Навола - Бачигалупи Паоло

Человек подошел ко мне. У него был тяжелый шаг — без сомнения, на незнакомце были добротные кожаные сапоги, а в руке он, похоже, держал позвякивавший недоуздок. Моя догадка подтвердилась, когда звяканье переместилось на стену, к прочей упряжи.

— Дераваши не во вкусе калларино, — мрачно произнес человек. — Слишком низкий. Неподобающий скакун для архиномо. Благородным именам полагаются благородные лошади.

— Угу.

Конюшня больше не принадлежала мне. Запахи остались прежними, но обитатели сменились. Было глупо надеяться на что-то иное, однако я все равно опечалился. Я протянул руку в стойло в поисках лошади, которая теперь здесь жила. Мгновение спустя услышал фырканье и почувствовал влажную морду, которая прижалась к моей ладони и задышала в нее, нащупывая теплыми губами морковь, которой у меня не было.

— Патро глупец, — сказал я. — Дераваши благороднее любой породы, что мне известны.

Человек насмешливо фыркнул:

— Дераваши на любителя.

Я решил, что это дородный мужчина, широкоплечий и высокий. Его низкий голос, казалось, обрушивался на меня с высоты. Мне нравилось, как он говорит. Решительно. Внушительно. Прямо. Такой человек мог вырасти на ферме, где пас скотину, а потом он поднялся выше благодаря своим знаниям о животных. Услышав, как он приближается, я опасливо шагнул назад, но его огромная рука нашла мою. Он вложил мне в ладонь что-то холодное и тонкое. Морковь.

— Познакомься с Сиа Аквией, — сказал он.

— Сиа Аквия. — Я протянул морковь лошади, и та взяла ее с моей ладони, довольно фыркнув.

— Руссо, — объяснил мужчина. — Пять чистых поколений.

Руссо были южной породой, они быстро бегали, но не отличались выносливостью.

— Мне больше нравятся дераваши.

— Они крепкие, — согласился он.

— Вы конюх?

— Верно. Меня зовут Хергес.

Странное имя.

— Вы из Чата?

— Да. Ты разбираешься в именах?

— Моей семье приходилось разбираться в таких вещах. — Я потрепал Сиа Аквию. — Что за собака лизнула мне руку?

— Гончая, — ответил Хергес. — Я нашел ее бродящей у стен палаццо. Славная собака, умная. Хорошо обученная. Но не любит людей. Странно, что она тебя не укусила.

— Животные всегда нравились мне больше, чем люди. Они надежнее.

Конюх рассмеялся:

— Я тоже это заметил.

— Вы не боитесь говорить со мной? — спросил я. — Хотя знаете, кто я?

— Я очень хорошо разбираюсь в лошадях, — ответил Хергес. — Без меня калларино до сих пор умолял бы Сиа Аквию, чтобы позволила оседлать ее.

— Значит, не боитесь.

— Я много чего боюсь. Но не калларино.

Нашу беседу прервал вбежавший в конюшню человек. Мягкие сандалии, но тяжелая мужская поступь. Нет аромата духов, а значит, слуга... Я пытался опознать его. Он что-то прошептал Акбе, но слов я не разобрал. Однако они явно ужалили моего надзирателя, потому что тот мгновенно подскочил ко мне и схватил за ухо.

— Пора идти, раб.

— Ну-ка стой! — приказал Хергес. — Я еще не отпустил его, а ты не выше меня по положению.

— Такова воля калларино, — прошипел Акба.

— И все равно я не давал тебе позволения, сфаччито.

— Мои щеки чисты! — ощетинился Акба.

— Некоторые люди рабы в душе.

Если бы Хергес не был таким сильным, а Акба — таким хорьком, они бы подрались. Но Акба ограничился шипением.

— Ай. Он раб и трус, — сказал Хергес. — Ты выбрал себе ужасного спутника, слепец.

— Калларино снимет с тебя голову, — пообещал Акба.

— И все равно я не давал тебе позволения.

— Мне лучше пойти, — сказал я. — Я завишу от расположения Акбы. Прошу, отпустите нас.

Казалось, Хергес задумался, противопоставляя неприязнь к Акбе силе зова калларино.

