Записки нечаянного богача 4 (СИ) - Дмитриев Олег

Удивила Мотэ Мдого, которую я, почти как заслуженный диверсант, «окрестил» Мотей. Она, предсказуемо, не возражала. Девчонка метнулась к Маньке, стоило той показаться на подножке кабины, и зачастила с такой скоростью, что обзавидовался бы самый лучший радист. Потому что, как по мне, что их речь, что азбука Морзе — понятны были примерно одинаково, то есть никак. Но быстро. Мотя тыкала пальцем поочерёдно в скалу, меня, Тёму, Илюху, дерево, снова в скалу — и дальше по кругу. И, пока жена хозяина отеля не обняла её, прижав к внушительной груди, не унималась.

— На жизнь жалится, — прогудел Умка. Мы по-прежнему стояли под деревцем, смоля и геройски озирая окрестности.

— Бывает, — с пониманием протянул Тёма.

— Племянница это наша, оказывается. Я и не знал. Она, с тех пор, как в Англию на учёбу улетела, да вертаться отказалась, наподобие убогой у родни вышла. Вроде и есть, а вроде и говорить-то не о чем. Тут, в Африке, много неожиданного, — сообщил он, глубоко затянувшись.

— Это ты в ещё Белоруссии не был, — парировал Головин.

— Не был, точно. А эти, — Илюха кивнул на заливавшихся уже хором слезами родственниц, — теперь переживают, что им бабка обеим непременно объяснит, как надо Родину любить.

— Это точно. Объяснит. С особым цинизмом, я думаю, — кивнул Тёма.

— Руки прочь от старушки. Вполне толковая бабуля, даром, что в дупле живёт, — влез я в неспешную беседу. — Ты мне, Илюха, вот что скажи — у тебя йод на базе имеется?

— А зачем тебе? — по-военному ответил тот.

— А у них с Надюхой игры такие ролевые, ага, — влез радостный Головин, — этот как с задания прибывает — она ему на поверхности слова нецензурные пишет йодом, большими буквами. А сама говорит — йодную сеточку рисует. Я сам видел!

— Да не плети ты уже, видел он! Приполз один раз синий, как ночное небо, поутру, и не понял ничего! — возмутился я. — А йодная сеточка — вообще панацея, и не плюй мне в веру в чудеса!

— Не, с тобой я спорить не буду, Дим. Мне и начальство не велит, и здравый смысл, — поднял он ладони, — давай-ка лучше хомутай свою Мотю, пока она Маньке все баки не забила, да поехали на базу!

Я возражать, конечно, не стал.

Обратный путь занял едва ли не вдвое больше. Что было вполне логично и обоснованно: Садко пылил по саванне, как крейсер, а не скакал диким козлом, как багги, который давно умчал вперёд с тремя местными бойцами морпеха, что сопровождали в рейде сюда его жену. Внутри салона было чисто, но при этом ещё удобно и комфортно, вообще не по-военному. Это был настоящий дом на колёсах, только предназначенный для коротких дистанций. Но помыться и даже чуть перекусить мы смогли, и это было замечательно. За окнами текла саванна, где встречались местные жители, от жирафов до кабанов и сурикатов. А мы чинно проезжали мимо, эдак снисходительно поглядывая на фауну за бортом царями природы.

Когда Садко прибыл на базу, заехав кормой в ворота, я спешить на выход не стал. Мало ли… И как в воду глядел. Снаружи раздались странные звуки: не то вой, не то рёв, не то хрип. Оказалось, так встречала мужа Бадма Норсоновна. Судя по тому, как едва ли не к полу прижалась Мотя, Бадька била по площадям, используя всю магию и потенциал горлового пения своего народа. Головин вылетел наружу, не касаясь земли, эдаким диверсантом-купидончиком, сцапал жену и начал тут же, судя по лицу, неубедительно оправдываться и громко валить всё на меня.

— Волков! — голос Нади врезал по ушам, как выстрел из СВД или хороший кнут в руках не менее хорошего пастуха.

— Всего доброго! — печально сообщил мне Умка, будто прощаясь. Неожиданно пытаясь притаиться за своей цветастой женой.

Я вышел, щурясь от Солнца, чуть медленнее обычного. И этого, наверное, хватило Наде, чтоб заподозрить страшное. Жена рванулась так, будто намеревалась мгновенно изломать во мне то, что не смогли испортить гипотетические враги.

