Седьмая сестра - Ожигина Надежда

Аллея уже опустела. Вроде и не было перспектив на роман, а все равно обидно. Верно говорят мудрые люди: за двумя зайцами побежишь – ни одного не поймаешь. Законный итог: и Григу я не нужна, и с иностранцем сойтись не успела. Конечно, в запасе оставался Обухов, единственный проявивший симпатию, тоже в моем вкусе парнишка. Ну, такой вариант, на крайняк. Потерялся на фоне азиатского айдола.

Ох и крутит меня от нехватки любви! Первым встречным на шею бросаюсь! Где вы раньше были, красавцы с Изнанки, принцы из страшной сказки?

И все-таки Григ Воронцов. Теперь я знаю, где вести поиски. Территория МГУ огромна, но гораздо меньше, чем вся Москва. Браслет к тебе тянется, помнит хозяина, а значит, прижму тебя к стенке. Мне нужна помощь, снова. И я ее получу!

Я сидела в гримерке и все это думала вместо подготовки к концерту. Перебирала в безвольной памяти образы трех парней, подкинутых щедрой судьбой, чтобы напомнить, каково быть девушкой! В меру привлекательной, в меру талантливой, не хватающей звезд с небес, но ведь и не отсталой дурнушкой!

Я могу быть другой. Чуткой, заботливой. Я умею варить борщ и резать салаты, я даже рубашку могу погладить, не подпалив рукава! В приболевшем воображении черная рубашка сменялась серой, тренч обращался джемпером, а очки владельца то теряли оправу, то снова ее обретали.

Да я бредила наяву!

Ленка сдержала слово, заскочила в гримерку перед концертом. С торжественной улыбкой вручила звезду, будто высший орден России. Она даже цепочку успела купить, серебряную, витую, чтобы я могла надеть амулет и спрятать его под концертным платьем.

– Никому не показывай! – поучала Элен. – Удача не любит посторонних глаз. Фортуна всегда играет вслепую, не нарушай темноты и тайны.

Не иначе, успела хряпнуть подруга. Для храбрости и за мой успех. Такой слог, такие эпитеты! Только спьяну и подберешь.

Элен сама застегнула цепочку, спрятала под локоны пышной прически под девятнадцатый век. Обошла меня кругом, будто статую, любуясь со всех сторон.

– Красивая ты, Алька, завидую. Пусть звезда тебе светит в ночи и вытащит из этой клоаки. Даже если мне не отмыться, у тебя есть шанс прожить долго и счастливо.

Я притянула ее к себе и обняла, крепко-крепко. Пусть говорят что хотят, пусть сама Ленка ругает себя и винит во всех смертных грехах, всегда ее буду любить! В ней – мое детство и юность, первая любовь и прыщи, первые страшные тайны «только чур никому-никому!». Я никогда ее не предам, все брошу, переломаю жизнь, потому что сестер не выбирают, за них бьются до последнего вздоха.

Элен затихла в объятьях, нас словно связало ее амулетом, самым драгоценным подарком, который подруга могла отдать, – памятью о загубленной маме. Кулончик тихонько позванивал, сплетая в единое целое наши души, мечты, стремления. А когда я сбежала на сцену, показалось, меня вырывают с корнями, отделяют от плодородной почвы, что подпитывала все эти годы.

Или это были чувства Элен, потому что в реальности я стала кормом, подпиткой для зараженной лярвы, тем самым заветным леденцом из детства, что можно было лизнуть и бережно закрутить обертку, оставляя чуть-чуть про запас?

Где-то возле сердца звенел амулет, подстраиваясь под новый ритм.

Я не увидела Ленку в зале, впрочем, не до этого было. В мыслях о подруге, Григе, китайце не находилось места для нот. Я запуталась в очередности песен, трижды слажала в одной композиции, и товарищи по квартету косились на меня в изумлении. Уж кто-кто, но я не могла сфальшивить! Однако вновь не попала в ноты. В четвертый раз, для вселенской гармонии.

В антракте дирижер меня пропесочил, приказал собраться, перестать дурить, выпить похмелин и начать работать. Под занавес играли самое сложное, и меня ждала сольная партия. В зале, между прочим, сидит режиссер из Союза кинематографистов, вдруг позовет саундтреки лабать? Нельзя облажаться, звезда моя!

