Лекарь Империи 8 (СИ) - Лиманский Александр

— Зачем жать?

— Затем, что нам нужно влить в него два литра за пять минут, а не за полчаса! А самотеком это будет капать вечность! Жми, я сказал!

Петров схватил мягкий пакет с раствором и начал изо всех сил его сдавливать. Жидкость широкой струей полилась в вену.

— Михаил Степанович, сколько времени прошло с наложения жгута? — спросил я.

— Двадцать одна минута!

Критично. Максимум час, потом начнется необратимая ишемия тканей. Но если снять жгут сейчас — он истечет кровью за минуту.

— Нужно ослабить жгут на тридцать секунд! Дать тканям глоток кислорода!

— Ты спятил, Разумовский⁈ — Лемигов уставился на меня безумными глазами. — Кровь же фонтаном пойдет по всему салону!

Вот оно. Старая школа. Протокол, вбитый в голову десятилетиями. Они готовы пожертвовать конечностью, чтобы гарантированно довезти пациента живым до стола. А я готов рискнуть, чтобы спасти и то, и другое.

— Я буду контролировать мануально! Готовь гемостатическую губку! — пришлось перейти на «ты», чтобы сокращать время и показывать кто тут главный.

Опытный фельдшер даже растерялся, но тут же взял себя в руки.

— Как⁈ — не унимался он. — Ты себе представляешь, что такое прижать бедренную артерию в рваной ране⁈

— Представляю. — я посмотрел ему прямо в глаза.

— Эй, двуногий! Ты точно знаешь, что делаешь⁈ — завопил в голове Фырк.

— Если мы не восстановим хоть минимальную перфузию, он потеряет ногу! — твердо сказал я ему в своих мыслях.

— А если восстановишь — может потерять жизнь! — возразил Фырк, подпрыгнув на моем плече.

— Риск оправдан! — отмахнулся я.

Я, не дожидаясь его разрешения, засунул пальцы прямо в рану, подвинув Лемигова. Пациент дернулся. Я нащупал пульсирующий обрубок артерии

— На счет три ослабляй закрутку! — приказал я

— Не сметь! — повысил голос Лемигов, — Я старший фельдшер в этой бригаде! И по протоколу я запрещаю ослаблять жгут до прибытия в стационар!

Я не стал с ним спорить. Я посмотрел ему прямо в глаза. Мой голос стал холодным и предельно четким, как будто я читал лекцию по судебной медицине.

— Михаил Степанович, давай разберем ситуацию. Ты — старший фельдшер бригады, это так. Твоя задача — доставить пациента в больницу живым. Моя задача — доставить пациента в больницу живым и с ногой. Протокол, на который ты ссылаешься, написан для стандартных ситуаций и стандартного персонала. Он предписывает максимально безопасный, но не всегда оптимальный алгоритм. Он защищает в первую очередь тебя от трибунала, а не пациента от ампутации.

Я сделал короткую паузу, давая ему осознать сказанное.

— Сейчас, — продолжил я, — мы имеем дело с неполным разрывом артерии. Я могу контролировать кровотечение мануально. Если мы не дадим тканям хотя бы минимальный кровоток в течение следующих десяти минут, мы гарантированно получим тотальный ишемический некроз мышц голени и стопы. Это приведет к стопроцентной ампутации на уровне бедра, даже если мы спасем ему жизнь. Ты готов взять на себя ответственность за то, что этот тридцатилетний парень останется инвалидом на всю жизнь, потому что ты слепо следовал инструкции, когда рядом был специалист, способный эту инструкцию обойти?

Лемигов молчал. Его лицо стало багровым. Он был раздавлен. Я ударил по его профессиональной гордости и по его совести.

— Я беру на себя полную, документированную ответственность за это решение, — я нанес финальный удар. — Если он умрет от кровотечения из-за моих действий, под разбирательство пойду я.

Выбор был очевиден.

— Под твою ответственность! — сквозь зубы сказал Лемигов.

— Под мою! Давай! Три, два, один!

Лемигов на пол-оборота провернул палку. Кровь тут же хлынула из раны, но не фонтаном — мои пальцы, прижимавшие сосуд, направляли часть потока мимо разрыва, в дистальное русло.

— Десять секунд! — считал я вслух, свободной рукой пытаясь нащупать пульс на стопе. — Пятнадцать! Двадцать!

Стопа теплела!

— Двадцать пять! Тридцать! Затягивай!

Жгут снова пережал артерию. Но эти тридцать секунд дали тканям спасительный глоток кислорода.

