Аквилон. Трилогия (СИ) - Токсик Саша

Аглая скептически посмотрела на стакан воды, потом на меня, пожала плечами и выпила залпом. Замерла, моргнула несколько раз.

Замерла. Моргнула несколько раз, словно не веря своим ощущениям. Провела рукой по лбу, потом по вискам. Выпрямилась в кресле, и морщинка между бровей разгладилась.

– Что за чертовщина? Голова прошла! Как вы это сделали?

– Что сделал? – снова изобразил я недоумение. – У вас обезвоживание, так что это проверенный рецепт.

Она прищурилась, разглядывая меня поверх кофейной чашки. В утреннем свете её глаза оказались не карими, как казалось при свечах, а орехового цвета с золотистыми искорками.

– Вы вообще кто, господин Ключевский? Неделю назад вы были похожи на бедного родственника на богатых похоронах. А теперь являетесь в моё окно как призрак, творите чудеса с похмельем и раздаёте топазы по четыре тысячи как леденцы.

Говоря о топазе, она коснулась груди. Камень всё ещё висел на её шее, поблёскивая в утреннем свете.

– Кстати, спасибо за роскошный подарок. Вчера все дамы умерли от зависти. Особенно одна крыса, она пришла… впрочем, не важно. У неё был похожий топаз, но раза в два меньше. Она так смотрела на мой камень, что я боялась, как бы она его не сглазила. Или не украла. Хотя красть ей не впервой, поскольку, говорят, она увела любовника у собственной сестры.

– Это не подарок, а гонорар за выполненную работу, – уточнил я.

– Щедро даже по моим меркам. Больше как‑то раз заплатил только старый князь Оболенский. Восемь тысяч, представляете? Правда, тогда пришлось целую неделю изображать интерес к его коллекции бабочек.

– Информация того стоила. Но чтобы гонорар окончательно стал вашим, мне нужно кое‑что проверить. Позвольте?

Протянул руку к кулону. Аглая момент колебалась, потом сняла цепочку и передала мне. Топаз лёг в ладонь, всё ещё тёплый от её тела.

Я закрыл глаза. Коснулся камня не физически, а магически, пробуждая дремлющее заклинание. «Память воды» откликнулась мгновенно, как хорошо настроенный инструмент отзывается на прикосновение мастера.

Тончайшие энергетические нити начали вибрировать, разворачиваться, высвобождая записанные образы. Это было похоже на то, как разматывается клубок шёлковых нитей: медленно, осторожно, чтобы не спутать и не порвать.

Перед внутренним взором поплыли образы вчерашнего вечера. Сначала размытые, как отражение в неспокойной воде, потом всё чётче.

Ресторан «Золотой карп» с обилием позолоты, хрусталя и бархата. Свечи в канделябрах создавали тёплый, льстивый свет. Лицо Петра Вяземского через восприятие Аглаи выглядело румяным от волнения и выпитого, с капельками пота на лбу, глаза восторженные и немного глуповатые, как у щенка, которому показали новую игрушку.

Потом смена декораций. Кабинет, обшитый тёмным деревом. Запах сигарного дыма настолько густой, что казалось, я чувствую его даже через воспоминание. Портреты предков в золочёных рамах смотрели со стен осуждающе. И сам барон Мергель, тучный мужчина, лет тридцати, расплывшийся в кресле как медуза.

Слова, жесты, эмоции. Всё, что видела, слышала и чувствовала Аглая, теперь разворачивалось передо мной как театральное представление, записанное магическим способом. Артефакт сработал идеально.

Я ухватился за кончик энергетической нити и стал слушать.

Глава 11

Топаз в моих руках пульсировал золотистым светом. Я чувствовал, как внутри него бьётся магия. Тёплая, почти живая, она откликалась на моё прикосновение лёгким покалыванием в пальцах.

Аглая сидела на другом конце кушетки, закутавшись в шёлковый халат. Нервными пальцами она теребила кружевную оборку на рукаве.

Поджав под себя ноги, она напоминала кошку, которая не уверена, принесёт ли ближайшее будущее миску сливок или ведро холодной воды.

– Всё в порядке? – наконец не выдержала она. – Это ведь артефакт, правильно? Вы записали то, что там происходило? Он сработал?

