы, не всегда продуктивны. Особенно когда хватка исполнителя этого удара… ослабевает.

Он не обвинял открыто, но зато тонко, почти невесомо, указывал на ослабление позиций Лонгботтомов, на их будто бы утраченную способность держать ситуацию под контролем, да и вообще — он искренне наслаждался моментом, а так же своим «остроумием».

Августа медленно повернула к нему голову, приложив нечеловеческое усилие, чтобы разорвать сковавшее её оцепенение. В следующий миг её глаза вспыхнули холодным, смертоносным огнем, и она уже открыла рот, готовая изрыгнуть поток ответного яда, но прежде чем она успела выдохнуть хоть слово, рядом с нами материализовалась другая фигура.

Высокая, в ослепительно-золотистых мантиях, с длинной седой бородой — Альбус, мать его Дамблдор. Его появление было внезапным и беззвучным, а голубые глаза, обычно теплые и искрящиеся, сейчас смотрели на Августу с выражением глубокого, почти отеческого разочарования.

— Августа, — произнес он тихим голосом, но сделал это с такой внутренней силой, что его голос с лёгкостью перекрыл начинающуюся истерику бабушки, и заставил Люциуса сделать шаг назад, однако эта маленькая не приятность не смогла стереть с его рожи мерзкую ядовитую полуулыбку.

— Августа, дорогая моя… — Дамблдор покачал головой, и в этом движении было столько укора, что Августа невольно сжала губы. — Почему? Почему ты не пришла с этим ко мне? Зачем было созывать это… представление, не обсудив свои подозрения, и не взвесив все последствия от своих действий? — Он вздохнул, и этот вздох был полон горечи мудреца, вынужденного расхлебывать последствия чужой глупости.

— Столько шума, столько… ненужного внимания. А ведь всё могло быть решено тихо, дипломатично, без этого публичного… кровопускания.

Альбус действительно был искусным политиком, и имел все шансы на то, чтобы пристыдить Августу своей речью, однако к его несчастью моя бабушка сейчас пребывала в до невозможности взвинченном состоянии, и в результате неуместного нравоучения она переключилась на Дамблдора… и взорвалась шипящим криком:

— К вам, Альбус? — Она выпрямилась, и не смотря на свой невеликий рост, в этот момент она казалась выше Дамблдора. — Отчитываться? Просить разрешения? С какой стати я, Августа Лонгботтом, регент древнейшего рода, ОБЯЗАНА отчитываться перед вами о своих действиях?

Особенно если вспомнить, что буквально месяц назад, когда я умоляла вас, как величайшего знатока магических травм и как легендарного целителя, посмотреть моего внука после того падения, которое чуть не стоило ему жизни или рассудка, а вы вежливо сослались на занятость? — Её глаза сверлили Дамблдора, и в них горело обвинение, острее любого заклинания.

— Где было ваше дипломатичное решение тогда, Альбус? Когда речь шла о единственном наследнике моего рода? Нет, директор, это так не работает. Вы сами выбираете, когда вмешиваться, а когда — нет, и ваш выбор всегда диктуется вашей собственной, весьма избирательной, идеей «общего блага», и судя по всему — моего внука, так же как и моих бедных детей в Мунго — оно, видимо, не касается. Так с чего вы вдруг решили, что имеет право указывать МНЕ, когда и как защищать то, что мне дорого?!

Дамблдор явно не ожидал такой экспрессии в голосе обычно спокойной Августы и слегка отступил под напором ее слов. Его лицо на миг потеряло привычное добродушие, а в глазах мелькнуло что-то жесткое и расчетливое, но лишь на миг, спустя который он снова принял вид огорченного мудреца.

— Августа, ты несправедлива, — проговорил он мягко, но в мягкости этой чувствовалась хорошо спрятанная сталь. — Были некоторые факторы, которые ты не могла учесть. Обстоятельства… Но сейчас не об этом.

Твой поступок сегодня очень сильно всё усложнил. Уизерби теперь предупрежден, а его покровители — настороже. После этого фарса добиться справедливости станет в разы труднее, и всё это из-за твоей… поспешности.

Я в это время стоял чуть позади бабушки, и всеми силами старался сохранять на своём лице беспристрастное и спокойное выражение, но за этим показушным спокойствием бушевал самый настоящий ураган.

Я видел едва уловимое торжество в глазах Люциуса, наслаждавшегося бесплатным зрелищем раздора между «светлыми»., видел холодный, оценивающий взгляд Дамблдора, который смотрел на его бабушку не как на союзника в беде, а как на неудобную, вышедшую из-под контроля пешку, испортившую его игру.

Каждую гримасу, каждое выражение лица, каждую интонацию я впитывал, как губка, и запечатывал в самой глубине своей памяти.

Преподаваемый мне сейчас урок был дороже всех учебников Хогвартса, вместе взятых. Это был урок о реальной цене слов, о силе лжи, прикрытой законом, о лицемерии власти и о том, что единственное, на что можно положиться — это на собственный расчет и на верных друзей вроде Луны Лавгуд и ее чудаковатого отца.

Именно мысль о Ксенофилиусе приносила мне то глубинное спокойствие, которое не мог поколебать даже гнев бабушки или манипуляции Дамблдора.