Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— Ваша Светлость, за два дня собрали… девятьсот тысяч рублей. Ещё восемь человек продают недвижимость, принесут деньги через несколько дней. Итого около миллиона.

Крылов добавил:

— Боярин Селезнёв продал городской особняк за сутки. Покупатель — некий купец, воспользовался моментом, купил в два раза дешевле рыночной цены.

Я усмехнулся, не испытывая особой радости:

— Поздравим этого предприимчивого купца. Рынок недвижимости рушится. Продавцы в отчаянии, покупатели диктуют цены. Кто-то наживается на чужой беде. Обычное дело. Меня интересует только одно — чтобы деньги дошли до казны.

Миллион рублей за пять дней. Две трети годового бюджета Владимира. И это только начало. Впереди ещё девять дней. Страх разгонялся, набирая обороты, как снежный ком с горы. Скоро он превратится в лавину.

На шестой день арестованные в камерах тюрьмы наконец поняли, что происходит снаружи. Родственники приходили на свидания с новостями — о казнях, о каторжных приговорах, о двухнедельной амнистии. О том, как на свободе люди платят и выходят на волю с условными сроками. А они сидят за решёткой, и время утекает, как песок сквозь пальцы.

Да и сами семьи давили на тех, кто ещё не был арестован, но засветился в досье Артёма. «Верни деньги, пока не поздно, дурак! Посмотри, что случилось с Звенигородским. Хочешь на виселицу⁈» И люди возвращали. Не из раскаяния. Из страха.

В камерах запахло паникой. Кто-то диктовал жёнам и сыновьям, где искать спрятанные деньги. Кто-то требовал продать дома, драгоценности, что угодно — лишь бы собрать нужную сумму. Кто-то плакал, понимая, что не успеет.

Я выбрал утро шестого дня для показательного визита. Крылов и Гаврила сопровождали меня через коридоры владимирской тюрьмы — старинного каменного здания с низкими сводчатыми потолками и узкими окнами-бойницами. Сырость въедалась в лёгкие. Запах затхлости и отчаяния висел в воздухе плотной завесой.

Лица за решётками поворачивались, когда мы проходили мимо. Бледные, небритые, с воспалёнными от бессонницы глазами. Кто-то отворачивался к стене, не желая встречаться со мной взглядом. Кто-то смотрел с мольбой — немой просьбой о пощаде, о втором шансе.

Я остановился у одной из камер. Внутри сидел чиновник Торгового приказа — мужчина лет сорока пяти, в тюремной робе, с потухшими глазами. Неделю назад он носил дорогой костюм и важничал в своём кабинете. Сейчас походил на бродягу, найденного на обочине дороги.

— Как камера? — спросил я негромко. — Удобно?

Он вздрогнул, поднял голову. Губы задрожали:

— Ваша Светлость… я готов вернуть. Всё верну. Клянусь.

— У вас осталось восемь дней, — я опёрся о решётку. — Ваши родственники на свободе? Пусть собирают деньги и несут в казначейство.

— Я украл сорок тысяч, — голос сорвался. — Могу вернуть тридцать… семья продаёт дом… но не успеваем… нужно время…

— Тридцать тысяч — это семьдесят пять процентов от украденного, — подсчитал я вслух. — Срок сократится на семьдесят пять процентов. Вместо пятнадцати лет каторги получите четыре. Решайте.

Я развернулся и пошёл дальше. Федот двигался рядом, Крылов замыкал. За спиной раздался всхлип. Потом ещё один — из соседней камеры.

Неудобства, отчаяние и решётка — прекрасные учителя математики. Через день половина камер опустеет от переводов в казну.

Прогноз оправдался. С шестого по восьмой день родственники арестованных буквально штурмовали казначейство. Жёны продавали драгоценности — фамильные колье, серьги прабабушек, обручальные кольца, а также всю ту заработанную хищениями их мужей роскошь, что прежде они покупали на ворованные средства. Сыновья закладывали дома в банках, занимали у знакомых под грабительские проценты.

Очередь растянулась на три квартала. Артём работал по восемнадцать часов в сутки, даже помощники не справлялись. К вечеру восьмого дня банкир доложил:

— Ещё два с половиной миллиона, Ваша Светлость. Родственники арестованных принесли почти всё. Кто-то полностью закрыл долг, кто-то частично.

