Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ) - Молотов Виктор

Чтобы трансформировать энергию проклятья в нечто большее, мне нужен избыток. Переполнение. Критическая масса Живы, которую можно будет перековать в оружие. Больше ста процентов.

Теперь — расчёт. Белозеров.

Редчайший диагноз, спасение от калечащей операции. Его благодарность будет чистой и мощной. Процентов пятнадцать, может, даже двадцать.

Долгоруков. Избавление от хронической боли, которую он считал своей вечной спутницей. Это не спасение жизни, но благодарность аристократа ценится высоко. Ещё десять.

Итого — максимум тридцать. Это поднимет уровень до семидесяти процентов. Недостаточно. Мне нужно ещё как минимум три «золотых» случая. Тяжёлых, запущенных, от которых отказались другие.

Я нашёл уединённое место и тихо позвал:

— Нюхль.

Маленькая ящерица тут же высунула голову из нагрудного кармана моего халата.

— Ших?

— Новая миссия. Полный обход клиники. Мне нужны высокодоходные цели.

Нюхль наклонил голову, его зелёные глаза-бусинки внимательно смотрели на меня.

— Ших?

— Критерии отбора, — уточнил я. — Состояния, близкие к смерти, диагностические тупики, пациенты, от которых отказались другие врачи. Ты ищешь отчаяние. Запах скорой смерти и бессилия врачей. Это самые плодородные поля. Приоритет — ВИП-крыло и реанимация. Действуй.

— Ших-ших!

Нюхль выпрыгнул из кармана на пол и исчез, просочившись в вентиляционную решётку. Бесшумно и эффективно.

Мой маленький разведчик. Он может проникнуть туда, куда мне вход заказан. Услышать то, что говорят за закрытыми дверями. Это и есть настоящее преимущество.

Не успел я дойти до ординаторской, как в коридоре почти бесшумно возник Ильюшин. Он целенаправленно искал меня.

— Доктор Пирогов! Можно вас на пару минут? — попросил он.

— Конечно, Савелий Тимурович. Что-то случилось?

Ильюшин огляделся, убедился, что коридор пуст, и понизил голос.

— Я хотел принести извинения. За моё поведение в лаборатории. За этот… Фарс… Я вёл себя… непрофессионально. Не должен был сомневаться в вашей компетенции, требовать доказательств в такой форме. Я был на грани, Пирогов.

Капитуляция. Гордый хирург, чьим божеством является скальпель, пришёл каяться к терапевту. Да, он мне предлагает вассальную присягу.

Признаёт мою власть в сфере, где он считал себя единственным экспертом. Похоже, у меня появился новый актив.

Я не стал злорадствовать. Великодушие победителя — лучший инструмент для закрепления лояльности.

— Савелий Тимурович, всё в порядке. Вы действуете в условиях жёстких временных рамок и колоссального давления. Любой на вашем месте испытывал бы стресс.

— Именно! — он с облегчением выдохнул. — На меня со всех сторон давят. С самого утра Карпов устроил мне разнос в ординаторской. При всех! Орал, что я «фельдшер с дипломом», что я опозорил великую хирургическую школу, которую он строил тридцать лет. Угрожал снять с должности.

Карпов — динозавр. Его методы управления — это унижение и страх. Такие, как он — самые опасные противники, потому что их действия не всегда разумны. Но и самые предсказуемые.

— А потом меня вызвал Сомов, — продолжал Ильюшин. — Начал говорить про репутационные риски, про то, что Белозеров — не просто пациент, а «стратегический партнёр», и его гильдия финансирует закупку нового ангиографа, аппарата для исследования сосудов. Намекнул, что если мы упустим купца, то о новом оборудовании можно забыть. А виноватым, конечно, сделают меня.

Вот и вся подноготная. Деньги. Репутация. Власть. Болезнь Белозерова — лишь катализатор.

Карпов боится потерять авторитет. А администрация клиники — финансирование. Ильюшин же боится за карьеру. И все они смотрят на меня как на единственное решение. Забавно.

Я стал центром этой системы. Точкой опоры, которая может либо удержать их мир от крушения, либо обрушить его окончательно.

— Не переживайте, — мой голос был спокоен. — Через сорок восемь часов уплотнение станет мягче. Через неделю Белозеров будет сидеть в своей купеческой конторе и пересчитывать барыши, а вы станете героем, который его спас.

