Навола - Бачигалупи Паоло

— Давико!

Стая птиц каури поднялась в воздух рядом с тропой, и Аган Хан принялся ломиться туда, откуда пришел, в погоне за звуками, которые, как он думал, производили мы с Пеньком, пытаясь скрыться.

— Давико! Это не игра!

Я потянул Пенька за ним. Мы шли не слишком близко и не слишком далеко. Кто теперь охотник и кто жертва? Трудно сказать, такова запутанность плетения Вирги.

— Давико! Где вы?

Засев в подлеске, мы наблюдали, как Аган Хан запрыгивает на огромного черного скакуна, разворачивается кругом, в последний раз высматривая наши следы, а потом несется по тропе к кастелло Сфона, куда, по его мнению, мы уже направились. Стук копыт затих вдали.

— Разве мы не умники? — Я отыскал в кармане морковку и угостил Пенька, потрепав его по шее. — Разве не хитрецы?

Пенек согласно фыркнул.

Мы двинулись было по тропе в том направлении, где скрылся Аган Хан, но внезапно у меня возникло подозрение, что главный солдат решил преподать мне урок военного искусства.

Быть может, на самом деле он увидел меня и теперь играет со мной, как кошка с мышью.

Я натянул повод, заставив Пенька остановиться.

— Сдается мне, наш друг устроил засаду. А ты что скажешь?

Пенек дернул ушами.

— Вот-вот. Он решил поучить нас бдительности в лесах.

Чтобы не угодить в ловушку, мы свернули с тропы и двинулись между деревьев, углубляясь в дремучий лес. Добравшись до каменистого склона, я спешился и повел Пенька вверх через папоротники и подрост. Путь оказался трудным, и отовсюду сочилась вода, отчего почва была сырой и зыбкой. Наконец мы вышли на высокий обрыв. Лес здесь был не таким густым, но наш путь все равно то и дело преграждали валежник и ручейки.

Солнце садилось. Я заподозрил, что поступаю не так уж и умно. По моим прикидкам, у нас есть час, от силы два, прежде чем сгустится темнота. За пологом деревьев солнце уже касалось самых высоких холмов. Скоро тени станут плотными и густыми, особенно в долинах.

Сердясь на себя, я повел Пенька вниз по скалам, обратно к тропе. Если поторопимся, еще можем успеть в кастелло до темноты.

Мы спустились с крутого холма, однако, к моему изумлению, вместо тропы обнаружили бурный ручей, глубокий и быстрый, почти реку. Я растерянно огляделся. Я не узнавал ни ручей, ни ландшафт вокруг нас. Поток был шире, каменистей, стремительней и полноводней, чем следовало, а на другом его берегу поднимался новый крутой холм. Все это никак не походило на знакомые очертания долины и тропу, ведущую к Сфона.

Я перевел Пенька через ручей, по ледяной воде, доходившей мне до колен, и, хлюпая мокрыми бриджами, поднялся на противоположный берег, полагая, что холм окажется маленьким и на той его стороне я найду тропу. Но холм все поднимался, а лес сгущался. Тяжело дыша, я остановился и вновь растерянно огляделся.

Пенек нетерпеливо фыркнул.

— У тебя есть мысли, где мы находимся? — раздраженно спросил я, замерзая в мокрой одежде. — Если да, поделись со мной.

Он посмотрел на меня как на дурака, и, полагаю, отчасти я и был дураком, потому что мы окончательно заблудились.

Глава 9

Головокружительное ощущение — осознать, что ты утратил чувство направления. Верх становится низом. Левая сторона — правой. Север, юг. Все словно вращается. Умение ориентироваться в лесу, которое мне привили Аган Хан и Деллакавалло, подсказывало, что именно в такой момент можно потерять голову. Дезориентация заставляет людей паниковать и метаться туда-сюда, забираясь все глубже, пока не умрут с голоду. Даже опытный охотник может заблудиться. Будет бегать кругами и наконец рухнет от истощения или травмы. И умрет вдали от других людей.

Я подавил панику и пожалел, что намок.

— Мы пойдем вдоль ручья, — сказал я Пеньку, стараясь, чтобы голос звучал властно. — Будем идти, пока не сядет солнце, а потом разобьем лагерь.

Быть может, ручей и не выведет меня к тропе или владениям Сфона, но он будет струиться между холмами, объединяться с другими ручьями — и в конце концов выберется из Ромильи на открытые равнины, где сольется с великой Каскада-Ливией, а та в конечном итоге приведет меня домой, в Наволу.

