Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ) - Молотов Виктор

— Профессор, — мой голос был спокойным и уничтожающе вежливым, — представьте, что вы ищете одну-единственную птицу в огромном лесу, глядя в замочную скважину. Вы можете сделать четыре попытки и ничего не увидеть. Актиномицеты располагаются очагово, в центре абсцессов. Ваша биопсийная игла четыре раза брала окружающую фиброзную ткань, но не попала в сами колонии. Это простая статистическая погрешность. Плюс без специальной окраски по Граму или серебрения по Гомори-Грокотту тонкие нити мицелия легко принять за фибриновые волокна.

Ильюшин оторвался от микроскопа. Его лицо было бледным.

Он стоял на распутье. С одной стороны — неопровержимое доказательство, которое он видел своими глазами.

С другой — план калечащей операции, одобренный консилиумом и заведующим. Выбрать первое — значит признать свою и всеобщую некомпетентность.

Выбрать второе — значит сознательно пойти против истины.

— Друзы… они действительно похожи, — проговорил он. — Но, Пирогов, поймите! Вы предлагаете отменить радикальную, жизнеспасающую, как мы думали, операцию и лечить предполагаемый рак… пенициллином? На основании одного мазка, который вы сделали за пять минут? Для всего врачебного сообщества, для любой комиссии это звучит безумно! Это врачебная ошибка, за которую нас лишат лицензии!

Он называет это безумием. И он прав. С его точки зрения, это и есть безумие. Это шаг с твёрдой почвы хирургических протоколов в область интуитивной диагностики, подкреплённой одним-единственным фактом.

И теперь моя задача — мягко подтолкнуть его вперёд.

— Господа, — мой голос прозвучал спокойно и уверенно в напряжённой тишине лаборатории. — Мы можем ждать две недели, пока вырастет культура на анаэробных средах. К тому времени семья Белозерова уже будет писать жалобы из Германии, а состояние пациента ухудшится.

— Но это единственно верный путь! Мы должны дождаться официального подтверждения! — сказал один из ассистентов.

— Да поймите же, — спокойно ответил ему я. — Я только что провел экспресс-микроскопию, и она дала однозначный результат. Ждать еще неделю анализ из лаборатории, который лишь подтвердит то, что мы уже знаем — это не медицина, а преступная халатность. У нас есть все основания начать пробное лечение немедленно.

Я сделал паузу, давая им осмыслить услышанное. Но на лицах у них было явное непонимание.

— Мы можем использовать классический, хоть и редко применяемый в наше время диагностический метод. Протокол прост. Мы… вводим пациенту нагрузочную дозу бензилпенициллина — двадцать миллионов единиц внутривенно капельно. Для подавления возможной сопутствующей анаэробной флоры я бы добавил еще метронидазол. Маркеры успеха объективны и легко измеряемы: через сорок восемь часов мы увидим снижение плотности инфильтрата при пальпации, уменьшение покраснения кожи, а также резкое падение СОЭ и С-реактивного белка в анализе крови, — предложил я.

— А если вы не правы, молодой человек? — жёстко спросил Карпов. — Мы будем лечить саркому антибиотиком, теряя драгоценное время?

Предсказуемая реакция. Страх перед неправильным действием всегда борется со страхом бездействия. Нужно сместить чашу весов в свою пользу.

— Профессор, каков период полувыведения пенициллина? Несколько часов. Какой вред он нанесёт саркоме за это время? Абсолютно никакого. Мы теряем сорок восемь часов. Но спасаем репутацию клиники от скандала с Министерством. Соотношение риска и пользы, на мой взгляд, очевидно.

В лаборатории повисла тишина. Все смотрели то на Карпова, то на Ильюшина. Ассистенты молчали, не смея вставить ни слова.

— Чёрт возьми, Пирогов… — тихо, почти про себя, но так, чтобы все услышали, произнёс Ильюшин, барабаня пальцами по столу. — Ваша теория звучит, конечно, логично. Но как-то неправдоподобно. И нет способа подтвердить её безопасно и быстро. Если вы ошибаетесь, меня… в общем, ничего хорошего со мной не будет.

Страх — плохой советчик. Нужно дать ему другой мотиватор. Амбиции. Тщеславие куда более мощное топливо, чем страх.

