Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

Ему не нужны были собеседники. Как и мне — советчики. Или нужны? И мы сидели на одной и той же лавке, он говорил, а я слушал. И оба мы смотрели на то, как с плеч Энджи падали на пол длинные светлые пряди.

— Мы знаем больше прочих, Аспид. Мы живём долго. Кому скажи — рай. Только не рай это. Не благодать, — Хранитель провёл руками по карманам и даже заглянул в урну, куда только что ушла пустая бутылка.

— Эй! Мил человек! Ходи сюда! — внезапно крикнул он, и к нам через улицу перешёл странной походкой мужчина средних лет. Вряд ли планировавший это.

— Гляди-ка, дружище — вон тама машина стоит, синяя. Возьми в багажнике, в чемодане, зелёном таком, две бутылки, да тащи сюда. Одну — мне, вторую — тебе, честно? — Хранитель говорил вслух, добавляя Речью образы: где именно «тама», какая именно «синяя», как выглядят бутылки.

Мужчина выслушал и кивнул. И ушёл в сторону Вольво. Уже обычной, человеческой походкой. Заинтересованной даже, я бы сказал. Вернулся через предсказуемый десяток минут, выдав Хранителю две бутылки Мартеля. И замерев, будто в ожидании. Обычный мужичок — клетчатая рубашка, в меру вытянутые на коленях брюки, коричнево-оранжевые ботинки «в сеточку» с «бамбуковыми» носками под ними.

— Спасибо, дружище. Держи, домой снеси, на улице не пей. Завтра дочурку попроси цену в интернете глянуть. Да решите с женой, с Зинкой-то — пить, аль начальству подарить под повод подходящий, — увещевал Хранитель.

Мужик кивнул, прижал к груди посуду и ушёл, не оглядываясь. Да, опций открывалось всё больше. Но цена…

— Я, Аспид, скиты и монастыри строил. Народу тыщи ходили подо мной. Но всегда больно это, когда по родному-то… Ты с Линкой недавно, вроде, но я ж чую — убивать готов начать, даже своих. Я советовать не стану тебе. Я просто чуть-чуть попрошу. Вежливо.

Бутылка коньяку, французского, хорошего, даже очень, какого вряд ли видали каждый день в этих краях, запрокинулась надо ртом Хранителя, о возрасте которого я зарёкся и думать. И плавным полукругом перешла ко мне. Воспарив и надо мной.

— Больно будет, Аспид. Больнее, чем сейчас. Больнее, чем было когда-либо. И ты удивляться будешь, как же боль такую пережить человек в силах. Об одном прошу: не удивляйся. Переживи.

С крыльца салона спускалась вниз Энджи. Мой ангел. Мой другой ангел.

Она подошла ко мне через дорогу, на которой, по счастью, не было машин, и остановилась на расстоянии, чуть бо́льшем, чем моя вытянутая рука. То есть недостижимо далеко. И сказала ровным, спокойным, неживым голосом:

— Мне очень больно, Яр. Забери меня туда, где мне будет легче. У меня, кроме тебя, никого на свете нет.

Стройная, молодая девушка. Стильно одетая. Бледная. С коротким тёмным каре. И теми же, нежно-голубыми, васильковыми глазами. Полными слёз.

Между желанием спалить прямо сейчас в серую пыль только Бежецк или всю Тверскую область целиком не пролез бы и волос. Неожиданный ветер потянул по Рыбинской улице пыльную траву, песок и обрывки бумаги.

Глава 8

Средняя полоса

Алиса только что не приплясывала на месте за спиной Энджи. Ещё бы — первый раз в жизни так надолго оставила сына. Да тем более сразу с говорящим деревом. И пусть она постоянно слышала их разговоры Речью, от чего выглядела с точки зрения парикмахерш слегка не в себе, но слушать — это одно, а взять на ручки и обнять, прижав к груди — другое, конечно. Губастые мастерицы ножниц и фена вышли следом за ними, тут же у крыльца вооружившись длинными и тонкими сигаретками. Видимо, переработали с непривычки и решили отдохнуть. И, судя по взглядам исподтишка, обсудить странных клиенток, одна из которых отвечала невпопад и улыбалась, как слабоумная, а вторая вообще за всю стрижку-покраску от силы слов пять сказала, и выглядела как наркоманка какая-то — взгляд стеклянный, сама еле шевелится. То, что встретили этих посетительниц на улице пьющий, хоть и модно одетый дед и парень с лицом мрачным и злым настолько, что на него, кажется, даже Солнце смотреть избегало, было предсказуемо.

