Ведьма Алика. Психотерапия для мертвеца - Власова Александра

Но притвориться, будто ничего не случилось, и раскладывать Таро, разбираясь, любит ли клиентку очередной Васька, колдунья тоже не могла. Ведьма сделала то, что всегда помогало в экстремальных случаях.

Позвонила другу – демонологу Никите. Они были знакомы еще со школы и вместе начинали магический путь. Друг всегда выручал ее в непредвиденных ситуациях. Будь то встреча с демоном или…

– Кажется, я знаю, где происходит убийство. Приезжай, пожалуйста.

– И тебе с добрым утром. – Ведьма не видела демонолога, но знала, что тот мрачновато ухмыльнулся. – Всегда приятно с тобой поговорить! Сейчас приеду.

Всю дорогу ведьма выслушивала мнение Никиты о своей необыкновенной страсти находить приключения на… нижнюю чакру.

С чего Алика вообще взяла, что произошло преступление? Во сне привиделось? Ему вот недавно снилось, что власть на земле захватили говорящие котики. И что, теперь стоит опасаться всех хвостатых?

Однако чем ближе они подходили к предполагаемому месту преступления, тем тревожнее становилось на сердце. Колдунья переживала, что они не смогут попасть в квартиру. Но из соседней двери высунулась любопытная старушечья головка:

– Вы к Пал Санычу? Внучка? – Алике даже не пришлось врать. Собеседница, как обычно, все додумала за нее. – И как вам не стыдно, про старика-то забыли совсем, – запричитала соседка. – Опомнились, когда дед в больницу угодил! Вы ему вещи, что ли, привезти хотите?

То, что пациент скорее жив, чем мертв, и находится в относительной безопасности, не могло не радовать. Под нескончаемые упреки соседка выдала им ключи, наказав «собрать Пал Санычу все самое теплое и хорошее»!

«Мы могли быть мошенниками, – подумала ведьма, переступая порог. – Надо передать неведомому Пал Санычу, чтобы не оставлял ключи болтливым старушкам».

– Ну что, будем искать улики? – с иронией спросил демонолог.

Дело в том, что никаких улик в квартире не было и быть не могло. Это оказалась ничем не примечательная, захламленная однушка. От тысячи похожих квартир ее отличал лишь гордо разместившейся посреди комнаты рояль.

Из всех пьес Алика умела исполнять только собачий вальс. В детстве мама пыталась отдать будущую ворожею в школу искусств, но ведьма так настойчиво бойкотировала занятия, что из нее не вышло ни талантливой пианистки, ни хорошей певицы.

Сейчас, повинуясь то ли внезапному порыву, то ли легкой ностальгии, Алика положила руки на инструмент и выдала первые аккорды. В ее ушах вместе с незамысловатой мелодией зазвучала история.

Сколько рояль себя помнил, он принадлежал этому пианисту.

Инструмент знал руки хозяина и чувствовал, как они менялись. Вначале рояль ощущал неуклюжие пальчики мальчика, который даже не мог взять октаву, затем по-ученически выверенные прикосновения студента училища и, наконец, чувственные кисти молодого виртуоза.

Сперва Павлуша занимался, потому что родители заставляли, но чем больше времени он проводил с инструментом, тем сильнее к нему привязывался.

Во время игры Павел рассказывал пальцами, что у него произошло за день, делился с роялем, как с живым другом, первыми влюбленностями, победами и поражениями, и тот на самом деле начал по чуть-чуть оживать.

Пусть тело его было деревянным – душа инструмента, рожденная из чувств музыканта и композиторов, чьи пьесы пианист исполнял, приняла тот облик, которым ее наделила фантазия хозяина – старомодного интеллигентного мужчины, голос которого, как у гениального актера, мог то громыхать грозным басом, то звенеть переливами сказочных колокольчиков.

Но какую бы роль рояль ни исполнял, он неизменно сохранял достоинство и элегантность. Годы шли, Павел Александрович не молодел, и выступать приглашали все реже. Однажды прямо посреди концерта пианист не смог вспомнить концовку произведения. Старость пришла. Память начала подводить.

После этого музыкант отказался от всех выступлений, попрощался с учениками и ушел из школы искусств на заслуженную пенсию. Он был убежден: удаляться из зала так же, как и начинать выступление, нужно вовремя.

