Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

После казней «Голос Пограничья» вышел со статьёй «Справедливость свершилась». Листьев писал, что впервые в истории Владимира боярина повесили не за политические интриги или сфабрикованную измену, а за реальные преступления против народа.

Статьи перепечатывали другие газеты. По всему Содружеству люди читали о том, как в одном княжестве закон впервые за много лет начал работать по-настоящему.

Конечно, были и критики. Газета «Владимирский курьер», финансируемая боярством, назвала меня кровавым тираном. Однако их тираж был смехотворным по сравнению с «Голосом Пограничья», который резво набирал обороты. К тому же, когда выяснилось, что главный редактор «Курьера» сам получал взятки от пары подсудимых за заказные статьи, газета потеряла остатки доверия.

Смертные приговоры вынесли только троим самым одиозным преступникам — тем, у кого на руках была кровь, но и остальные не ушли от ответа. Их судили по мере готовности материалов.

Следующими в зале суда оказались сорок семь человек — чиновники и бояре, виновные в крупных хищениях, но без доказанных убийств. Им назначили от десяти до двадцати пяти лет каторги или тюрьмы. С полной конфискацией имущества. С лишением дворянских титулов и званий. С пожизненным запретом занимать государственные должности.

Боярин становился простолюдином. Министр — каторжником с кайлом. Судья — узником в полосатой робе.

Когда зачитывали приговор боярину Долматову — бывшему заместителю Торгового приказа, укравшему всего за полгода на своей новой должности двести тысяч рублей через серые схемы, тот упал на колени и рыдал. Умолял оставить хотя бы титул. Кричал, что его род существует четыреста лет, что нельзя лишать его имени.

— Ваш род пережил четыре века, — оборвал я его причитания, — но не пережил вас. Титул конфискован. Княжество приговаривает вас к пятнадцати годам каторжных работ.

Полковника Семибратова, воровавшего на поставках продовольствия в армию, лишили всех воинских званий и наград. Двадцать лет службы, три боевых ордена — всё вычеркнуто одним росчерком пера. Приговор — восемнадцать лет каторги. Когда конвоиры уводили его из зала, бывший офицер шёл ссутулившись, за час постарев на двадцать лет.

Судью Карпенко, выносившего приговоры по заказу за взятки, приговорили к двадцати годам тюрьмы. Ирония была в том, что отправят его в ту же тюрьму, где сидели многие из тех, кого он незаконно осудил. Когда зачитывали приговор, несколько человек в зале аплодировали — родственники осуждённых им заключённых, чьи дела ушли на пересмотр.

Я смотрел на этих людей — бывших бояр, министров, офицеров — и видел, как рушится старый мир. Мир, где титул был индульгенцией от ответственности. Где боярин мог воровать безнаказанно, потому что он боярин. Этот мир умирал на моих глазах.

И народ это видел. Газеты печатали фотографии. Боярин Долматов в кандалах. Полковник Семибратов без погон. Судья Карпенко в тюремной робе. Картинки разлетелись по всему Содружеству. Владимирские аристократы в ужасе шептались — князь посмел тронуть благородные роды. А простолюдины в трактирах поднимали кружки — наконец-то справедливость.

Этот масштабный процесс, безусловно, снизил мою поддержку среди боярства. Резко снизил. Половина аристократии теперь видела во мне угрозу своему благополучию. Но — и в этом была ирония ситуации — никто не мог сказать, что я узурпатор. Никто не мог обвинить меня в том, что я захватил престол силой или обманом. Потому что именно эти самые бояре меня и выбрали. Сами. Добровольно. По всем законам и процедурам.

Конечно, это не означало, что я защищён от кинжала в спину, яда в вине или наёмного убийцы. Политические покушения — это совсем другая история, и легитимность от них не спасает. Но в публичном поле, в официальных документах, в газетах и на собраниях — ни одна тварь не могла сказать, что я незаконный правитель. Не могла поднять знамя законного сопротивления тирану.

Я был законным князем, избранным по всем правилам. И именно это делало мою позицию неуязвимой для политических атак. Можно было ненавидеть меня. Бояться меня. Даже пытаться убить. Но оспорить моё право на престол? Невозможно.

