Проклятый Лекарь. Том 4 (СИ) - Молотов Виктор

В его теле застряла игла моей собственной некромантской энергии, которую я ввёл в него в последние секунды его жизни. Это был не дар и не метка. Это был консервант.

Тончайший некротический импульс, который, как якорь, удерживал его душу на самой границе, не давая ей окончательно покинуть тело.

Он не был жив, но и не был до конца мёртв. Он находился в идеальном состоянии для того, чтобы с ним можно было поговорить.

Нужно было забрать его и провести допрос, пока остаточная Жива в его тканях не иссякла полностью. Эта аномалия может дать не просто ответы на вопросы. Она может стать ключом к пониманию того, как изменилось моё проклятье.

Охота ещё не закончена. Она просто перешла в новую фазу. Фазу посмертного вскрытия.

— Святослав, подожди! — окликнули меня.

Торопливые, но лёгкие шаги за спиной. Я остановился у лестницы, не оборачиваясь. Аглая.

— Куда ты так спешишь? — робко спросила она.

— Дела не ждут.

Она обогнала меня и встала на пути, преграждая проход. Больше не испуганная девушка, а решительная молодая женщина.

— Папа хочет тебя видеть! Очень хочет поблагодарить лично! — выпалила она. — И Георгий Александрович тоже ждет! Сказал, что нужно срочно поговорить! И главврач Сомов приказал немедленно сообщить, как только ты придёшь в себя!

Я остановился, мысленно расставляя приоритеты.

— Слишком много визитов для человека, который десять минут назад был практически мёртв, — заметил я.

— Тогда давай разделимся! — тут же предложила она, и я не мог не оценить её сообразительность. — Ты иди к главврачу, раз это по работе. А я скажу папе и Георгию Александровичу, что ты в порядке и скоро зайдёшь.

— Разумный план, — согласился я. Она учится. Быстро. — Скажи им, что я обязательно навещу. Через час, максимум — два.

— Хорошо! — она просияла. — Папа будет так рад! Он все время спрашивал о тебе!

Я смотрел, как она почти бегом направилась обратно к палате отца, и свернул в сторону административного крыла. Первым делом — Сомов. Нужно убедиться, что моя марионетка не расшаталась за сутки моего отсутствия.

Сомневаюсь, что охранники станут меня там искать. А потом смогу выскользнуть через черный ход.

По привычке, которая выработалась за последние недели, я направился к сестринскому посту, центральному узлу нашего отделения.

Глафира Степановна, вечный страж этого бастиона порядка, сидела за своим столом и с методичностью опытного счетовода заполняла какие-то журналы.

Увидев меня, она отложила ручку. Её суровое, обычно непроницаемое лицо на мгновение дрогнуло, смягчилось.

— Святослав Игоревич! — в её голосе, к моему удивлению, звучала неподдельная, почти материнская теплота. — Как ваше самочувствие? Мы все так переживали!

Интересная метаморфоза. Ещё пару дней назад она смотрела на меня как на врага народа, выскочку и похитителя чужих должностей. А теперь — едва ли не слёзы на глазах.

Забавно наблюдать, как успех творит чудеса с репутацией в коллективе.

— Спасибо, Глафира Степановна, уже лучше. Где найти Сомова? — уточнил я.

— Пётр Александрович теперь в кабинете главного врача, — она произнесла это с ноткой гордости, словно это её личное достижение. Она даже встала, что было верхом уважения с её стороны. — Третий этаж, восточное крыло. Вас проводить? Вы ещё так слабы после всего пережитого!

— Справлюсь, спасибо за заботу, — вежливо, но твёрдо отказался я.

— Святослав Игоревич, — она понизила голос до заговорщического шёпота, когда я уже проходил мимо. — Вы уж там… присмотрите за ним. Он врач хороший, но наверху его съедят. А на кого нам тут надеяться? На вас одна надежда и осталась.

Я кивнул, не останавливаясь.

Поднимаясь по широкой парадной лестнице, я размышлял над её словами. Даже Глафира Степановна, этот бронированный динозавр медицины, растаяла. Статус пациента, которого ты спас, оказывается важнее самого факта спасения. Полезное наблюдение.

