День, когда пропали ангелы - Смакер Шон

Я киваю пареньку.

– Привет, – говорит он, и все. Односложный ответ так же удивителен, как и появление Калеба вовремя.

– Ты принес дымовые шашки? – спрашиваю я. Калеб кивает, и тогда я вручаю ему старую коробку. – Вот еще что: понесешь это, только будь осторожен – вещь очень хрупкая.

– Хорошо, – с вызовом отвечает он, и мне становится любопытно, отчего паренек стал использовать слова как оружие.

– Хорошо, – говорю я, – пойдем.

В машине царит молчание, хотя по моему опыту по пути на похороны никто не пускается в разговоры. О чем говорить перед лицом смерти? Что сказать, когда приходится вспомнить, что из праха мы произошли и во прах возвратимся.

Автомобиль сворачивает на Кинкейд-роуд.

– Осторожно, – предупреждаю я Калеба, который держит коробку.

Путь до города заасфальтировали, и Джерри едет быстро, как я никогда здесь не ездил. Мы прямо-таки летим над дорогой. Раньше о днище машины то и дело бились мелкие камушки, но теперь единственный звук – ровное гудение, напоминающее о рокоте реки или о вечности.

Мы приближаемся к городу и парку, где ежегодно проходит ярмарка. Старые пыльные дорожки покрыли асфальтом. Сомневаюсь, что балаганщикам по-прежнему дозволяют разбивать лагерь у подножия холма. Дальний сектор словно уменьшился в размерах, по крайней мере, после моего последнего посещения ярмарки пятнадцать лет назад мне так кажется.

Впрочем, для ярмарки пока слишком рано, и парк совсем запущен.

Город немного расширился, Кинкейд-роуд проходит чуть дальше, чем я помню, но в остальном почти все выглядит как раньше. Некоторые рестораны сменили названия, дома выглядят потрепанными, но антикварный магазин Пелле еще стоит на перекрестке. Теперь им управляет внук мистера Пелле, который – только представьте – немногим моложе меня. Интересно, сохранилась ли в магазине та подсобка? И что они сделали со столом, на котором писала старуха…

Ищи Древо Жизни…

Джерри обещает дождаться нас в машине.

– Не люблю я похороны, – говорит он, неловко отведя взгляд в сторону, поскольку понимает банальность своих слов.

Кто вообще любит похороны?

Мы с Калебом идем к церкви. Через стоянку в том же направлении шагает еще несколько десятков человек. Все они одеты в черное. У них на плечах – тяжкая ноша. А ведь я мог прекратить все это с помощью Древа Жизни, все смерти и горе. Что бы сказали эти люди, узнай они мой секрет? Сама мысль кажется странной.

Мальчишка несет коробку, его рубашка, галстук на застежке и брюки перепачкались пылью. При каждом шаге содержимое громыхает. Знаю, Калебу отчаянно хочется заглянуть внутрь.

Я останавливаю его в стороне от толпы скорбящих.

– Вот что мне нужно, чтобы ты сделал, – шепчу я ему на ухо.

– Пара пустяков, – пожимает плечами Калеб. – А куда мне идти потом?

– Спрячься где-нибудь. Или выходи на улицу и беги в машину к отцу. Но не уезжайте без меня, иначе я домой не доберусь.

– Ладно, – соглашается Калеб.

Я сажусь на передний ряд справа и ставлю коробку на колени. У высокого священника белокурые волосы и добрые зеленые глаза. Прежде мы не встречались. Впрочем, это неудивительно – слишком редко я выхожу из дома, у меня не возникает такого желания. По необходимости делаю вылазки в город. Единственным человеком, с которым я считал нужным общаться, была Абра. Однако мы не виделись долгие годы, и мне было неловко просто взять и позвонить ей. Казалось, это как-то неуместно. Теперь Абра ушла.

Пастор, похоже, лично знал покойную: его речь пронизана эмоциями. В церкви не так уж много народу. Я думал, придет больше. Мы уже слишком старые, почти все, с кем мы росли, умерли, но у Абры была семья, в основном они и сидят сейчас в церкви. Голос священника срывается, и я озираюсь вокруг, гадая, кто же придет (если вообще придет) на мои похороны, и не могу припомнить ни одного человека.