— Мы не заблудились, — твердо сказал я Пеньку. — Мы лишь немного удалились от дома.

Мы зашагали по берегу ручья. Он был топким и заросшим. Мои сапоги и бриджи снова промокли насквозь, а вода была холодной. Родники и другие ручьи постепенно делали поток более глубоким и быстрым, превращая его в бурную речку. Шум воды заглушал другие звуки. Я продирался через папоротники и кусты, ведя за собой Пенька, ориентируясь на звук реки. Несмотря на мой план, я по-прежнему втайне надеялся отыскать тропу, ведущую к Сфона. Эта мысль поддерживала меня, пока шиповник и ежевика цепляли и рвали мою одежду и кожу. Надежда прожила до того момента, когда мы пробились сквозь стену папоротника-орляка — и увидели, как река срывается в пустоту.

Скала.

Вода неслась по ее гранитной поверхности пеной и туманом, падала, крутилась и наконец, далеко внизу, обрушивалась в бурлящее озерцо, полное обломков черной древесины, прежде чем вновь собраться потоком и исчезнуть в темнеющем лесу. Скала была слишком крутой, чтобы спуститься, и я сомневался, что смогу отыскать другой путь сейчас, в быстро сгущавшихся сумерках.

Пенек с укором посмотрел на меня.

— Да, знаю. Это моя вина.

Я повел Пенька прочь от воды, высматривая менее холодную и мокрую землю, сетуя на то, что теперь теплой постели и еды точно не будет. Даже под соснами было мокро и холодно. У меня не было с собой ни одеяла, ни каких-либо других принадлежностей, чтобы разбить лагерь, а потому я печально расседлал Пенька и вычесал его как мог тщательно, а затем свернулся у древесного корня, который был суше других предметов, находившихся поблизости, включая мои сапоги и бриджи.

В животе забурчало. Я плотнее закутался в плащ.

— В этом есть урок, — сообщил я темному силуэту Пенька. — Сейчас ты умник — а в следующую секунду дурак.

Пенек согласно фыркнул.

Это была неуютная ночь, беспокойная, полная дрожи и полусна. Я метался и крутился, туже натягивал на себя плащ и трясся. Мои сны были странными и тревожными, разум трудился над задачей, как отыскать дорогу из Ромильи — и как я вообще умудрился заблудиться.

В полусне, окоченевший и дрожащий, я возвращался по своим следам, отмечая каждый поворот, каждую складку холмов, каждую долину, что мы пересекли до и после того, как я улизнул от Агана Хана. Я вновь шел вдоль реки, ломая голову над причудливым, извилистым путем воды, пытаясь понять, как наткнулся на нее и куда она текла.

А что насчет скалы? Откуда она взялась?

Во сне я лучше обходил топкие места и ловчее избегал шипов и колючек ежевики и шиповника, но все равно вышел к обрыву и посмотрел сверху на темную Ромилью. Деревья серебрились от лунного света, дремотного и таинственного, а в густых тенях вокруг их стволов шуршали птицы, перешептывались кролики и шныряли лисы. Олень склонил голову, чтобы напиться из ручья далеко внизу.

Не просыпаясь, я повернулся и зашагал по пути, который мы с Пеньком преодолели с наступлением темноты. Шел по отпечаткам копыт Пенька и моих сапог, из грязи на более сухую почву, пока наконец не выбрался на поляну, где мы заночевали и где дремал Пенек; седло лежало рядом с ним на поваленном дереве, а я сам свернулся клубочком на земле, и мы оба, ничего не подозревающие и беззащитные, пахли сном, мясом и теплой кровью...

Вздрогнув, я проснулся и отполз назад, прижавшись к дереву.

Я ожидал увидеть стоящего надо мной разбойника, но наша полянка была пуста. Лишь лунный свет, тишина и мягкое дыхание Пенька. Никаких запахов человека. Только сосна. Но что-то было неправильным. Мои пальцы потянулись к кинжалу, осторожно высвободили его. Я вгляделся в черные лесные тени. По коже бегали противные мурашки от ощущения, будто за мной следят. Нож в руке казался маленьким и нелепым. Все жуткие истории о Ромилье, что я когда-либо слышал, пронеслись в моем сознании. Разбойники, нападавшие на простодушных путников. Волки, терзавшие рогатый скот. Фаты, заманивавшие людей к обрыву. Голгоцца, бродячие мертвецы, пожиравшие сердца живых...