Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ) - Молотов Виктор

— Позвольте пропальпировать, — сказал я, надевая перчатки.

Мои пальцы методично, по всем правилам онкологического осмотра, исследовали образование. Я отмечал его плотность, границы, спаянность с тканями. Пальцы ощущали каменистую плотность, типичную для саркомы.

— Больно? — спросил я.

— Нет, — прокряхтел Белозеров.

— Понятно, — я продолжил осмотр.

То, что хирурги в своих отчётах наверняка описывали как «участки некроза» или «распадающаяся опухоль», моему опытному глазу говорило совсем другое.

— Михаил Степанович, давно эти отверстия появились? — спросил я, указывая на несколько мелких, едва заметных точек на коже, из которых сочилась сукровица.

— Недели две назад, доктор. Сначала одно, потом ещё два, — ответил купец.

Две недели. Хм…

Значит, воспалительный процесс активен и пытается найти выход наружу.

Опухоли распадаются, создавая язвы, это верно. Но они не формируют множественные, аккуратные свищевые ходы, через которые организм пытается избавиться от гноя. Это почерк хронической инфекции, а не онкологии.

— Сестра, принесите, пожалуйста, предметное стекло и пару стерильных тупферов, — попросил я медсестру, дежурившую в палате.

— Сейчас, доктор Пирогов, — мелодичным голосом ответила девушка.

Пока она ходила, я продолжил осмотр, надев свежую пару перчаток.

Аккуратно, двумя пальцами, я надавил на край уплотнения рядом с одним из свищей. Так назывался канал, через который и сочился гной.

Белозеров не поморщился — боли не было, что тоже нетипично для агрессивной саркомы, которая прорастает в нервные окончания.

Из отверстия показалась капля густой, желтоватой субстанции, практически без запаха.

И тут, в этой капле, я увидел то, что искал. Не просто гной. А крошечные, плотные жёлтые крупинки, похожие на манную крупу или икринки. Они блестели в свете лампы.

Бинго. Друзы.

Колонии лучистого грибка, актиномицетов — бактерий, сцементированные продуктами распада тканей. Значит, я на правильном пути. Диагноз подтверждён микроскопически, прямо здесь, у постели больного.

Игра окончена. Осталось только красиво оформить победу и собрать анамнез для неопровержимого подтверждения. Нужно вспомнить, как называется эта болезнь в этом мире и какими анализами её подтвердить.

Медсестра вернулась с инструментами. Я не торопился.

Взял у неё предметное стекло и аккуратно, кончиком тупфера собрал отделяемое вместе с жёлтыми крупинками, сделав мазок. Я демонстративно показал стекло Ильюшину.

— Отправим в лабораторию на микроскопию. Посмотрим, что там за флора, — сказал я.

Создав интригу, я повернулся к пациенту. И задал самый главный вопрос:

— Михаил Степанович, — мой тон стал похож на голос следователя, перебирающего версии. — Давайте немного вернёмся в прошлое. За месяц-два до того, как всё это началось, не было ли у вас каких-либо проблем в полости рта? Может, сложный кариес? Удаление зуба, особенно нижнего? Или, возможно, вы поранились чем-то грязным… соломинкой, щепкой?

Белозеров сначала нахмурился, пытаясь вспомнить. Затем его лицо медленно прояснилось.

— Да, доктор! Точно! Еле вспомнил… Месяца три назад мне удаляли нижний зуб мудрости. Очень тяжело шло, врач его по кускам вытаскивал. Потом было воспаление, гной. Неделю лицо опухшее было, как у хомяка. А потом вроде всё прошло… Оно что, как-то связано?

Вот оно, входные ворота инфекции.

Актиномицеты, бактерии — условно-патогенная флора полости рта, часть нормальной микрофлоры.

При травме слизистой во время сложного удаления они попали в глубокие мягкие ткани. Идеальные условия без доступа кислорода для роста. Всё сходится: источник инфекции, путь проникновения, клиническая картина.

Элементарно.

— Всё понятно, — кивнул я.

Ильюшин, который слышал весь разговор, смотрел на меня с надеждой, смешанной с недоумением. Он ещё не мог сложить два плюс два.

— Ну что? Есть идеи? — спросил он.