Через три дня после казней я созвал экстренное заседание Боярской думы. Бояре собрались притихшие, напряжённые. Атмосфера была тяжёлой, как перед грозой.

Я вошёл в зал, занял место, окинул их взглядом. Пятьдесят человек. Кто-то смотрел с затаённым страхом. Кто-то с плохо скрытой ненавистью. Кто-то просто опустил глаза, не желая привлекать внимание.

— Господа бояре, — начал я без предисловий, — вы видели, что произошло несколько дней назад. Трое преступников понесли заслуженное наказание за свои преступления. Это не месть. Это не прихоть. Это справедливость и закон.

Помолчал, давая словам осесть.

— Однако я понимаю, что воровство в этом княжестве стало системой. Системой, в которую втянуты сотни, если не тысячи людей. Я могу, но не буду казнить всех. Хочу верить, что большинство из вас способны жить по закону, если дать вам шанс.

Увидел, как некоторые бояре выдохнули с облегчением. Рано радуются.

— Поэтому я объявляю амнистию, — продолжил я твёрдо. — Срок — две недели. Каждый, кто за последние тридцать пять лет украл из казны деньги, имущество, принимал взятки или участвовал в коррупционных схемах, может добровольно вернуть похищенное. Полностью. До последней копейки.

Амнистия направлена не на тех, кто сидит в камерах, и даже не на те сорок семь душ, что отправятся на каторгу. Они будут осуждены. Хотя и для них есть шанс — вернуть украденное и получить сокращение срока. Но на государственную службу эти люди не вернутся никогда. Их карьера закончена.

Амнистия в первую очередь направлена на остальных двести с лишним арестованных, чьи дела ещё не дошли до суда. И они тоже больше не будут чиновниками.

Но что важнее — амнистия для тех, кто избежал ареста. На мелких взяточников, которых мы не стали брать из-за нехватки людей. На писарей, бравших по десять рублей за справку. На приставов, закрывавших глаза за двадцать. На таможенников, пропускавших товары за мзду. Их сотни. Может, тысячи.

Вот они — смогут продолжить службу. Если вернут всё до последней копейки.

Я продолжил:

— Тот, кто полностью вернёт украденное добровольно в течение двух недель, получит условный приговор. Что это значит? Судимость будет. Наказание назначат — каторгу, тюрьму, в зависимости от тяжести преступления. Но наказание будет «заморожено» на десять лет. Вы не отправитесь за решётку. Не поедете в каменоломни рубить булыжники. Останетесь на свободе.

Я обвёл тяжёлым взглядом зал.

— Но запомните: если вас арестовали — на государственную службу вы не вернётесь. Никогда. Амнистия не отменяет этого. Вы останетесь на свободе, сможете заниматься бизнесом, торговлей, ремеслом — чем угодно, только не государственными делами. А вот если вас НЕ арестовали, если вы из тех мелких взяточников, кого мы просто не успели взять — у вас есть шанс продолжить службу. Вернёте украденное, получите условный срок, и сможете работать дальше. Под надзором. Под угрозой активации приговора. Но работать.

Поднял палец:

— Но! В течение десяти лет испытательного срока вы не имеете права нарушать закон. Ни один. Даже мелкий. Попались на даче взятки? Приговор активируется, отправляетесь отбывать наказание полностью. Украли хоть краюху хлеба? То же самое. Любое нарушение — и условный срок превращается в реальный. И тогда вы лишитесь не только права служить государству, но и свободы.

Выдержал паузу:

— Это не прощение. Это отсрочка. Я даю вам шанс доказать, что вы не звери, а люди, способные жить по закону. Десять лет под надзором. Десять лет на коротком поводке. Один шаг в сторону — и прежний приговор вступает в силу немедленно.

Боярин Селезнёв, всё тот же пожилой аристократ, медленно поднялся:

— Ваша Светлость… Тридцать пять лет — огромный срок. Многие документы утеряны. Как человек докажет, сколько именно он украл?