Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ) - Молотов Виктор

И вот оно. Статья в «Имперском вестнике инфектологии». «Актиномикоз, или псевдоопухолевая форма лучистогрибковой инфекции». Момент, когда я нашел нужную статью — это было не радостное «эврика!», а спокойное, удовлетворённое «вот оно».

«Актиномикоз». Звучит научно, солидно. Не делает диагноз точнее, но делает врача в глазах пациента умнее. Маркетинг какой-то.

Я начал читать описание, мысленно комментируя каждую строчку.

«Характеризуется образованием плотных, деревянистых инфильтратов…»

— Да.

«…способных прорастать в окружающие ткани, включая мышцы и кости, подобно злокачественной опухоли…»

— Именно.

«…и формированию множественных свищевых ходов…»

— Есть.

«…Патогномоничный признак — наличие друз серы в гнойном отделяемом…»

— Бинго.

Друзы серы… Поэтичное название для колоний актиномицетов. Хотя под микроскопом они действительно похожи на скопления микроскопических солнц, с лучами, расходящимися от центра.

Что ж, материал для доклада был готов. Теперь осталось лишь эффектно представить консилиуму их же собственное невежество, завёрнутое в обложку их же собственных учебников. И получить свою награду.

Ильюшин ждал от меня лабораторно подтверждённый диагноз к десяти утра. Я дам ему больше. Покажу ему истину в реальном времени, превратив его коллег из скептиков в свидетелей моего триумфа.

План был прост и элегантен.

Первым делом я направился в процедурный кабинет хирургического отделения. Это было царство старшей медсестры, Клавдии.

Здесь всё лежало на своих местах, и любое нарушение порядка каралось её ледяным взглядом.

— Сестра Клавдия, — обратился я к ней. — Мне нужен стерильный набор для забора материала и несколько предметных стёкол.

Она удивлённо подняла брови, отрываясь от раскладывания стерильных салфеток.

— Доктор Пирогов? — в её голосе было неприкрытое недоверие. — А разве пациент Белозеров не под наблюдением доктора Ильюшина?

Прямой приказ не сработает. Она подчиняется только своим. Значит, нужно использовать их же авторитет против неё. Маленькая ложь — эффективный инструмент для смазки бюрократического механизма.

— Именно поэтому мне и нужны материалы, — я включил «режим обаятельного молодого доктора, который безмерно уважает опыт старших коллег», и слегка улыбнулся. — Консультация по личной просьбе Савелия Тимуровича.

— Ах, ну раз Савелий Тимурович просил… — авторитет Ильюшина сработал как волшебное слово. Её недоверие сменилось деловой суетой. Через минуту у меня в руках был стерильный лоток со всем необходимым.

Через пять минут я вошёл в палату Белозерова.

Атмосфера внутри была напряжённой, как в операционной перед первым разрезом.

Целый консилиум собрался…. Ильюшин, бледный и уставший, стоял у кровати. Рядом с ним — два его ассистента. И во главе этой группы, в кресле, сидел седовласый, грузный мужчина с лицом человека, который не привык, чтобы ему перечили.

Профессор Карпов, заведующий всем хирургическим отделением. Воплощение старой хирургической школы.

Что они здесь все забыли?

Моё появление стало эффектом вторжения. Я вошёл без стука, в самый разгар их обсуждения. Все разговоры мгновенно оборвались. Все пары глаз уставились на меня.

— Пирогов? — Ильюшин удивлённо посмотрел на меня. — Что вы здесь делаете? Мы как раз обсуждали план операции.

Вот и ответ.

— Что происходит? — возмутился профессор Карпов, его густые брови сошлись на переносице. — Молодой человек, вы кто вообще такой?

Заведующий. Главный хирург. Старый лев, чью территорию я только что нарушил. Тем лучше. Чем выше статус свидетелей, тем громче будет мой успех.

— Доктор Пирогов, терапевтическое отделение, — представился я спокойно, без тени подобострастия, уже натягивая перчатки. — Я здесь по приглашению доктора Ильюшина для уточнения диагноза.

Этой фразой я элегантно переложил ответственность за моё появление на Ильюшина, заставив его смущённо кашлянуть. Не отвечая на дальнейшие вопросы, я подошёл к пациенту.