— Ладно, — наконец сказал он. — Проваливайте. — Но потом его голос стал мрачным, предостерегающим. — Хорошо с ним обращайся, Акба. Мало кто из людей вызывает у животных инстинктивную приязнь. Этот слепец — создание плетения Вирги, а ей не нравится, когда ее созданий мучают. Вспомни, как она обошлась с королем Немайусом.

Акба снова зашипел, но я почувствовал, что он суеверно отпрянул.

Глава 52

Несмотря на предупреждение Хергеса, Акба взялся за свое, как только мы вышли из конюшни.

— Быстрее, раб! Быстрее! — Он тащил меня по куадра и арочным проходам, вцепившись в ухо крабьей клешней. — Вверх по лестнице. Вверх! Живее! Живее!

Я попытался сосчитать ступени, но Акба мешал. Я споткнулся и упал, рассадив голени о камень. Он заставил меня подняться.

— Быстрее, раб!

Я почувствовал впереди запах древесины катреданто и понял, куда мы идем. Меня охватил ужас, и я инстинктивно уперся. Отцовская библиотека. Я не был внутри, даже не приближался к ней с той ночи, когда погибла моя семья. Воспоминания об этом месте причиняли слишком сильную боль. Я словно верил, что если буду избегать отцовского убежища, то не осознаю всю грандиозность нашей катастрофы. Совсем как девица Мерайллия, чьи грезы были реальностью, пока она не видела ничего, что им противоречило.

Я не видел, как погиб отец. Не видел его последнего поражения. Парл мог приписывать себе победу, но это осталось слухами, а не фактом. И потому, вопреки всякой логике, я подсознательно цеплялся за фантазии о том, что отец жив. Вот сейчас, за тем углом, на следующем куадра, за дверями своей библиотеки...

Двери распахнулись. Акба втолкнул меня внутрь.

Споткнувшись, я влетел в библиотеку, восстановил равновесие и замер, ошеломленный. Она почти не изменилась. Здесь по-прежнему пахло книгами. Под ногами лежали мягкие ковры. Все осталось прежним — и в то же время было оскверненным.

— Давико!

Я в точности определил по голосу, где сидит калларино. За столом моего отца. По коже побежали мурашки.

Акба схватил меня за руку и поволок вперед.

— Я привел его, господин. — Он толкнул меня, и я упал на колени. — Привел. Вот он.

— Хорошо. А теперь убирайся.

Если Акба рассчитывал на какую-то подачку от хозяина, то его ждало разочарование, однако он послушно вышел, закрыв за собой двери.

— Вставай, парень. Поднимайся с колен.

В голосе слышалось раздражение. Скрипнуло кресло — кресло моего отца, — и я понял, что калларино встал. Зазвучали шаги — он расхаживал туда-сюда за отцовским столом. Вопреки всякой логике я осознал, что напрягаю все чувства в поисках отца, словно его дух по-прежнему витает здесь, в этом месте, где он провел столько времени, работая с гроссбухами и письмами...

— «Однажды кошка птичку позвала, — начал калларино, — „Спустись ко мне, и я тебя сожру“». — Он сделал паузу. — Тебе знакомо это стихотворение, Давико? Оно свежее?

Мое сердце упало. Я понял, почему калларино позвал меня.

— Мой господин калларино...

— «Однажды кошка птичку позвала, — вновь начал калларино. — „Спустись ко мне, и я тебя сожру“. А птичка вниз пропела с высоты: „Не шевелись, я на тебя насру“. Сердита кошка. Птичке наплевать. Насрала и опять давай летать».

Руки калларино смяли бумагу. Секунду спустя она отскочила от моей груди, заставив меня подпрыгнуть, и упала на ковер у моих ног.

— У Филиппо ди Баска да Торре-Амо есть чувство юмора, — сказал калларино.

— Мой господин...

— Филиппо ди Баска управляет банком в Торре-Амо — и шлет мне стихи.

— Мой господин...

— Молчать! Когда я захочу, чтобы мой пес подал голос, я дам ему команду! — И калларино продолжил более спокойным тоном: — Этот человек распоряжается почти половиной вашего семейного состояния. Торре-Амо — ворота к империи Хур, а Филиппо ди Баска — их привратник, и он шлет стихи.

— Эти стихи предназначались не вам...

— Най? Их прислали на мое имя. Гонец принес их прямо ко мне.

— Филиппо всегда был сложным человеком. Мой отец ему потакал.

— Я не твой отец. По закону и по праву он не может так поступать.