Я шагнул вперёд и обнял Лину за плечи. Заглянул в глаза, в которых стояла всё та же боль. И остро, ярко, как, наверное, никогда в жизни, пожелал забрать себе её тоску, страх и скорбь. Как случилось тогда с Осиной, когда малая толика его печали чуть не вбила меня в землю.

— Я обещаю, Энджи, что сделаю всё, что смогу, чтобы стало полегче, — пальцы стало покалывать, словно я отлежал их. Но вместо крови, что будто иголочками постукивала-пробивала себе путь в онемевшие ткани, в меня и вправду потекла боль Лины. Её глаза раскрылись шире. Слёзы пропадали.

— Ты как это… Так же не бывает, — ахнула она.

— Бывает, внучка, бывает, — протянул Сергий, глядя на меня очень внимательно. — Только очень мало кто умеет. Все людские истории про утешителей и утолителей печалей не на пустом месте выросли. Главное — меру знать. Шабаш, Яр!

Руки мои соскользнули с плеч Энджи, потянув вслед за собой к земле. Дед мгновенно оказался рядом, поддержав.

— Вот об этом я и говорил, когда про меру-то толковал. Всё вам неймётся, молодым, — бубнил он недовольно, но во взгляде сквозила тревога. Настоящая.

— Чего? — спросил у него я, отступая к лавке. Сидя было как-то спокойнее.

— Того! Из тех, кто таким умением владели, в своём уме мало кто оставался. Начинаешь жалеть всех вокруг — и не замечаешь, как у самого сердце истирается в труху. А ещё озлоблялись многие, тоже бывало. Помогаешь, мол, всем подряд — а дерьма в мире меньше не становится. Во всём мера нужна, Аспид. То, что девочке помог — молодец. Больно на неё смотреть было, почернела вся. Но не части́ с этим.

— Спасибо за науку, Хранитель, — кивнул я. Голова тоже вроде бы в весе прибавила, как и ладони.

— Обращайтесь, у меня этого добра — сады! — самодовольно хмыкнул он в ответ.

«Начинаешь жалеть» он сказал? Значит, был одним из тех немногих, кто остался в своём уме. Относительно. Стало быть, можно научиться и этому.

До машины шли с Линой под руку, молча. Дед ушёл с Алиской, которая заметно напрягалась, чтоб не перейти на бег.

— А ты как пережил смерть родных? — тихонько спросила Энджи. А у меня всё не выходило привыкнуть к её новой причёске — совсем другой казалась. Бывает же так.

— Никак, — пожал я плечами. И пояснил, заметив распахнутые голубые глаза, — С простыми земными делами, вроде могил и наследства, разобрался, а вот пережить — не пережил. Меня Хранитель подмосковный из петли, считай, вынул.

Маленькая ладонь с холодными пальчиками погладила мой локоть, сочувствуя и будто стараясь поддержать. Но, как ни странно, боль и вправду притупилась. Наверное, потому, что вместе с тем, что удалось забрать у Лины, Ярь спалила и часть того, своего, что было во мне.

— А потом закрутилась такая канитель — как-то некогда стало себя жалеть. Сестра с Павликом появились — их не в пример жальче было. И вообще — мужик я или где? — я попробовал состроить такое же альфа-самодовольное лицо, какое было у Сергия утром в отеле.

Лина чуть улыбнулась. Видимо, крокодил Данди из меня вышел очень средненький. А потом привстала на носочки и поцеловала меня в губы. Тихонько прошептав: «Спасибо!».

Дорога за Бежецком была так себе. Будь мы на Ниве — пришлось бы худо, пожалуй. Шведский же флагман катил, будто на воздушной подушке, спасая от тряски и качки. Пять часов до финишной точки прошли почти незаметно — Павлик ел на ходу, до ветру никто не просился. На объездной вокруг Череповца в двух местах стояли кордоны гаишников, по две машины, с лениво прогуливавшимися рядом автоматчиками в брониках и шлемах. Но на нас они не обратили никакого внимания. Я удивился было, а когда заметил, как пузатый блюститель собрался прямо на наших глазах оросить обочину, понял — они нас просто не видели.