Умная девушка. Она догадалась, что топаз не простое украшение. За время нашего сотрудничества она видела достаточно, чтобы понять: я не обычный ныряльщик. Обычные ныряльщики не платят по две тысячи рублей за информацию и не дарят камни таких размеров.

Я не ответил, вместо этого закрыл глаза и направил энергию в камень. Сначала тонкую струйку, проверяя отклик. Топаз откликнулся сразу, жадно впитывая магию, словно губка. Хороший знак. Я увеличил поток. Камень запел. Тихий звон, похожий на тот, что издаёт хрустальный бокал, если провести мокрым пальцем по краю.

«Память воды», заклинание не слишком сложное. Но здесь оно было в особом состоянии. Запечатанном. Камню казалось, если так вообще можно сказать о камне, что сейчас он падает в воду. И он охотно отдавал мне всё, что «увидел» за последний вечер.

Мир вокруг начал расплываться. Будуар Аглаи, запах духов и кофе, бархат кушетки под рукой. Всё отдалялось, словно я погружался под воду. Глубже, глубже, пока не осталось ничего, кроме темноты.

Моё сознание провалилось в записанные воспоминания.

Первым ощущением была полная дезориентация.

Мир покачивается, я вижу его с непривычной высоты. Это взгляд с уровня женской груди, и всё движется в такт шагам.

Звуки поначалу доносились приглушённо, словно через слой воды или ваты. Но постепенно становились чётче. Общий гул голосов разделился на отдельные разговоры. Звон посуды распался на стук вилок о фарфор, звяканье бокалов, шорох салфеток. Затем проявилась музыка, струнный квартет играл что‑то ненавязчивое, так что даже мелодию было запомнить сложно.

Пётр Вяземский сидел напротив, и через восприятие Аглаи я видел его таким, каким видит женщина, зарабатывающая на мужских слабостях.

Вода очень хорошо впитывает эмоции.

Его румяное лицо блестело от пота и волнения, закрученные усики подрагивали, когда он смеялся собственным шуткам. На мизинце поблескивал родовой перстень с рубином, о котором он уже трижды упомянул за вечер.

– Вы просто восхитительны в этом платье, Аглая! – Вяземский наклонился через стол, и я почувствовал через записанные эмоции, как Аглаю бесит запах его одеколона. – Этот топаз! Все дамы просто умирали от зависти!

Видение качнулось, когда Аглая кокетливо опустила глаза, изображая смущение. Я увидел белоснежную скатерть, приборы из серебра, бокал с остатками шампанского.

– Вы преувеличиваете, Пётр, – послышался голос Аглаи, профессионально‑игривый. – Хотя графиня Воронцова действительно смотрела так, будто готова была сорвать камень прямо с моей шеи.

Вяземский засмеялся, громко и глуповато.

За столом сидело человек двадцать. Мужчины в смокингах и фраках, с белоснежными манишками, накрахмаленными до хруста. Женщины в вечерних платьях с декольте, демонстрирующими не столько грудь, сколько драгоценности. Бриллианты, изумруды, жемчуг, целые состояния на шеях и в ушах.

Разговоры текли вяло. Обсуждали предстоящую регату, кто выставляет яхту, у кого больше шансов. Новую постановку в опере. Там поёт бездарная примадонна, но муж у неё служит в городской управе. Потом пошли сплетни о том, чью супругу или любовницу видели с очередным поручиком.

Гвардейский полк, размещённый в Синеозерске видимо был для здешних мужчин сущим наказанием.

– Господа, дамы, – раздался голос, перекрывший вдруг всю болтовню. – Прошу вас, продолжайте веселиться. А я вынужден покинуть ваше общество ради приватной беседы.

Барон Мергель был не похож на свои фотографии в газетах. Там он выглядел как жирная, расплывшаяся жаба. Всё меняли глаза. Острый, оценивающий взгляд, который я встречал у совершенно определённой категории людей. Такие всех вокруг считают пешками в своей игре.

«Данила!» – заголосила Капля. – «Дядька злой! Тот что убил Пелагею!»

«Это не он, малышка. Его внук или правнук».

Действительно, прибавь Николаю килограммов тридцать веса и наряди его во фрак, получится в точности современный барон Мергель.