— Михаил Степанович, сейчас будет немного неприятно. Потерпите минуту.

Я полностью игнорировал нарастающее возмущение хирургов. Аккуратно, с выверенной точностью я надавил на уплотнение рядом со свищом.

Капля гноя с уже знакомыми мне жёлтыми крупинками появилась на поверхности. Я быстро собрал материал на предметное стекло, сделал тонкий мазок и накрыл его вторым стеклом. Каждое моё движение было медленным и демонстративным.

— Он что, гной собирает? — прошептал один из ассистентов своему коллеге так громко, чтобы все услышали. — Когда речь идет о саркоме? Это же уровень фельдшера!

Карпов снисходительно хмыкнул, соглашаясь с оценкой.

Я закончил процедуру, игнорируя их комментарии. Выпрямился и взял предметное стекло. Я держал тонкое стёклышко не как образец, а как неопровержимую улику. Как ключ, который откроет запертую дверь их заблуждений.

— Профессор Карпов, доктор Ильюшин, господа, — мой голос прозвучал ровно и властно. — Прошу вас проследовать за мной в экспресс-лабораторию. Демонстрация займёт не более пятнадцати минут.

Представление началось. Сейчас они полны скепсиса и высокомерия. Но это ненадолго.

Лаборатория клинической микроскопии находилась этажом ниже.

Наша процессия из пяти врачей во главе со мной выглядела довольно необычно.

Это было похоже на сопровождение еретика на суд инквизиции, только в обратном порядке. Я вёл инквизиторов, чтобы показать им чудо, которое разрушит их веру.

Лаборатория встретила нас тишиной и резким запахом реактивов — спирта, формалина и чего-то ещё, неуловимо химического. Тихо гудели центрифуги.

Я сел за лабораторный микроскоп.

Не торопясь, я протёр предметные стёкла куском чистой замши, капнул на препарат каплю метиленового синего — самого простого, базового красителя, что должно было подчеркнуть элементарность упущенного ими решения — и накрыл тонким покровным стеклом.

Я не суетился.

Каждое движение было медленным, точным, уверенным. Создавал напряжение, давая их скепсису вырасти до максимума, чтобы падение было сокрушительнее. Настроив фокус, я отодвинулся.

— Прошу, доктор Ильюшин. Взгляните, — попросил я.

Он подошёл к микроскопу с выражением лица человека, который делает одолжение. Скептически наклонился к окулярам.

И замер.

Его плечи напряглись. Он инстинктивно потянулся к ручке тонкой фокусировки, подкрутил её, не веря своим глазам. Его дыхание замерло.

— Это… это артефакты… нет… Этого не может быть…

— Что там? — нетерпеливо спросил Карпов, его голос гремел в тишине лаборатории.

— Друзы, — прошептал Ильюшин, не отрываясь от окуляров. Его голос был полон шока. — Настоящие друзы актиномицетов.

Вот он. Момент, когда догма трещит по швам. Когда хирург, привыкший доверять скальпелю и КТ, видит истину в капле гноя. Это шок для его системы мира.

— Дайте посмотреть! — Карпов грубо отстранил его и припал к микроскопу.

Затем в окуляры по очереди заглянули оба ассистента. На их лицах было одно и то же выражение — растерянность, переходящая в недоверие.

Под увеличением были отчётливо видны характерные лучистые колонии — микроскопические солнца с фиолетовыми нитями мицелия, расходящиеся от плотного центра.

Картинка из учебника.

Я ждал, пока все посмотрят. Я дал их шоку настояться. И только потом начал говорить. Мой тон был спокойным, почти дидактическим, как у лектора, объясняющего студентам прописную истину.

— То, что вы видите, господа, — это друзы. Колонии бактерий Актиномицес израэли. Диагноз — цервико-фациальный актиномикоз, инфильтративно-абсцедирующая форма. Это не рак. Это редкая, но хорошо описанная хроническая инфекция, которая идеально имитирует саркому, за что и получила в старых учебниках название «болезнь-обезьяна».

— Но как⁈ — прогремел Карпов. — Мы делали четыре биопсии! Четыре! Наши лучшие гистологи смотрели материал!

Последний рубеж обороны — апелляция к авторитету и прошлым действиям. Классическая ошибка. Они ищут оправдание своему невежеству, а не причину своей слепоты.