Это я и сама понимала. Даже если сегодня последний концерт и с берегов Черного моря мне будет на все плевать. Со сцены уходят красиво, с гордо поднятой головой! А не бегут перепуганной крысой, замучив несчастную скрипку.

Пусть отныне не взлетать к музыкальным вершинам, не побеждать на конкурсах и не блистать в оркестрах. Пусть ждет меня серая жизнь халтурщицы в ресторане на пляжном курорте – даже этот трешовый музон нужно сыграть до конца. После концерта получу гонорар, а еще через неделю…

Через неделю. От этого факта сбивалось дыхание, будто оглашали мой приговор. И палач уже ждал с топором у плахи.

Не так уж просто оставить Москву – город, в котором прожила всю жизнь, пропиталась звуками уютных двориков и торжественных площадей. Нелегко отказаться от странного воздуха – такого насыщенного и густого, что можно мазать на хлеб как масло. Трудно представить день без мелодии, что порождает столица.

– Самойлова, тебе полегчало? – Дирижер нарисовался в дверях и поманил меня пальцем. – Детка, не стоит бухать в одиночестве, я охотно составлю компанию, только молю: соберись! Хотя бы соло не завали, а то закидают нас помидорами. Ты пришла в себя? Ну и умничка. На сцену, публика ждет.

Я вышла, сжимая скрипку в руке. С прямой спиной села на стул. Посмотрела в темнеющий зал, точно заглянула в могилу.

Почти сразу обнаружилась Ленка: подруга сидела в первом ряду, нервно комкая программку концерта. Будто чуяла, в каком я раздрае. Помахала рукой в знак поддержки. Только легче от этого мне не стало. В глазах появилась какая-то резь, словно песок просочился под веки, и сразу же зачесалось запястье.

Почему померещилась сытая тень на холодном лице Элен? Даже губы подруги сложились, будто обхватили коктейльную трубочку. Она чмокнула и облизнулась, смакуя пряное пойло, что смешалось в моей душе, взбитое шейкером переживаний.

Как ты можешь, лярва! Я же готова выломать жизнь в попытке тебя спасти!

Дирижер сделал знак, взметнулись смычки. Но я показала, что не готова, и перекинула скрипку в неповрежденную правую руку. А левую, с обережным браслетом, прижала к груди, к амулету звезды. Запахло травами, остро, сладко, так, что разом прояснился затуманенный мозг. Я увидела, как перекосило Элен, как ощутимо она поперхнулась. Закашлялась, подавившись слюной, а может, моими соками, которые пила, не стесняясь. Ей опять пережало горло, лицо покраснело и сморщилось.

Да я же устрица из анекдота: меня снова пытались высосать, а я хамила в ответ!

Григ Воронцов подарил оберег и лишил Элен доступа к пище. Но умная лярва сообразила, каким подарком меня подкупить! Подвесила на шею звезду, поближе к тревожному сердцу, вскрыла ауру чередой сомнений, необходимостью все изменить, пожертвовать собой ради счастья подруги. И все с такой милой улыбкой, с таким искренним желанием защитить! Ленка, что за подлость ты сотворила?

Кашель Элен не утихал, по залу пошла цепная реакция. Так всегда: закашлял один – другим тоже нужно прочистить горло. Ленка сделала знак рукой, мол, будет ждать у служебного входа, и поспешила из зала.

Едва она скрылась за алой портьерой, мне словно вернули желание жить. Я успокоилась, вспомнила ноты. Браслет перестал жечь кожу, и я вскинула любимую скрипку, прижав инструмент к подбородку. Сделала знак дирижеру, что теперь все в полном порядке. Мне хотелось играть, заставлять струны петь, плыть над залом вместе с мелодией. Без Элен, глумившейся в первом ряду, я стала сильнее и тверже, потому что раздумала уезжать. Мое место – в Москве. Мой пульс, мое сердце бьется в унисон со столицей. Без присосавшейся лярвы в анамнезе будут открыты любые дороги!

Я никогда еще так не играла, не выкладывалась в соло целиком, безоглядно, будто выступала в последний раз в жизни перед отправкой на казнь. Моя скрипка собрала воедино квартет, и нас даже вызывали на бис – так клево получилось в итоге.

Я ощущала, что рождаюсь заново, дышу, осязаю мир, фениксом восставая из пепла.

Обухов, милый кромешник, ты прав! Жизнь без лярвы полнее и ярче. Но как решиться на разрыв, не подскажешь?