— Стоять! — гаркнул я, выставив ладони. И она едва ли не с юзом остановилась, только пыль поднялась. — Все живы и здоровы! Никто за нами не гонится, и всё у нас очень хо-ро-шо!

На последнем слове, которое нарочно выговаривал по слогам, делая каждый следующий чуть длиннее и тише предыдущего, я поднял руки и плавно трижды качнул ими в такт, опуская ладонями вниз. Будто дирижируя оркестру затихающую коду. Помогло. Женщины и Серёга смотрели на эти движения, как зачарованные.

— Где дочь? — переключил я Надю с рук на важное и главное. Изящно сместив пристальный вектор её внимания с себя-любимого.

— С ребятами в бассейне детском, под присмотром Мутомбо, — медленно, как под гипнозом сказала жена, не сводя глаз с моих ладоней, что замерли на уровне груди, всё так же, ладонями вниз.

— Это очень хорошо! — с преувеличенным энтузиазмом похвалил я её. Чёрный как сажа громила, похожий на Джона Коффи из «Зеленой мили», с изуродованным не то ритуальными, не то боевыми шрамами лицом, был каким-то родственником Маньки и, кажется, где-то воевал вместе с Умкой. А теперь жил в одной из здешних хижин и был кем-то вроде начальника охраны, караула и гаража одновременно. С Аней они поладили мгновенно, когда он сходу назвал её звонкой белой чайкой, так же, как окрестили дочь Антуан и Анетта на острове Ланевских-Головиных. Я даже неожиданно поймал себя на чём-то вроде странной ревности, когда увидел, как дочь бежит к чёрному здоровиле обниматься. Но, отметив то, как бережно он подхватил её, окинув глазами округу, и глянул на меня чуть виновато, решил, что Ане виднее. Она тоже чувствовала хороших людей сердцем.

— Бадди! Хорош фонить — Милу напугаешь! — продолжил я наводить порядок.

Бадма Норсоновна, продолжавшая низко гудеть рассерженной трансформаторной будкой, с первого слова затихла, будто рубильник выключили. На то и был расчёт: и старое прозвище, которым её звал в прошлой жизни Лорд, и переключение внимания на младшую Ворону. Людочку девчата любили и берегли, как младшую сестрёнку, и пугать точно не хотели. Она стояла в кольце рук Серёги, не сводя с нас своих чудесных сапфировых глаз.

— Вот и ладушки, — потёр я наконец руки. — А теперь — как в сказке: кормим, поим, в бане парим, а потом разговариваем.

Тишина, которую прерывали крики каких-то зверей в лесу и смех Ани от дальнего бассейна, была гораздо лучше криков и суеты. Мне, по крайней мере, точно так больше нравилось.

— Вы смотрели спектакль «Дима Волков одолевает узниц гормонов». Спасибо за внимание, желающие могут перекреститься, — дикторским голосом выдал Головин. И, судя по шуму за спиной, Илюха советом воспользовался, неожиданно оказавшись в числе желающих.

Поскольку Солнце кочегарило по-африкански, расселись за столом в одном из бунгало. Здесь, видимо, было что-то вроде штаба или кают-компании, или что там у морпехов положено? В общем, тут было и прохладно, и тихо, и места всем хватило. Дамы снова накинулись на фрукты, мы с мужиками позволили себе горячительного. Дело шло к обеду, а когда по утрам спасаешь незнакомых негритянок, беседуешь с ведьмами и помираешь между делом — вообще не до условностей. Тёма каким-то специальным пристальным взором посмотрел на Илюху — и тот достал из шкафа бутылку рому. Присмотрелся к Головину, у которого, я внимательно наблюдал, ни единого мускула не дрогнуло на лице, вздохнул и достал сразу ещё две.

Следом за этой любительской первой помощью подтянулась и медицинская. Мотя принесла йод. Но на него никто не обратил внимания. Потому что те несколько минут, что они с тётей Маней отсутствовали, изменили чёрную блондинку до полной неузнаваемости. На ней была местная накидка из какого-то грубого еле прокрашенного рядна, кажется, даже на голое тело. На запястьях и щиколотках — браслеты. На шее — бусы, много. На голове — абсолютно гладкая кожа, блестевшая, как мытый баклажан. Неожиданное равнение выдал внутренний скептик, который Мотю узнал исключительно по глазам, всё тем же чудесного орехового оттенка, и улыбке, которой она светилась сквозь слёзы, как только узнала вылетевшую из Садко тётку. Огонёк превратился в уголёк. Хотя, скорее в чёрную жемчужину.