Плацебо (#2) - Гранд Ксения

О, да неужели? Кажется, дрожь от разрастающейся между нами бури ощутило все поместье.

– Никакого напряжения. Я просто волнуюсь за сестру.

– Et c’est tout? 22 Мне показалось, я ощутил что-то большее, чем просто желание обезопасить родственника.

Он приподнимает изогнутую бровь, на которой, как мне кажется, раньше не блестела седина.

– Какая разница, – опускаю глаза я. – Ему плевать на всех, кроме себя. Так было, есть и всегда будет.

– А вот здесь, мадмуазель Блум, я вынужден с вами разойтись во мнениях. Как по мне, вы недооцениваете его человечность.

Последнее слово костью встает у меня поперек горла. О какой гуманности может идти речь, когда она касается Блэквуда? Кристиан чует пропитавшее меня непонимание и вальяжно умащивается в кресле, словно готовясь к рассказу.

– Как вы думаете, почему я поручил ваш осмотр не врачевателям лазарета, а лично Верховному жрецу?

Я безразлично пожимаю плечами.

– Потому что он тоже врач. Точнее, был им когда-то.

– Oui, 23 – одобрительно кивает он. – Но он был не простым лекарем, а лучшим в свое время. Он проводил операции, коих страшились другие. Дерзал ставить испытания на крови столь рискованные, что его считали безумцем, но, несмотря на это, он сумел снискать успех. Именно месье Блэквуд ввел в обиход привычные ныне сиринити инъекции, сохранив при этом множество жизней.

Подобное заявление опускает меня на край тумбы. Я, конечно, подозревала, что Блэквуд был талантливым доктором. Это видно по его рефлексам и познаниям в области медицины. Но чтобы так…

– Ведомо ли вам, как жили сангвинары до подобной находки? – продолжает он, отвернувшись к окну. – Дабы отсрочить приступ, они вынуждены были насыщаться кровью усопших. Иначе откуда взяла начало красная чума? Oh, pardon. 24 Вы же не в курсе…

– Я читала о этом в библиотеке.

Мое заявление вызывает у него чувство удовлетворения, которое выливается в потоке новых слов:

– Тогда вы осведомлены об этом ужасном недуге, постигшем наш и без того страдающий род. Красная чума или «кровавая вдова», как ее тогда именовали, истребила десятки славных родов нашей касты. Она приходила без приглашения, ломая судьбы всех, кого касалась. В книгах вы не сыщете подробностей о тех зловещих днях и течении хвори, потому что об этой части истории сиринити желают стереть всяческие воспоминания.

– Но я никогда не слышала, чтобы эта болезнь поражала человечество.

– Неудивительно, ведь она коснулась лишь сангвинаров, – взмахивает морщинистой рукой он. – Сей недуг разит кровеносную систему, разлагая оболочку красных телец. Простые люди, чей иммунитет наделен крепостью, могли быстро восстановить нарушенный баланс, тогда как ослабленный организм сангвинаров разрушался из-за нехватки иммуномодулирующего фермента. И гибель их была быстра и страшна. Лихорадка, дрожь, кровотечения, паралич – чума высасывала жизнь из больного за считанные часы.

Сердце невольно замирает от ужаса. Сложно представить, что переживали эти люди перед неминуемой гибелью. Мало им сангморы, так еще и эпидемия. История сиринити и правда написана в темнейших красках. Однако кое-что в его словах заставляет меня задуматься.

– Если эта болезнь такая загадочная, откуда вам известно о ней в таких подробностях?

– Потому что я был там, – поднимается резко он, – обитал в первом поместье де Виль, прежде чем оно обрело зловещую славу.

– Но… это было четыре века назад. В книге сказано, что тогда правил другой Старейшина, Люк Лефон… Лафен…

– Лафонтен, – поправляет Кристиан с присущим ему французским акцентом. – C’est vrai. 25 В ту пору я еще не занимал этот пост. Лишь те, чьи годы перевалили за пять сотен, удостаиваются сей чести. В противном случае именовать себя «старейшим» было бы дерзостью.

