Навола - Бачигалупи Паоло

— Ну давайте же... — настаивал Мерио. — Напишите имя.

— Как? — Я отвел перо от бумаги. — Вы забрали мои глаза. Как мне писать?

Я услышал, как он втянул носом воздух. Подавляя раздражение.

— Ваше имя — это воспоминание, ничего больше. Вам не нужно видеть.

Я почувствовал, как меня снова берут за руку. Почувствовал, как крепко сжались пальцы Мерио, возвращая мою кисть к письму. Конечно, он сердился. Я получал от этого определенное удовольствие, несмотря на то что кончик пера вновь коснулся бумаги.

— Вот так. Хватит игр, Давико. Это ваш путь к выживанию.

— Най. — Я ударил пером по бумаге, быстро, с силой черкнул, надеясь порвать ее, надеясь оставить большую кляксу. — Это ваш путь к выживанию.

За моей спиной Мерио еще резче втянул воздух, и я понял, что бумага уничтожена. Из трех идеальных копий осталось две. Сколько времени прошло с тех пор, как он учил меня, что нужны три идеальные копии? Казалось, целая жизнь.

— Давико...

Я чувствовал, как в нем закипает гнев. Он исходил от Мерио, словно жар костра. Но в натянутом голосе слышалось бессилие.

— Вы по-прежнему ребенок, Давико.

— Я больше не ребенок. А вы — не мой наставник. Не буду подписывать.

— Вы подпишете, иначе калларино сделает вам больно и вы все равно подпишете. Все просто.

— Неужели мой отец так плохо с вами обращался? Неужели оскорбил вас?

— Давико...

— Разве вам плохо жилось у него? Разве вы не пили хорошее вино? Не ели отменный сыр? Не тратили нависоли с легкостью? У вас не было владений? Слуг? Любовниц? Сколько еще золота вам нужно? Разве вы не были богаты?

— Ах вот что вы думаете, Давико? Что причина в золоте? — Мерио горько рассмеялся. — Как это похоже на дитя банка — думать только о золоте.

— Разве вы не баснословно богаты? Не богаты сверх всякой меры? Эта идея заполучить наше золото при помощи Законов Леггуса — она принадлежала вам. Это был ваш план разбогатеть.

— Вы наивны.

— А вы предатель.

— Я заключил сделку, оставшись при своих!

Я вздрогнул от этого крика. Внизу, на этаже со счётами, ненадолго стихло щелканье. Мерио понизил голос, но тот все равно дрожал от ярости:

— Я сделал вам одолжение, Давико. Вы можете думать иначе, можете презирать меня, но мне не оставили выбора. Ваш отец не оставил мне выбора.

— Никакого выбора, кроме как продать все наши секреты врагу. Мы все считали вас надежным другом, но, оказывается, пригрели в своих стенах мастера фаччиоскуро. Вы должны гордиться, что обманули даже Каззетту.

Мерио не ответил.

Снизу грохотали телеги. Кто-то продавал груши, голос проникал в окна, пока торговец шел по улице, расхваливая свой товар, все дальше и дальше... Мерио по-прежнему молчал. Я было подумал, что он ушел. Крадучись покинул комнату, оставив меня одного за столом. Я принюхался. Запахи аниса, фенхеля, сладкого чая...

— Я не владею мечом, — тяжело произнес Мерио, — но знание — достаточно острое оружие. Когда-то я пытался научить вас этому. Научить использовать свой ум. Но вы меня не слушали. Я не получил удовольствия, обманывая вас. И я помог бы вам лучше, будь это в моих силах. Я бы не допустил, чтобы вас... искалечили.

Я слышал в его голосе горечь. Неподдельную печаль, в которой не было смысла.

Я неуклюже потянулся на голос. Мои пальцы нащупали ткань его одежды. Наконец я отыскал его руку. Стиснул ее.

— Тогда почему? Если бы не ваша помощь врагам, если бы вы не открыли ворота, мы... мы бы... Почему?

— Ай, Давико. Вы по-прежнему не понимаете устройства этого мира, — раздраженно проворчал он, стряхнув мою руку. — Вы помните свой день имени?

— Как я могу забыть?

