Шутки Богов. Кнут и пряник - Усманов Хайдарали

Потом он начал раздавать распоряжения:

– Выберем тех, у кого нет семьи. Тех, кто готов умереть. Остальные – укрепляют внутренние линии. Через два дня отряд будет готов.

Слова падали, как камни в воду, и каждый из старейшин понимал. Что отныне никто из тех, кого выберут, уже не вернётся прежним… Если вообще когда-либо вернётся в опустевшую обитель секты, когда-то приютившей их всех.

Вдалеке, за стенами зала, с вершин горных хребтов уже сползал вечерний туман, обволакивая Пять Пиков. И этот туман казался похожим на саван.

……….

На следующее утро Двор Пяти Пиков Бессмертных был залит серым утренним светом. В воздухе висела прохлада, от которой дыхание оставшихся мастеров превращалось в лёгкий пар. Крыши павильонов блестели от росы, а из глубины гор тянуло влажным запахом хвои и камня.

Хван До Ин шагал по каменной дорожке медленно, с прямой спиной, держа руки за спиной – так, словно осматривал новые земли, а не остатки некогда великой секты. Позади, чуть сбоку, шли двое учеников с дощатыми табличками, готовые записывать имена выбранных.

Внутренний двор был пустеющим – мастеров осталось мало, и теперь они стояли рассеянными группами, словно стайки птиц после шторма. Кто-то, заметив приближение Великого старейшины, выпрямлял плечи, пряча усталость за показным спокойствием. Другие же опускали взгляд в землю, понимая, что каждое слово сейчас может решить их судьбу.

Первым в ряду стоял молодой мастер в синей мантии с серебряным кантом – Чон Му Гван, ученик с гордой осанкой и жесткими чертами лица. Он склонил голову, но глаза его вспыхнули вызовом, когда взгляд Хван До Ина упал на него.

– Ты готов? – Коротко спросил старейшина, не меняя ровного тона.

– Если Секта прикажет – я умру с мечом в руке. – Тут же пафосно ответил Му Гван, и его голос прозвучал слишком громко для тишины утра. Но Хван До Ин просто кивнул, словно не заметив никому не нужной гордости, и сделал знак ученику с табличкой. Тихо прошелестела кисть, оставив на дереве резкий мазок чёрных иероглифов.

Дальше шёл Ким Ён Хо, уже с сединой в волосах и следами старых ран на руках. Он встал так, словно хотел показаться моложе и крепче, чем был на самом деле. Но глаза… Его глаза выдавали усталость и желание избежать выбора. Хван До Ин задержал на нём взгляд чуть дольше, чем на остальных, и медленно прошёл мимо. Имя не записали.

Некоторые вздыхали с облегчением, когда старейшина обходил их стороной. У других – напротив – в лицах появлялось отчаяние, ведь не быть выбранным значило остаться здесь, под клеймом труса, которое останется с ними до конца жизни.

В центре двора, среди оставшихся мастеров, стояла Ли Ён А – одна из немногих женщин, достигших уровня внутреннего старейшины в этой секте. Её глаза были холодны, как утренний лёд, а руки лежали на рукояти длинного копья, упёртого в плиту двора.

– Ты понимаешь, что идёшь не на битву, а на бойню? – Тихо спросил Хван До Ин, едва заметно склонив голову.

– Я понимаю, что смерть лучше, чем видеть, как Пять Пиков гниют, – ответила она. И имя Ли Ён А было записано без колебаний.

Чем дольше продолжался обход, тем тяжелее становился воздух. Каждый шаг Хван До Ина был как удар гонга. Легкий шорох скользящей по дереву кисти, когда записывали очередное имя, звучал громче, чем пение утренних птиц.

Наконец, в тишине остались только те, кого не выбрали. Они не осмеливались поднять взгляд. А те, чьи имена были записаны, стояли чуть в стороне, уже отделённые невидимой чертой – как люди, которых мир вскоре вычеркнет.

Хван До Ин остановился, обвёл всех взглядом и сказал:

– Через два дня. На рассвете. Те, кто записан – очистите сердце от страха. Те, кого я не выбрал – очистите секту от позора.

Он развернулся и ушёл, оставив после себя только тихий шорох подола мантии по камню. И лишь тогда в дворе раздались первые выдохи и глухие стоны тех, кто понял, что приговор уже вынесен.