— Петров! — крикнул я. — «Целокс» есть? Гемостатический порошок?

— Н-нет… Только обычная гемостатическая губка!

— Давай сюда!

В этот момент монитор издал долгий, тревожный писк. Я бросил взгляд на экран. Брадикардия.

ЧСС — 35 уд/мин

— Черт! — выругался Лемигов. — Пульс падает! Остановка!

— Это не вагусная брадикардия! — я мгновенно проанализировал ситуацию. — Это критическая гиповолемия! Сердцу просто нечего качать!

Классическая ошибка экстренной медицины — лечить следствие, а не причину.

— Атропин? — испуганно предложил Петров.

— НЕТ! — рявкнул я. — Атропин сейчас убьет его! Он ускорит и так пустое, изможденное сердце! Нам нужны вазопрессоры! Мезатон! Норадреналин!

— Но это не по протоколу! — запаниковал Петров. — Линейная бригада не имеет права…

— К ЧЕРТУ ПРОТОКОЛ! — мой голос сорвался на крик. — ПАЦИЕНТ УМИРАЕТ! Михаил Степанович, в реанимационной укладке есть мезатон?

Лемигов секунду колебался, глядя то на меня, то на умирающего пациента, потом решительно полез в оранжевый ящик.

— Есть. Но если что — ты отвечаешь!

— Отвечаю! Ноль целых пять миллиграмма внутривенно! Медленно!

Лемигов быстро набрал препарат и ввел его в катетер. Тридцать секунд… минута… Я смотрел на монитор.

АД — 60/30… 70/40…

— Работает! — с облегчением выдохнул Петров.

Машину резко тряхнуло на очередной яме.

— ОСТОРОЖНЕЕ, МАТЬ ТВОЮ! — заорал Лемигов водителю через перегородку.

— СТАРАЮСЬ! — донеслось в ответ. — ДОРОГА — ОДНО ДЕРЬМО!

Мы мчались уже семь минут. До больницы оставалось еще примерно столько же. Пациент висел на тончайшей нити — то приходил в сознание и тихо стонал, то снова проваливался в темное забытье.

— Сколько влили? — крикнул я Петрову.

— Почти полтора литра! — доложил тот. — Сейчас второй пакет…

И тут произошло то, чего я боялся больше всего.

Монитор издал долгий, пронзительный, непрерывный писк. На экране ЭКГ, где до этого мелькали редкие, уродливые комплексы, появилась прямая, как струна, зеленая линия.

— Асистолия! — заорал Петров. — Остановка сердца!

Так. Конец компенсации. Критическая гиповолемия в сочетании с гипоксией и тяжелейшим метаболическим ацидозом. Сердечная мышца исчерпала свои энергетические резервы. Остановка.

Я не раздумывал ни доли секунды. Вскочил на колени прямо на носилках, насколько позволял низкий потолок реанимобиля. Сцепил руки в замок, положил основание ладони на грудину Андрея.

— Начинаю СЛР! — крикнул я и всем весом навалился вниз.

СЛР — это сердечно-лёгочная реанимация.

Грудная клетка поддалась. На третьей компрессии я услышал характерный сухой хруст — сломанное ребро.

Перелом ребра — ожидаемое и абсолютно приемлемое осложнение. Живой пациент с переломом лучше, чем мертвый с целым скелетом.

— Михаил Степанович! — командовал я, не прерывая ритмичных нажатий. — Мешок Амбу! Переходи на вентиляцию! Два вдоха на каждые тридцать компрессий!

Лемигов, одной рукой продолжая держать артерию, другой схватил дыхательный мешок и плотно приложил маску к лицу пациента.

— Петров! — продолжал я, не сбиваясь с ритма. — Адреналин! Один миллиграмм внутривенно! Немедленно!

— Есть! — Петров начал вскрывать ампулу.

Тридцать быстрых, сильных компрессий. Короткая пауза. Два резких вдоха от Лемигова — грудная клетка пациента поднялась и опала. Снова тридцать компрессий.

Сто компрессий в минуту. Глубина — пять сантиметров. Полное расправление грудной клетки между нажатиями. Базовый протокол СЛР. Главное — ритм и глубина.

— Адреналин введен! — доложил Петров.

Я продолжал качать.

Пот заливал глаза. В тесном, душном салоне стало нечем дышать. Машину трясло, и я с трудом удерживал равновесие, опираясь коленями о края носилок.

— Минута реанимации! — считал Петров.