— Итого?

— Почти четыре миллиона за восемь дней.

Я откинулся на спинку кресла. Четыре миллиона. Почти три годовых бюджета княжества. И это ещё не конец.

С восьмого по десятый день началось безумие. Осталась неделя до конца амнистии, и те, кто тянул до последнего, сломались разом. Паника достигла апогея.

Однако не все поверили в мою решимость. Или не имели средств для возврата, потому что растратили всё награбленное. Эти пытались бежать.

Коршунов докладывал о таких попытках — троих задержали у границы княжества с чемоданами золота. Крылов вычислял тех, кто пытался спрятать деньги в тайниках или перевести на подставных лиц, а также перехватывал попытки подкупа — двое пытались дать взятку бойцам ратных компаний, чтобы те «пропустили» их через блокпост. Один особо смелый боярин попытался предложить мне личную встречу с предложением «взаимовыгодного сотрудничества». Я отказал через секретаря, добавив, что следующая подобная попытка будет расценена как покушение на подкуп должностного лица.

Ближе к ночи ко мне явился Родион с тревожной новостью. Трое бояр пытаются поднять мятеж. Из той когорты, что поддерживала кандидатуру Харитона Воронцова, мечтая отомстить за смерти родных и поражение. Ездят по армейским частям, которые не участвовали в войне с Угрюмом, агитируют офицеров выступить против меня. И всё это под соусом спасения княжества от «безумного палача».

Вот так вот. Веретинский годами резал знать по кусочку, организовал массовую казнь фактически молодых юношей, цвет боярства, и всех всё устраивало. Я же казнил всего троих и начал трясти деньги из остальных, а меня уже записали в «палачи».

Я откинулся на спинку кресла, обдумывая услышанное. Ожидаемо. Знать не смирится просто так.

— Какие у них аргументы?

— Стандартные, Прохор Игнатич, — Коршунов пожал плечами. — Что вы казнили бояр беззаконно. Что разрушаете традиционный порядок. Обещают офицерам восстановить «правильную» власть, вернуть привилегии знати, читай, привилегии воровать, остановить репрессии.

— И что офицеры? — спросил я, хотя уже догадывался по спокойному тону Родиона.

Разведчик усмехнулся:

— А офицеры пришли и сами сдали заговорщиков. Майор Беляев из второго полка лично явился вчера вечером, доложил о визите троих заговорщиков. Капитан Ковалёв из пограничной крепости прислал сообщение с описанием состоявшегося разговора. Ещё несколько офицеров сообщили о попытках подкупа.

Я медленно улыбнулся. Вот почему я первым делом потратил восемьдесят семь тысяч рублей на погашение долгов по жалованью. Почему приказал интендантам закупать нормальную еду, а не гниль, которую обычно поставляли по государственным контрактам.

Солдат и офицер верен не только идеям, а в первую очередь тому, кто его кормит, одевает, вооружает и вовремя платит. Я дал им всё это. А бояре-заговорщики предлагали красивые речи о традициях и порядке. Кого выберет здравомыслящий военный?..

— Арестовать всех троих, — велел я. — Тихо, без лишнего шума. Обвинения — попытка государственного переворота. Пусть Крылов займётся. И передай офицерам мою благодарность. Премии по тысяче рублей каждому, кто предупредил о заговоре. А тех, кто общался с заговорщиками, но умолчал, возьми под наблюдение.

— Будет исполнено, — кивнул Коршунов и ушёл.

На следующий день все трое смутьянов полировали скамейки в камерах. Аристократы возмущались, требовали адвокатов, кричали о правах знати. Но улики были железными — свидетельские показания пятерых офицеров, записи разговоров. Суд приговорит их к каторге. Быстро и процессуально чисто.

А на фоне происходящих событий в банках начался наплыв клиентов, переводящих деньги из заграничных счетов обратно во Владимир. Служащие Императорского Коммерческого Банка работали круглосуточно, обрабатывая заявки на экстренные переводы из различных городов Содружества, а также Лондона, Парижа, Милана, Берлина и Цюриха.