Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

А простой народ ликовал. На рынках, в трактирах, на площадях люди обсуждали казни с нескрываемым удовлетворением. Наконец-то воры получили по заслугам. Наконец-то князь, который не боится высокопоставленных жуликов. На странице «Голоса Пограничья» в Эфирнете и социальной сети «Пульс» публиковали письма читателей — сотни благодарностей, восторженных отзывов. Моя поддержка среди простолюдинов взлетела до небес.

Ближе к полудню я собрал Артёма Стремянникова и Крылова в своём кабинете. Через окна лился холодный зимний свет, но в комнате было тепло — магические артефакты поддерживали во дворце весьма комфортную температуру. Артём разложил на столе стопку бумаг, Крылов стоял у карты Владимира, на которой цветными булавками были отмечены адреса арестованных.

— Две недели на амнистию, — начал я без предисловий. — Срок короткий был выбран специально, поэтому вам придётся поднапрячься в ближайший месяц. Работы будет много, и выполнять её нужно безупречно.

Артём кивнул, поправляя очки:

— Ваша Светлость, я организую специальное окно в казначействе. Отдельный приём для возвращающих украденное. Строгий учёт, расписки на каждую копейку, перекрёстная проверка сумм с нашими досье.

— Сколько человек потребуется?

— Минимум шестеро постоянно. Один принимает деньги, второй проверяет по спискам, третий оформляет документы. И так в две смены. Плюс охрана — нельзя допустить, чтобы кто-то украл уже возвращённое.

Я усмехнулся мрачно:

— Воры крадут у воров. Справедливо. Григорий Мартынович, свои задачи знаете?

Крылов отошёл от карты:

— Наблюдение. Кто побежит возвращать сразу — виноват и боится. Кто молчит — либо чист, либо упёртый дурак. Коршунов уже расставил людей возле домов подозреваемых. Будем фиксировать реакции, попытки бегства, уничтожения документов.

— Хорошо. Действуйте.

Они разошлись по своим делам, а я остался у окна, глядя на укрытый снегом город. Две недели — это не срок для комфортного решения вопроса. Это срок для паники. Паника заставит принимать решения быстро, не давая времени на хитрости, сговоры, попытки спрятать деньги.

К обеду Владимир гудел, как потревоженный улей. Слухи об амнистии разлетелись по всему городу. Родственники арестованных штурмовали дворец, требуя объяснений. Как именно вернуть? Куда нести? Что будет, если не успеть?

Савва Михайлович, мой мажордом, докладывал каждый час:

— Ваша Светлость, у ворот дворца собралось человек пятьдесят. Просят аудиенции. Кричат, что не понимают условий.

— Пусть идут в казначейство. Артём им всё доступно объяснит. Кто не понял на заседании Думы — сейчас поймёт, когда увидит очередь.

К вечеру первого дня пришли первые смельчаки. Пятнадцать человек. Мелкие чиновники — писари, приставы, таможенники. Суммы от пятисот до пяти тысяч рублей. Артём прислал список с комментариями. Я изучил его, попивая остывший кофе.

Мелкая рыбёшка поплыла первой. Умные. У них суммы небольшие, вернуть могут. А вот крупные воры ещё думают, надеются, что пронесёт. Нет. Не пронесёт. Что ж, у них есть время подумать. Тринадцать дней, если быть точным.

На второй день очередь в казначействе растянулась на полквартала. Я не пошёл туда лично — не хотел давить присутствием, — но Крылов принёс подробный отчёт.

Люди несли деньги в мешках, чемоданах, свёртках. Кто-то приходил с банковскими чеками, кто-то с горстью серебра — копил десятилетиями, по алтыну за услугу. Лица у всех были разные. Кто-то испуганный, кто-то озлоблённый, кто-то облегчённо выдыхал, получив расписку.

Один седой таможенник плакал, отдавая тощий мешок с монетами:

— Это на старость откладывал…

А стоящий рядом с ним не менее седой товарищ поддел едко:

— Ага, когда купчин обувал на взвешивании груза, тогда о старости и думал. Мне-то не ври, Никодим.

Таможенник только всхлипнул тише.

Артём работал без отдыха. Проверял каждую расписку дважды, сверял суммы с досье, контролировал помощников. К концу второго дня собрали уже сотню тысяч рублей. Мелочь по меркам украденного, но показательная. Мелкие взяточники ломались первыми. Страх каторги пересиливал жадность.