Гроб стоит открытым, и до начала службы многие к нему подошли, однако у меня не хватило духу. Сомневаюсь, что я готов увидеть Абру. Пока еще нет. Я крепче сжимаю коробку и легонько трясу, чтобы убедиться: содержимое до сих пор на месте. Женщина, что сидит возле меня, смотрит с осуждением. Какой, мол, шум! Ну и манеры у некоторых…

Священник все говорит и говорит, заполняя словами тишину. Я ищу взглядом мужа Абры – тот сидит в самом начале, справа от прохода. Не помню точно его имени, кажется, Джон. А может, Саймон.

Сердце мое бешено колотится, и у меня закрадывается мысль: а вдруг я все это зря затеял? Возможно, лучше было бы просто поговорить с мужем Абры и попросить у него разрешения? Может быть, он бы не возражал… И я уже решаю выйти на улицу, отыскать Калеба и все отменить, когда раздается пронзительная сирена пожарной сигнализации. Я вздыхаю – слишком поздно.

Люди нервно оглядываются, как обычно при срабатывании пожарного сигнала, пытаясь понять, не учебная ли это тревога.

В церкви вспыхивают яркие лампочки, и пастор неуверенно смотрит по сторонам. И как раз, когда он уже собирается сказать всем, что можно оставаться на своих местах, над хорами и из задних дверей начинает струиться дым.

Кто-то кричит. Все дружно встают, священник старается успокоить паству, но толпа паникует, как паникуют люди перед лицом смерти. Они кричат и испуганно толкают друг друга.

Дым вскоре становится гуще, но быстро оседает в пустой церкви. Все, кроме меня, ушли.

Я подхожу к гробу – там лежит она, Абра. Так же прекрасна, как мне запомнилось, хотя я не видел ее долгие годы. У нее белые волосы цвета инея, а лицо, пусть и постаревшее, хранит черты юности. Нос напоминает об упрямстве хозяйки. Мне хотелось бы взглянуть в глаза Абры, увидеть, как они сердито сверкают или озаряются дружеской улыбкой.

Я бы предпочел забыть нашу последнюю встречу, что была полна вопросов и сомнений. Я чувствовал, что Абра не вспоминала меня, возможно, так и произошло на самом деле, но это не оправдание моим словам. Она просто взяла то, что я ей отдал, и мы разошлись, храня мучительное молчание. А теперь остались лишь ее закрытые глаза, сложенные на груди руки и я, желающий последовать за ней…

Я снимаю покрывало и кладу коробку внутрь гроба. Туда, где ей самое место.

За порогом церкви толпится народ. Люди возбужденно переговариваются, не понимая, что происходит, но время идет, тревога утихает. Небольшие группки друзей и родственников заводят непринужденные разговоры о погоде, городской жизни и бейсбольном сезоне. Заполняют утро гулом голосов, ведь тишина невыносима.

Внезапно я решаю, что с меня хватит. Я получил то, зачем пришел: посмотрел последний раз на Абру и отдал ей последний подарок.

Я начинаю пробираться сквозь толпу, стараясь не наступить никому на ногу тростью. Вдруг кто-то хватает меня за плечо, и я поворачиваюсь.

– Извините, вы Сэмюэл Чемберс?

Это оказывается муж Абры.

Я молча киваю и жду, когда меня обвинят (совершенно справедливо) в нарушении ее покоя. Какое право я имел класть в ее гроб коробку – коробку, что десятилетиями будет лежать с телом Абры. Однако муж моей подруги ничего подобного не говорит. Он вручает мне небольшую коробку и грустно улыбается.

– От Абры. Она хотела, чтобы это было у вас.

Я снова киваю, откашливаюсь, хочу что-то сказать, но не нахожу слов. Поэтому просто поворачиваюсь и ухожу, жалея, что так и не спросил его имя.

Я забираюсь в машину.

– Спасибо, Калеб.

– Пустяки, – говорит он. – А это что?

Я снова смотрю на коробку.

– Не знаю точно, еще не проверял.

Джерри заводит авто, и мы уезжаем.

24

Я пошел за мистером Теннином к машине. Что-то внутри меня вопило: «Беги!», – но я не послушался. Я забрался на пассажирское сиденье его старого черного авто, и мистер Теннин запустил двигатель. Тот натужно закряхтел, но все же завелся – взвыл, загрохотал и только потом заработал нормально.

– Ну вот, – негромко сказал мистер Теннин.

Он сдал задним ходом от лужайки возле сарая, где стояла машина, и поехал по переулку к дороге.