Я выдыхаю, пытаясь осмыслить информацию, которая кажется удивительнее предыдущей. В голове мелькает черно-белое фото, которое я рассматривала в библиотеке. Теперь понятно, почему черты людей на нем показались мне знакомыми: это была семья Кристиана. Интересно, много ли у него еще козырей в рукаве припрятано?

– Мою мать звали Черити Мадлен де Виль. Она была последней из рода основателей поместья. Mon père 26 пал, трудясь над созданием сыворотки, что унесла душ больше, нежели красная вдова. Поэтому я не позволяю подданным нарекать эту обитель Вильдмор – имя это хранит горечь судьбы моего рода и память кровавой поры, коей я не желаю вспоминать.

– Да, я… понимаю…

– Но ваших знаний недостаточно, дабы постичь истинный масштаб погибели, сокрушившей поместье Вильдмор. Трупы, которых не сосчитать. Тысячи невинных душ, изъеденных беспощадной хворью. Пока месье Блэквуд не определил, что причиной недуга было не питание, не близкий контакт, а кровь усопших, которой насыщали себя сиринити. Он предложил использовать впрыскивания от живого донора, и это остановило эпидемию.

Старейшина отходит к шкафу, затем все же добавляет после паузы:

– Те, кто действительно нуждается в спасении, редко умеют его просить. Но месье Блэквуд услышал нашу боль и ответил. Его появление в этих стенах – дар свыше, за который мы будем извечно благодарны. Думаю, вам следует разузнать о нем больше перед тем как делать поспешные выводы.

– Но я уже искала и не нашла ничего стоящего.

Кристиан загадочно улыбается и, прихрамывая, направляется к столу. Странно: не припоминаю, чтобы он раньше хромал.

– Peut-être, 27 вы искали в ложном направлении? Не стоит забывать, что у человека может быть двойственной не только натура, но и происхождение.

Он кивает в сторону двери, очевидно, желая уединиться, а я еще долго перевариваю услышанное. Подобная информация слишком неожиданная и до того невероятная, что я не знаю, как поместить ее в своей голове. Каким образом, куда, на какую полку, чтобы она прижилась, постепенно вплетаясь в картину моих реалий. Блэквуд – врач, изменивший всю судьбу сиринити? Звучит как глава из фантастической книги. Возможно, Кристиан прав, и я действительно все воспринимаю через призму предвзятости. Ведь истина редко бывает однозначной, а кажущееся понятным на первый взгляд может оказаться куда сложнее.

Но что мне делать с Эми? Доверить ее участь Блэквуду – ярому ненавистнику моровов – и надеяться, что он сохранит ей жизнь, якобы «случайно» не отрезав ногу? Эта затея не внушает уверенности, однако что мне остается? Возможно, раньше я бы тайком последовала за стражами на патруль, не раздумывая о последствиях, но сейчас… Все изменилось. Теперь я не просто представитель редкой группы крови. Я – носительница лекарства. В моих руках судьбы тысяч сиринити, и я не вправе так бездумно рисковать. Но, с другой стороны, – я также единственный живой родственник, который остался у Эмили. Я не могу просто оставить ее на произвол судьбы. Не после того, что с ней случилось. Нужно что-то сделать, но что? Я окончательно запуталась, но знаю, кто может помочь мне во всем разобраться.

Второй этаж, проход на третьем, лестница. Я взлетаю по ступенькам и направляюсь к жилому крылу, а точнее, к одной конкретной комнате – спальне единственного в поместье человека, которому я безоговорочно доверяю.

– Уилл? – стучусь я в дверное полотно цвета высохших листьев. – Открой, пожалуйста. Ну же!

Стараюсь не шуметь, чтобы не разбудить остальных, но через некоторое время начинаю терять терпение. Наконец, дверь отворяется и на пороге застывает Уильям в пижамных штанах и с растрепанной шевелюрой.

– Сильвер? Что ты…

Не дожидаясь приглашения, я тут же вхожу в комнату, в которой когда-то планировала побег.

– Да, конечно, входи, располагайся… – мямлит он сонно, несмотря на то, что я уже стою у письменного стола. Стараясь не обращать внимания на его голый торс, я поспешно осматриваюсь. Внутри ничего не изменилось, не считая стопки раскиданных на столешнице книг и вазы с белоснежными цветами. Кажется, это камелии.