— Или, — я сделал паузу, глядя ему прямо в глаза, — вы войдёте в историю этой клиники как хирург, который обладал мужеством довериться доказательствам, а не слепому протоколу. Врач, который спас человека не только скальпелем, но и умом. Это, доктор, не просто строчка в резюме. Это наследие.

— Да нам дали всего двадцать четыре часа, — воскликнул Ильюшин. — А вы предлагаете потратить сорок восемь на сомнительную теорию⁈

Профессор Карпов, который до этого хмуро молчал, неожиданно громко, по-стариковски, хлопнул себя по колену. И встал, возвышаясь над всеми.

— Дьявол меня раздери! — прогремел он. — А знаете что?

Глава 4

— Мы месяц ходим вокруг этого Белозерова, как коты вокруг горячей каши! — продолжил профессор Карпов. — Риск минимальный, а потенциальная выгода огромна. Савелий, хватит жевать сопли. Я даю добро. Начинайте терапию.

— Я тоже, — неожиданно подал голос один из ассистентов. — Друзы — это серьёзное доказательство. Нас на кафедре учили, что это уникальный признак.

Ильюшин тяжело вздохнул, проводя рукой по лицу. Он принял решение.

— Ладно. Будь по-вашему, Пирогов. Но я хочу ежечасный мониторинг состояния пациента. И если через сорок восемь часов я не увижу пальпируемого уменьшения инфильтрата — мы немедленно готовим операционную. И вы лично будете ассистировать. Договорились?

— Договорились, — я кивнул. — Готовьте палату интенсивной терапии для введения препарата. И, доктор… готовьтесь удивляться.

Выйдя из лаборатории, я не спешил уходить.

Остановился посреди коридора хирургического отделения, сунув руки в карманы халата. Нужно было осмыслить всю эту ситуацию.

Только что закончился первый акт драмы под названием «Неизлечимый больной».

Консилиум именитых хирургов трясётся от страха. Их страх — это не страх врача перед врачебной ошибкой. Это страх чиновника перед проверкой. Страх бюрократа перед вышестоящим начальством.

Они боятся не того, что пациент останется инвалидом после калечащей операции — удаления половины нижней челюсти и мышц шеи. Они боятся жалоб, проверок из Министерства, потери премий и тёплых мест.

Я вспомнил лицо Ильюшина, когда он говорил про «трибунал» с семьёй пациента.

В его глазах был не профессиональный азарт, а животный ужас перед административной машиной. Для него риск — это не смерть пациента на столе, а строчка в личном деле.

Медицина двадцать первого века, даже в этой гибридной Империи с магией, превратилась в сферу услуг.

В бизнес, где пациент — это клиент, а болезнь — досадное недоразумение, мешающее финансовым потокам.

Клятва Гиппократа? Красивая сказка для первокурсников.

Здесь правят протоколы, страховые компании и страх судебных исков.

Забавно сравнивать их мотивацию с моей. Они боятся потерять премии и тёплые места. Я — собственную жизнь. Моя мотивация, как ни парадоксально, чище.

Выживание. У них же суета, трусость и жадность. Они служат системе. Я же заставляю систему служить мне. Разница фундаментальна.

Впрочем, философия — удел слабых. У меня есть факты.

Актиномикоз — диагноз, в котором я уверен на сто процентов. Лечение предполагает массивные дозы пенициллина — это антибиотик первого выбора для этого возбудителя. Механизм развития болезни ясен, терапия очевидна.

Теперь — расчёт выгоды.

Первое. Через сорок восемь часов уплотнение на шее Белозерова начнёт уменьшаться. Его благодарная семья, спасённая от горя и разорительных трат в Германии, станет источником мощного, концентрированного потока Живы.

Второе. Ильюшин, спасённый от профессионального позора, станет моим вечным должником. Его «золотые руки» теперь в моём полном распоряжении.

Третье. Он без единого вопроса проведёт ювелирную операцию барону Долгорукову, чем обеспечит мне ещё одну порцию Живы и безграничную преданность влиятельного аристократа.

Четвёртое. Сомов и Карпов, спасённые от скандала с Министерством, будут ещё больше убеждены в моей незаменимости. Мой неформальный контроль над «Белым Покровом» станет абсолютным.