Кабинет главврача располагался в самой престижной части клиники. Здесь пахло не лекарствами, а деньгами и властью. Натёртые до зеркального блеска паркетные полы, лепнина на высоком потолке, тяжёлые дубовые панели на стенах.

Из позолоченных рам на меня с неодобрением взирали суровые бородатые мужи в пенсне — отцы-основатели «Белого Покрова».

В просторной приёмной за массивным столом из карельской берёзы сидела новая секретарша. Молодая, в строгом, идеально сидящем костюме, с волосами, собранными в тугой пучок. Она не читала журнал, а работала на блестящем новом компьютере.

— Доктор Пирогов? — она подняла на меня взгляд, и я понял, что моё лицо здесь теперь знают.

— Он самый.

— Пётр Александрович сейчас занят, у него представители из министерства. Но он просил вас подождать, — её голос был ровным и деловым. — Присаживайтесь. Хотите чаю?

— С удовольствием.

Я устроился в глубоком кожаном кресле. Сомов обзавёлся атрибутами власти. Правильно. Фасад важен не меньше, чем содержание. И эта профессиональная, эффективная девушка — часть нового фасада. Он хорошо играет свою роль.

Роль, назначенную мной.

Я не заметил, как окунулся в размышления.

Мой суточный блэкаут. Это была аномалия, опасное отклонение от установленного протокола моего собственного тела.

Я мысленно открыл «историю болезни». Случай с княгиней Воронцовой. Обстоятельства были схожи: полное опустошение Сосуда, состояние, которое местные врачи назвали бы клинической смертью, а затем — мощный, спасительный приток Живы.

Восстановление тогда заняло… пару часов? Глубокий сон, и я снова был в строю.

Но на этот раз — целые сутки. Полный день, вычеркнутый из жизни. Непозволительная роскошь.

Первое и самое логичное предположение: проклятье адаптируется. Это не статичный кусок кода. Это живая, паразитическая сущность. Оно учится. Оно эволюционирует.

Оно увидело мой метод «перезагрузки» через полное истощение и решило установить… более длительную последовательность запуска. Защитный механизм, чтобы сделать меня более уязвимым после каждого «воскрешения».

Или, наоборот, оно слабеет?

Как умирающий двигатель, оно требует больше времени и усилий, чтобы провернуться. Цикл перезарядки становится длиннее, мучительнее. Второй вариант казался… слишком оптимистичным. Оптимизм — это роскошь для тех, у кого на душе не висит паразитический бог смерти.

Нужно было проанализировать изменения.

Мои некромантские способности, без сомнения, росли. «Реанимация» Ветрова была грубой, силовой работой…

Но контроль, который я продемонстрировал с призраком в моей квартире, точность связывающей руны, которую я наложил на охранников… это была работа мастера, а не подмастерья.

Мои целительские навыки тоже обострялись. Скорость и эффективность, с которой я разобрался с паразитом Ольги… это было за гранью простой интуиции.

Итак, оба полюса моей силы — светлый и тёмный — становились мощнее. Но система, которая их связывала… само проклятье… становилось более нестабильным, более непредсказуемым.

И это привело меня к последней, самой тревожной гипотезе. Той, к которой мой разум возвращался снова и снова, как мотылёк к чёрному пламени.

Что, если они неразделимы? Что, если проклятье — это не просто контейнер для двух противоборствующих сил?

Что, если это — конвертер? Симбиотический двигатель, который питается самим конфликтом между жизнью и смертью? Что, если, усиливая свою некромантию, потакая своей истинной природе, я одновременно кормлю и усиливаю то самое проклятье, которое пытаюсь сломать?

Это означало бы, что каждый шаг, который я делаю к возвращению своего былого могущества — это шаг к какому-то неизвестному, катастрофическому сбою всей системы.

Это означало бы, что я заперт в идеальном парадоксе: чтобы стать достаточно сильным для разрушения проклятья, я должен сначала сделать его нерушимым.

Ход моих мыслей, уходящий в довольно неприятную бездну, был прерван.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился Пётр Александрович Сомов. Он выглядел… старше. За одни сутки вес власти лёг ему на плечи, оставив тени под глазами и новые морщинки в уголках рта.