………

Этот вечер в обители Пяти Пиков Бессмертных был не такой, как всегда. Небо, окрашенное в алый и багряный, медленно стемнело, и холодная тень гор спустилась на дворы секты. Ветер принёс с перевалов сухой запах хвои, смешанный с ароматом горящего масла в лампадах. Павильоны казались тёмными силуэтами на фоне луны, а тихие голоса и приглушённые шаги наполняли внутренний двор меланхолией, будто сама ночь знала – завтра здесь станет пусто.

Но сейчас все выбранные в этот поход по своему прощались с этим местом. Тот же Чон Му Гван сидел на деревянной скамье у края тренировочной площадки. Перед ним лежал меч, вынутый из ножен. Он медленно, почти любовно, проводил тканью по клинку, пока блеск стали не отражал звёзды. Его губы двигались – но он не произносил ни слова. Лишь в конце он приложил клинок к лбу, закрыл глаза и тихо выдохнул. К нему подошёл ученик младших лет.

– Старший брат… – в голосе прозвучала нерешительность. – Говорят, нас завтра ждёт…

– Не завтра… – Перебил Му Гван, не открывая глаз. – Всё случилось сегодня. Завтра – только дорога, которую мы уже выбрали.

Он снова опустил взгляд на меч, и ученик, не решившись ответить, тихо ушёл.

В маленькой келье, освещённой одной свечой, Ли Ён А сидела на полу. Перед ней лежал лист рисовой бумаги. Чернила в чернильнице почти остыли. Она долго смотрела на чистый лист, будто не знала, с чего начать. Потом медленно вывела первые иероглифы:

"Отцу и матери. Если письмо это дойдёт, знайте… Я не умерла напрасно…"

Её рука слегка дрожала, но она писала, пока пламя свечи не качнулось от ночного сквозняка. Лёгкая тень прошла по её лицу. Она отложила кисть, сложила письмо и обвязала его красной нитью. Потом, взяв своё верное копьё, она вышла во двор, вглядываясь в вершины гор, словно хотела запомнить их навсегда.

Старший мастер Кан Джун сидел в трактирчике при нижнем дворе, где теперь было полупусто. Он пил медленно, из глиняной чашки, и каждый глоток сопровождался долгим молчанием. Перед ним стояли две пустые чаши и кувшин. Хозяин трактира подошёл, чтобы убрать посуду, но Кан Джун поднял ладонь.

– Оставь. – Он налил ещё, но не пил. – Сегодня у меня много дел… внутри.

Он поднял чашу, как будто собирался сказать тост, но передумал. Вместо этого он поставил её обратно и посмотрел на стену, где висел старый свиток с изображением горных пиков. Его взгляд был таким, будто он видел там не картину, а сам путь, по которому завтра уйдёт.

На заднем дворе, в тени сосен, Ким Ён Хо раз за разом наносил удары деревянным мечом. Его дыхание было сбито, руки дрожали, но он продолжал, пока костяшки пальцев не побелели. Каждый удар сопровождался тихим шёпотом – именами друзей, погибших в прошлых сражениях.

– Пять… шесть… семь… – Сейчас он считал не удары, а людей, которых уже нет. А когда силы совсем оставили его, он опустился на колени и долго смотрел на землю. Ветер донёс тихий стук гонга из верхнего храма. Наступало время вечерней молитвы. Ён Хо поднялся и пошёл в сторону звука, не выпуская меча из руки.

В ту ночь практически все обитатели обители секты Пять Пиков Бессмертных не спали. Кто-то сидел в темноте, слушая ветер в бамбуковой роще, кто-то точил клинки до зеркального блеска, кто-то шептал молитвы старым духам гор. В каждом окне свет дрожал – как дрожало сердце перед тем, что должно случиться на рассвете.

А высоко в своём зале Хван До Ин сидел в одиночестве, глядя на горящие лампы. Он не собирался спать. Не потому, что мучила совесть. Слишком совестливые даже до звания старейшины не доходили. Не говоря уже про Великого старейшину. А именно потому, что знал, что завтра ему придётся смотреть в глаза тем, кого он отправил на смерть, и делать вид, что он разделяет их путь.

Рассвет в Пяти Пиках Бессмертных

Небо только-только начало светлеть, и горы ещё стояли в густой синеве, словно вырезанные из тёмного нефрита. Между их гребнями тихо тек туман, напоминая дыхание спящей земли. На восточном горизонте полоска золота постепенно вытесняла ночную тьму, и первый крик горного петуха разорвал утреннюю тишину.