— Надеюсь, вы правы. Кстати! — Ильюшин оживился. — Ваш барон! Я всё устроил. Могу взять его в операционную хоть завтра утром. Лучшая анестезиологическая бригада, новейший эндоскопический прибор для суставов. Сделаем всё по высшему разряду.

Он хочет немедленно оказать ответную услугу, чтобы закрыть свой долг и восстановить паритет. Превратить обязательство в простой бартер. Не выйдет.

Долг должен настояться, как хорошее вино.

Кроме того, будет лучше, если Долгоруков полежит какое-то время под моим присмотром и подумает над своим поведением и всем прочем.

— Нет, — я покачал головой. — Мы придерживаемся нашего уговора. Сначала — подтверждённый результат у Белозерова. Я хочу видеть положительную динамику в анализах и объективное уменьшение уплотнения. Только после этого мы займёмся бароном. Принцип прежде всего, Савелий Тимурович.

Он смотрел на меня с новым уважением. Он ожидал торга, а получил принципиальную позицию. Для человека его склада это признак силы.

Ильюшин протянул руку.

— Вы человек слова, Пирогов. Это редкость в наше время. Я не сомневался в вас, — он сказал это с уважением.

Я пожал его мягкую, чуть влажную ладонь. Рука хирурга, привыкшая к стерильным перчаткам, но сейчас выдавшая его стресс. Моя хватка была сухой и твёрдой.

— Взаимно, Савелий Тимурович. Уверен, наше сотрудничество будет плодотворным.

Сотрудничество — хорошее слово. Он видит партнёра. Я же вижу ценный, хоть и эмоционально нестабильный актив.

Лучший хирург клиники теперь в моей сети. Его скальпель будет служить моим целям. Это дорогого стоит.

Вернувшись в своё логово, я обнаружил, что ординаторская почти пуста. Здесь пахло привычно — крепким кофе и старыми книгами.

Лишь за одним столом, заваленным медицинскими журналами, сидел Костик, молодой ординатор с вечно встревоженным лицом.

Он что-то сосредоточенно выписывал из «Вестника терапии» в тетрадь.

— О, Святослав! — он поднял голову, и на его лице отразилось облегчение, как у студента, к которому на помощь пришёл профессор. — Заходи. А я тут пытаюсь разобраться в дифференциальной диагностике желтухи. Синдром Жильбера, Криглера-Найяра, Дабина-Джонсона… Голова кругом идёт.

Он учится. Хорошо. Невежественный подчинённый — это обуза.

— Всё просто, Константин, — сказал я, проходя к своему столу. — Разделяй все желтухи на три группы: надпечёночные, связанные с массивным распадом эритроцитов; печёночные, связанные с поражением клеток печени; и подпечёночные, связанные с холестазом, то есть застоем желчи. Определи тип гипербилирубинемии — повышения уровня желчного пигмента билирубина в крови — прямой он или непрямой. И девяносто процентов диагнозов станут очевидны. Остальные десять процентов — это то, за что нам платят.

— Спасибо, Святослав! — он воодушевлённо заскрипел карандашом. — Так гораздо понятнее.

— Кстати, о том, что нам мешает работать, — я сел в кресло. — Где наш исполняющий обязанности заведующего, Фёдор Андреевич?

Костик скривился, как будто съел лимон.

— Рудаков? Ходит где-то, сеет панику и уныние. После того случая с Выборговым он стал невыносим. Как раненый медведь. Придирается к каждой запятой в истории болезни, устраивает медсёстрам выволочки за криво повешенный халат, а на пятиминутках задаёт интернам вопросы по очень редким заболеваниям, чтобы публично насладиться их унижением.

Да у него нарциссическая травма. Неспособный переварить удар по своему эго, он вымещает свою некомпетентность на подчинённых. Предсказуемо. И слабо.

Надо будет завтра прийти на летучку и поставить его на место, чтобы не трогал мой персонал своими липкими руками.

— Он никому не нравится, — заметил я. — Но пока что остаётся на своей должности.

— Эх, — Костик мечтательно вздохнул, отложив журнал. — Вот бы ты стал нашим заведующим, Святослав. Вместо Рудакова. Ты единственный, кто не пытается нас унизить, а наоборот, учит.