Конечно, есть. Диагноз, этиология, патогенез и план лечения.

Если я выпалю диагноз сейчас, он будет спорить, требовать доказательств, которые ещё не готовы. Если я заставлю его ждать, он примет мой вердикт как откровение.

— Нужно кое-что проверить в лаборатории, — уклончиво ответил я, показывая на предметное стекло. — Но кажется, я нашел ниточку. И если я прав, то калечащая операция вашему пациенту не понадобится.

Эта последняя фраза была контрольным выстрелом, который должен был заинтриговать хирурга до предела. Я видел, как в его глазах вспыхнул огонёк — смесь азарта и надежды. Он попался на крючок.

Ильюшин мотнул головой, призывая меня выйти вместе с ним. Мы вышли в коридор, плотно прикрыв за собой дверь палаты. Его профессиональное спокойствие испарилось, уступив место плохо скрываемой панике.

— Пирогов, я даю вам сутки. Двадцать четыре часа, — выставил он условие.

— Почему такая спешка? — мой тон был спокойным, с ноткой холодного любопытства. Я не оспаривал его право ставить условия, я просто собирал данные о его мотивации. — Эта «опухоль» росла месяцами. Один день ничего не решит.

— Решит! — он мрачно посмотрел на меня. — Потому что завтра в десять утра в кабинете Сомова будет не консилиум, а трибунал! Жена Белозерова, его сын и адвокат от купеческой гильдии. Они принесут официальное письмо. У нас два варианта: либо мы к этому времени представляем им точный, подтверждённый диагноз и план лечения, либо они забирают пациента и инициируют проверку со стороны Министерства здравоохранения.

Он потёр переносицу, его лицо осунулось. И он продолжил:

— Если к десяти утра у меня не будет точного диагноза, который я смогу им предъявить, они забирают пациента в частную клинику в Германии. И пишут официальную жалобу. Репутация больницы будет уничтожена. Карьера Сомова закончится, не успев начаться. Моя — тоже.

Ах вот оно что!

Это не медицинский дедлайн, а политический. Бюрократия, репутация, деньги.

Вещи куда более опасные и иррациональные, чем любая болезнь.

Это идеально. Ситуация из сложной превратилась в беспроигрышную. Теперь я спасаю не только пациента. Я спасаю карьеру Ильюшина и репутацию всей клиники.

Еще и Сомова в придачу, который и так мой.

После подобного их долг предо мной станет практически неоплатным. Абсолютный рычаг давления на всех ключевых фигур «Белого Покрова».

— Понял, — мой голос прозвучал с абсолютным, почти пугающим спокойствием. Контраст между его паникой и моим хладнокровием был максимальным. — Сделаем всё в лучшем виде.

И даже лучше, чем ты ожидаешь, добавил я про себя. В конце концов, ситуация ведь теперь полностью под моим контролем.

Вернувшись в ординаторскую терапевтического отделения, я сел за свой стол.

В наступившей тишине, нарушаемой лишь тихим гулом системного блока компьютера, я достал планшет.

Диагноз у меня был. Но голый диагноз — это просто мнение.

Мне нужны были цитаты, ссылки на авторитетов, параграфы из их же учебников. Мне нужно было выковать из их собственных знаний неопровержимый вердикт, который я представлю их «трибуналу».

Я искал не истину, а оружие.

Забавно. У них были великолепные инструменты — МРТ, КТ, ПЭТ, способные заглянуть вглубь тела. Но они разучились смотреть глазами и собирать анамнез ушами.

Они искали редких, экзотических «зебр», в то время как простое «лошадиное копыто» стучало им прямо в дверь.

Удаление зуба… Это было так очевидно, что никто этого не заметил.

В моём прошлом мире мы называли вещи своими именами. «Лучистогрибковая болезнь» — описание отражает суть. Здесь же они прятали простые истины за сложными латинскими и греческими конструкциями.

Я открыл раздел редких инфекционных заболеваний в электронной медицинской библиотеке. Методично вбивая в поисковую строку ключевые слова — «псевдотуморозный», «гранулематозный», «хронический инфильтрат», «деревянистая плотность» — я отсекал лишнее.

Микозы, паразитарные заболевания, системные васкулиты… всё не то.