Первую неделю Пал Саныч пытался жить как обычный пенсионер. Но смотреть телевизор было мучительно скучно, болтать с давними приятелями и подавно. Привыкшие к большим нагрузкам руки постоянно ныли.

Он стал рассыпаться, как большинство музыкантов, оставшихся без выступлений и учеников. Однажды Пал Саныч проснулся и почувствовал, что не хочет открывать глаза.

«Покидать сцену, пока не сыграна последняя нота, непростительно», – решил музыкант. Пал Саныч еще пианист, а значит, всегда должен быть в форме.

С того дня он продолжил заниматься. Повторял старые пьесы, разучивал новые – те, что давно хотел сыграть, но не хватало времени или сил. Пал Саныч вновь сливался душой с серьезным Бахом, игривым Моцартом, пылким Бетховеном, Шопеном, Шостаковичем, Брамсом…

Когда звучала музыка, дом будто погружался в прошлое, и, если закрыть глаза, можно было представить, что находишься не в ободранном подъезде, а в бальной зале, где под старинные мелодии кружатся дамы в пышных платьях и галантные кавалеры.

Кого-то из жильцов раздражала музыка, кому-то нравились импровизированные концерты, а соседская девочка Машенька и вовсе любила засиживаться у дверей музыканта, несмотря на грозные оклики мамы.

Для кого пианист играл? Пал Саныч сам толком не знал. Не для Маши же, в самом деле! Вначале музыкант был уверен, что занимается для себя: он всю жизнь посвятил игре для других и впервые мог исполнять то, что хотелось, и так, как хотелось.

Но в то же время чего-то не хватало. В груди появилась непонятная Пал Санычу пустота. Пианист был одинок. Его жена давно умерла. Дочка с внучкой забегали нечасто, приносили продукты и, чмокнув в щечку, убегали прочь – вечно куда-то спешили. Старик не хотел навязываться и обременять близких.

Временами, особенно по вечерам, тоска подкрадывалась сзади и клала руки на его сутулые плечи. Из глаз текли слезы, для которых, на первый взгляд, не было ни единой причины. Пал Саныч стыдился их, ругал себя, но ничего не мог поделать с «нелепыми приступами сентиментальности».

Сам того не осознавая, старый пианист надеялся на то, что на склоне лет к нему придет Чудо. И оно постучалось в двери Пал Саныча. Как-то одиноким вечером, когда пианист старался отогнать грусть беззаботными регтаймами Джоплина, он услышал, как за стеной тоже кто-то играет.

Музыка была совершенно иной – современной. Несмотря на то, что для слуха Пал Саныча мелодия казалась непривычной, дерзкой, можно даже сказать революционной, – она безусловно заслуживала внимания.

Именно таким и должно было быть передовое искусство. Первые несколько минут Пал Саныч настороженно вслушивался: уж не причудилась ли ему эта пьеса? Затем обрадовался как ребенок и осторожно ответил неожиданному собеседнику вальсом Шопена.

Из-за стены загрохотали вариации на какую-то современную песенку. Импровизация превосходила оригинал, как настоящий бриллиант выращенный в искусственных условиях фианит.

Впервые за много лет музыкант чувствовал, что нашел собрата. И пусть соседи не знали друг друга – лишь слегка кивали при встрече, жизнь наполнилась новым смыслом: каждый вечер они «разговаривали музыкой». Так старость и опыт общались с молодостью и пылом, а два служителя одной музы приоткрывали друг перед другом частички души.

Идиллия длилась три месяца. Однажды Павел Александрович возвращался с концерта и увидел, что у квартиры его друга толпится целая компания. Кто с гитарой, кто с контрабасом, кто с саксофоном. Парни стояли спиной, болтали о чем-то своем. Пал Саныч подошел поздороваться и услышал насмешливый голос одного из приятелей «тайного друга»:

– Ну что, твой старикан все терзает инструмент?

Сосед брезгливо поморщился.

– Мне кажется, некоторым людям играть должно быть запрещено законом. Его музыка устарела века так три назад. Лучше бы, как все нормальные старики, копил похоронные да смотрел телик. Ему неймется, но бедняги-соседи и несчастный рояль здесь при чем?