— То же самое можно сказать и обо мне. В тот день я едва не погиб. Власть вашего отца явно шла на убыль. Он оскорбил слишком многих старых нобили, заставил слишком многих приложиться к его сапогу. Шаткость его положения была очевидна. И даже если он отбил одну атаку, что дальше? Что случится, когда вам придется делать то же самое? Сколько вы проживете в его роли? Как удастся вам, доброму Давико, мягкому Давико, сделать то, что необходимо? Мы все это видели. Мы все видели вас. Вы... — Он помолчал в задумчивости. — Быть может, вы бы справились с банковской ветвью. Но ваш отец мечтал об империи. Можете себе представить? Его ослепила отцовская любовь, а вы были слабы, и я не мог допустить, чтобы моя жизнь зависела от человека столь ущербного. — Он вздохнул. — Ай. Дело сделано. Теперь ничего не исправишь. Вы были правы. Вы не предназначены для этой жизни. Вы не наволанец по своей сути. Слишком мягкий, слишком чьяро. Иногда я гадал, действительно ли в ваших жилах течет кровь Регулаи. Я не мог связать свою судьбу с вашей, на что бы ни надеялся ваш отец. Он прощал вам все промахи. Я не мог себе этого позволить.

Я услышал, как шелестят бумаги на столе. Мерио ходил вокруг меня, наводя порядок.

Я не мог допустить, чтобы моя жизнь зависела от человека столь ущербного.

Я словно оцепенел. Нас предали... из-за меня? Я был слаб, и Мерио обратился против наследника ди Регулаи? И все прочие тоже? Меня охватила печаль.

— Ну ладно, Давико, хватит хныкать, — сказал Мерио. — Прекратите жалеть себя. У меня есть для вас другие письма на подпись. Те, что вы еще не испортили. Не осложняйте дело. В этом нет смысла. Если хотите жить, нужно приносить пользу. Если будете приносить пользу, с вами не станут обращаться плохо. — Он вновь направил мою руку к бумаге. — Вот. Теперь напишите ваше имя.

И я написал.

С тяжелым сердцем я сделал, как было велено. Я сделал то, чего от меня хотели. Я сделал это, опозорив семейную честь, — впрочем, я и был позором моей семьи. Так богатство из дальних стран начало возвращаться в Наволу.

Мои письма отправились в Авильон, Бис, Вустхольт, Нордур, Зуром и Чат, а в ответ хлынул поток февигов, лоденов, королей, сефи и ху, хлынул прямо в кошельки калларино, парла, генерала Сивиццы, Мерио и Гарагаццо.

Они пировали богатством Регулаи, как стервятники, и жирели.

Глава 49

А что стало с моей жизнью? С тем существованием, что я купил своей покорностью?

Я превратился в призрак, бродивший по залам, где столь свободно бегал в юности. Разумеется, палаццо больше не принадлежал мне и не звался Палаццо Регулаи. Теперь это был Палаццо Корсо, в честь патриномо калларино, и зелено-золотые цвета этой семьи были щедро расплесканы по входным воротам. По крайней мере, так мне говорили. У меня не было глаз, и потому на воротах могли быть с тем же успехом изображены томные изгибы Эростейи.

Как бы там ни было, ключи от палаццо теперь принадлежали Борсини Амофорце Корсо, а я стал... По правде говоря, я стал странным существом. Подобно принцессе Лис, которая оборачивалась либо ужасной, либо красивой, в зависимости от того, в какое зеркало смотрела, я тоже выглядел по-разному в разном свете.

Я был рабом, но мой труд был легким. Я по-прежнему носил хорошую одежду, подобающую моему статусу; иногда очень хорошую. Я не был мертв, как вся моя семья и последователи, но и не жил. Я превратился в фату, в символ провала. Скользя через залы и куадра, я служил призрачным напоминанием о прошлом палаццо — и предостережением любому, кто захочет вознестись, как когда-то вознеслись Регулаи.

Моя комната располагалась на вершине защитной башни и мало отличалась от камеры над Каллендрой, в которую меня на время заключили поначалу. В частности, она запиралась снаружи. Внутри был столик, который оставлял занозы, если слишком быстро провести ладонью по его поверхности, и трехногий скрипучий табурет. На полу лежал грубый соломенный матрас, рядом стоял ночной горшок. И конечно же, на столе были чернила, перья и печати, требовавшиеся мне при визитах Мерио.

Письма на подпись. Их было немало. Целые пачки.