К исходу третьего дня Артём доложил:

— Ваша Светлость, первая волна схлынула. Четыреста тридцать семь человек вернули деньги. Общая сумма — сто семьдесят три тысячи рублей. Все мелкие — писари, приставы, таможенники, судейские клерки.

— А крупная рыба?

— Молчит. Боятся, но ещё не сломались. Думают, может пронесёт бурю. Или пытаются найти способ вернуть не всё.

— Пусть думают. Осталось одиннадцать дней. Время работает на меня.

Утром четвёртого дня ко мне пришёл боярин Мстиславский. Тот самый, что также выдвигал себя на престол княжества, и на последнем собрании Думы дрожащим голосом спрашивал, что делать, если денег нет. Савва доложил о его приходе, и я велел впустить немедленно. Мог бы перенаправить его в казначейство, но это было бы стратегически неверно. Важно было показать, что власть открыта к диалогу. Что нам можно смело нести свои наворованные богатства и каяться.

Аристократ вошёл — и я едва узнал его. Бледный, осунувшийся, с синяками под глазами. Не брился, судя по щетине. Руки подрагивали, когда он снял соболиную шапку.

— Ваша Светлость, — голос хриплый, словно от бессонницы, — я хочу воспользоваться амнистией.

Я кивнул, указывая на кресло напротив:

— Садитесь. Сколько украли? — а сам одним глазом глянул в досье, где Артём любезно расписал все необходимые данные.

— Пятьдесят три…

Моя бровь поползла вверх.

— … тысячи? — голос собеседника дрогнул.

Он замолчал на полуслове, словно споткнулся о невидимую преграду.

— Вы у меня спрашиваете?

— Нет-нет! Шестьдесят восе… — выдавил он наконец.

Я качнул головой, окатив его холодным взглядом, и посмотрел в окно, словно потерял интерес к разговору. Выдержал паузу. Долгую. Очень долгую. Достаточно долгую, чтобы он начал потеть. Явно пытался прикинуть в уме, сколько успели откопать.

Он сглотнул:

— Восемьдесят четыре… — на меня уставились испуганные глаза.

Я милостиво кивнул.

— … тысячи рублей за последние годы, — выпалил он скороговоркой. — Взятки, откаты, фиктивные контракты. Я не буду отпираться.

— Мудро с вашей стороны. Сколько готовы вернуть?

— Семьдесят тысяч наличными. Всё, что есть в банке и дома. Плюс загородное родовое поместье — продам, вырученное тоже в казну. Оценочная стоимость пятнадцать тысяч. Верну всё до копейки.

Я откинулся на спинку кресла, изучая его. Боярин смотрел в пол, пальцы нервно теребили край шапки.

— Успеете продать поместье за оставшиеся дни?

— Продам за неделю, хоть в три раза дешевле рыночной цены, — выпалил он отчаянно. — Лучше потерять деньги, чем свободу. У меня трое детей, Ваша Светлость. Если я отправлюсь на каторгу…

Я поднял руку, обрывая его:

— Мудрое решение. У вас ещё есть время. Принесёте всю сумму, получите условный приговор. Десять лет без права на госслужбу. Но на свободе.

Мстиславский выдохнул так, словно его душили, а теперь отпустили:

— Спасибо, Ваша Светлость. Спасибо…

Когда он вышел, я подошёл к окну. Первый крупный боярин сломался. Остальные увидят — и побегут. Стадный инстинкт работает не только у овец. Страх заразителен. Особенно когда время поджимает.

К вечеру четвёртого дня Крылов принёс новости:

— Началось. После Мстиславского ещё четверо крупных чиновников пришли в казначейство. Суммы от тридцати до ста двадцати тысяч. Завтра ожидаем больше.

Он оказался прав. На пятый день казначейство превратилось в улей. На два квартала растянулась та очередь. Вот только стояли в ней слуги, а не сами бояре. Даже здесь заботились о собственном комфорте. Так или иначе приходили аристократы, чиновники, судьи, офицеры. Несли мешки с золотом, банковские чеки, расписки о продаже имущества. Артём не покидал кабинета, проверяя каждую расписку дважды.

Вечером пятого дня он доложил, шатаясь от усталости: