Навола - Бачигалупи Паоло

Ай. Если бы я мог вытащить его из мира мертвых, он был бы убит второй раз.

Позже в ночной прохладе, когда я сидел на тюфяке, обхватив руками колени, ощущая дуновения свежего ночного ветерка и вдыхая запах сумеречных цветов, проникавший сквозь узкое окно, он вновь пришел ко мне и сел рядом.

Значит, вы выбрали жалость к себе?

Я хмуро уставился на его тень:

— Почему я вижу вас, хотя не вижу больше ничего?

Вы беседуете сами с собой. — Он фыркнул. — Все-таки ваш ум остер. Он рассказывает себе истории. — Каззетта помолчал. — Разумеется, я хвалю ваши мозги лишь потому, что вы хотите считать себя чем-то особенным. И дергаете меня за ниточки, чтобы я вас хвалил. Однако на самом деле мы оба знаем, что вы червь.

Я мрачно посмотрел на него.

Что? Больно, маленький господин? — Он мазнул тремя пальцами по щеке в мою сторону. — Я ни разу не видел, чтобы отрицание решало проблему. Вы червь. Вот в чем правда. — Он пронзил меня взглядом. — Что вы собираетесь с этим делать?

Ай. Я ненавидел его за это. Ненавидел за правду. Мой разум свернулся клубком, словно змея, пытаясь спрятаться от его осуждения, ища оправданий, но каждый изгиб, каждый поворот, каждый виток возвращал его к неоспоримой истине: я слаб, и я одинок, и я ничего не могу поделать. Никого не заботит моя судьба. Никто не придет на помощь. И мое жалкое житье под властью калларино тоже рано или поздно подойдет к концу.

— Ничего нельзя поделать, — пробормотал я. — Они все уничтожили. Взгляните на меня. Я беспомощен.

Чи. Вы выбрали слабость, — возразил Каззетта.

— Я слеп!

Матра феската! Вы слабы — и выбрали слабость! Однажды я видел, как человек из Ксима дрался с тремя противниками, завязав себе глаза! Он сражался голыми руками, хотя у его врагов были мечи, и оставил три трупа в боевых песках Гарата. Вы слепы, потому что предпочитаете не видеть.

— Я не выбирал, чтобы мне выкололи глаза.

Вы определенно предпочли не замечать, что парл ваш враг, что Мерио труслив и напуган, что... — Он задумчиво умолк. — Думаю, вы всегда были слепы.

— Вы тоже были слепы!

Каззетта пожал плечами.

Ну и что? Вам легче оттого, что другие тоже ошибаются? Это позволяет вам добиться успеха?

— Я сломлен!

Ми дикти фескато! Вы ребенок. Вам хочется, чтобы кто-нибудь пришел и спас вас. Чтобы смазал бальзамом ваши раны. Чтобы сказал, что любит вас. Вы хотите услышать, что вас спасут. — Он рассмеялся. — Это детские мечты и желания. Есть время рассчитывать на союзников — и есть время рассчитывать на себя. И для вас, маленький господин, время рассчитывать на себя — это сейчас, потому что вы одиноки. Если не осознаете этого, то даже червем не останетесь — послужите пищей для червей. Если хотите сбежать из своей башни отчаяния, вам нужно спуститься.

— Я слеп!

Вы не видите. Это большая разница. — Он встал, поправил одежду и посмотрел сверху вниз на меня, жалко свернувшегося на тюфяке. — Ваша судьба в ваших руках, Давико. Молитесь Амо. Молитесь Скуро. Молитесь Соппросу и всем философам, которыми вы так восхищаетесь. Молитесь чужим богам, богам Вустхольта, Зурома и Ксима — и все они скажут одно и то же. Ваша судьба в ваших руках. Сиа Фортуне нет до вас дела.

Фаты свидетельницы, я ненавидел Каззетту. Ненавидел за самодовольство, за убежденность в том, что я сам превратил себя в жертву. Что только на себя мне следует пенять за бессилие.

В червя меня превратили враги. Я об этом не просил. Я этого не позволял. Я был ранен. Изувечен. Раздавлен...

Ай. Жалость к себе. Все это жалость к себе. Я сломлен. Искалечен. Все это правда — и оправдания. Бегство не из тюрьмы, но от ответственности. Я слеп. Изранен. Напуган. Одинок. Все это правда. И потому... неужели я просто тихо умру?

Неужели позволю врагам торжествовать?

Никто не спасет вас, Давико.

И потому...

...хватит ли у меня силы воли, чтобы самому спасти себя?

Это была мучительная мысль. Мысль о том, что, несмотря на раны, я должен идти дальше. Она словно нарушала все доктрины Леггуса и Амо.

Это было несправедливо...

Олень, которого загнали волки, не жалуется на несправедливость, — заметил Аган Хан. — Олень бежит, сражается изо всех сил и не думает о судьбе, удаче или справедливости. Он тревожится лишь о необходимости бежать.

Это мучительно — избавиться от всех оправданий. Признать, что ответственность лежит только на тебе. Понять простую истину: чтобы победить или потерпеть неудачу, необходимо начать действовать.

Ашья печально улыбнулась мне.

Ай. Теперь вы поняли, что значит быть мужчиной.

Так я наконец признал правоту Каззетты: я действительно слепой червь.

Признал — и принялся отращивать ноги.

Глава 50

Утром я затолкал подальше фантазии о мести и приложил все силы к решению практической задачи: взять контроль над обстоятельствами. Для начала я должен научиться жить — най, не жить, а преуспевать — без глаз.

Под предлогом тренировок я расхаживал по садам, туда и обратно, туда и обратно, в то время как Акба сидел в тени подобно ленивому жуку, которым, по сути, и являлся. Под жарким солнцем я ходил.

Туда и обратно, туда и обратно, туда и обратно.

Шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг...

Пусть это казалось бессмысленным движением, но в действительности было серьезной работой, моей первой попыткой обмануть, применить нечто похожее на фаччиоскуро, которое было присуще мне по крови.

Акба думал, что я укрепляю мышцы, будто пони на лугу, однако на самом деле я отчаянно напрягал разум.

Закрой глаза. Закрой глаза и повсюду так ходи. Отточи чувства. Запоминай шаги, следи за их длиной. Меняй ее. Вам никогда не достичь дисциплины, с которой я подошел к своей задаче. Я сосредоточился, как не сосредотачивался даже при изучении гроссбухов у Мерио или фехтования у Агана Хана. Я не старался так усердно, даже когда постигал цветы, мази и любимую анатомию под руководством старого Деллакавалло.

Туда-сюда, вперед и назад, в одну сторону и в другую, нащупывая путь между фонтанами и клумбами, укалывая пальцы о шипастые розовые кусты, проводя ладонями по каменным колоннам, медленно продвигаясь по прохладным терракотовым плиткам и гладким мраморным полам. Я считал каждый шаг, касался каждой стены, отмечал каждую колонну. Постепенно в уме складывалась карта, план моего невидимого мира, вроде мореходных карт, которые ведут корабли через смертоносные отмели в проливах Нерарокка. Дюйм за дюймом, плита за плитой, колонна за колонной — каждое новое открытие укладывалось на карту моего разума.

И однажды я с изумлением обнаружил, что эта физическая карта ощущений оживает, обретает новый слой, как будто на нее наложили папиросную бумагу, на которой вычерчены другие детали, найденные не осязанием, а иными чувствами. Вы, живущие со зрением, забываете о других чувствах. Я сам о них не помнил. Но теперь они медленно пробуждались; подобно цветам, которые раскрываются только по ночам, мои чувства расцвели в ответ на тьму перед глазами.

Кожа ощущала каждое дуновение ветерка и подсказывала мне его направление и силу. Уши приспособились различать эхо голосов и шагов слуг, шелест ветра в листьях и ветвях. Нос остро реагировал на запахи людей, животных и цветов, даже на запахи гранита и мрамора. И каждое из этих чувств рассказывало мне о физическом мире. Эхо голосов помогало понять форму залов. Сквозняки говорили об открытых окнах и дверях, узких коридорах и крытых галереях. Нос сообщал о садах и людях, о том, близко они или далеко.

Мои чувства настолько обострились, что волоски на коже словно вибрировали от слабейших движений вокруг, и теперь я чувствовал руку Акбы рядом со своей, когда тот подсыпал песок мне в чай. В этом и во многом другом обострившиеся чувства помогали мне строить новое понимание палаццо, в котором я прожил всю жизнь.