Лекарь Империи 6 (СИ) - Лиманский Александр

Я мгновенно поставил диагноз — цирроз печени, скорее всего алкогольный. Стадия компенсации, но печень уже кричит о помощи.

Нефтяной магнат Якушев, громко смеявшийся у бара, был не просто богачом. У него был легкий, едва заметный тремор правой руки — классический «счет монет».

Лицо было лишено мимики, словно маска. Ранняя стадия болезни Паркинсона. Через пару лет ему понадобится хороший невролог. Если, конечно, он его уже не привлек.

А вот этого я знал. Первый заместитель губернатора Мартынов, вальяжно беседовавший с какой-то дамой, был не просто чиновником.

У него была одышка при разговоре, бочкообразная грудная клетка и желтые от никотина пальцы, сжимавшие бокал с виски.

Хроническая обструктивная болезнь легких, последняя стадия. Плюс, скорее всего, ишемическая болезнь сердца. Этот долго не протянет.

Это был современный бал, блестящий и роскошный. Но для меня это был просто другой вид обхода в отделении.

Зал, полный ходячих историй болезни. Собрание людей, чьи деньги и власть не могли защитить их от хрупкости собственных тел. И я смотрел на них не как гость, а как лекарь, который уже видел финал их историй.

Сам зал, который поражал размахом. Высота потолков — метров восемь, не меньше. Современный дизайн — строгий, холодный минимализм с элементами ар-деко.

Огромные панорамные окна от пола до потолка, из которых открывался вид на ночной парк. Вместо классических люстр с потолка свисали причудливые хрустальные конструкции, которые больше походили на арт-объекты из галереи современного искусства.

На небольшой сцене в углу играл струнный квартет, но вместо Моцарта или Вивальди они исполняли джазовые аранжировки современных хитов.

Приятная, остроумная находка.

Официанты в строгих черных костюмах бесшумно скользили между гостями, предлагая шампанское.

На длинных столах, покрытых белоснежными скатертями, были разложены изысканные закуски: устрицы на ледяной подушке, горки черной и красной икры, сложные канапе, которые больше походили на миниатюрные скульптуры, чем на еду.

— Смотри, двуногий, еда! — Фырк чуть ли не пускал слюни, невидимо сидя у меня на плече. — Настоящая, еда знати! А не больничная каша! Вон те маленькие рыбки с черными точками! Это же икра! Я слыхал о ней! Говорят, очень вкусно!'

Я снова осмотрел толпу. И один случай привлек мое особое внимание.

Пожилой, седовласый господин чьей фамилии я не знал, в парадном военном мундире с многочисленными орденами стоял у мраморной колонны.

Спина прямая как струна, подбородок гордо задран, руки сложены за спиной. На первый взгляд — образец военной выправки. Но это была не выправка.

Он просто не мог иначе. Что-то не так. Я прищурился, вглядываясь в его позу.

Слишком жестко. Слишком неподвижно. Он поворачивается всем корпусом, не сгибая шеи. И стоит так, словно проглотил аршин.

Я активировал «Сонар», посылая тонкий, невидимый импульс в его сторону.

Мой дар позволил мне увидеть сквозь дорогой мундир и кожу, прямо к костям и суставам. Картина, которая открылась мне, была удручающей.

Его позвоночник был деформирован. Межпозвоночные диски практически отсутствовали, а отдельные позвонки начали срастаться в единую, монолитную костную структуру, похожую на бамбуковую палку.

Диагноз пришел мгновенно.

Все понятно. Болезнь Бехтерева, она же анкилозирующий спондилоартрит. Хроническое воспалительное заболевание, при котором позвоночник постепенно окостеневает, превращаясь в негнущийся «футляр».

Судя по степени поражения, он болеет лет пятнадцать-двадцать, не меньше. Бедняга.

Каждое движение, каждый вздох должен причинять ему адскую, хроническую боль, которую он скрывает за маской аристократической гордости.

Я отвел взгляд, чувствуя укол профессионального сочувствия. Этот старый вояка вел свою последнюю, самую тяжелую битву. Битву с собственным телом. И в этой войне он был обречен на поражение.

— Эй, двуногий! — Фырк легонько дернул меня за мочку уха. — Хватит пациентов разглядывать, потом диагнозы поставишь! Смотри, твой благодетель на сцену поднимается! Сейчас, наверное, тост говорить будет!

Музыка действительно стихла. Барон фон Штальберг поднялся на небольшую сцену, где до этого играл квартет, и взял в руки микрофон.

Свет в зале плавно приглушился, оставив только его в ярком круге прожектора. Все разговоры смолкли.

— Дорогие друзья! — его голос, усиленный скрытыми динамиками, разнесся по залу. Он был глубоким, бархатным, привыкшим повелевать. — Я безмерно рад видеть всех вас сегодня в моем доме! Спасибо, что откликнулись на мое несколько спонтанное приглашение!

По залу прокатились вежливые, сдержанные аплодисменты.

— Как многие из вас знают, сегодняшний вечер — не просто светский раут. Это благотворительный аукцион. Несколько картин из моей личной коллекции — включая подлинного Шагала и раннего Малевича — будут выставлены на торги. Все вырученные средства до последней копейки пойдут в фонд помощи неизлечимо больным детям «Подари надежду».

На этот раз аплодисменты стали громче, искреннее. Даже самые циничные лица в зале смягчились.

Красивый ход.

Сначала собрать всех под предлогом вечеринки, а потом поставить перед фактом благотворительности. Отказаться или не участвовать — значит, публично расписаться в собственной жадности.

Он не просит, он заставляет их быть щедрыми. Манипулятор высшего класса.

— Почему именно этот фонд? — барон сделал театральную паузу, обводя гостей тяжелым взглядом. — Друзья мои, всего месяц назад я сам был на волоске от смерти. Владимирские врачи, лучшие в своей области, разводили руками. И только благодаря одному человеку, одному гениальному лекарю, я стою сейчас перед вами!

Я напрягся. Так вот оно что. Публичное представление. Я почувствовал, как Вероника рядом со мной затаила дыхание. Она все поняла. Все взгляды в зале, до этого рассеянные, начали медленно, как лучи прожекторов, стягиваться к нам. Мы оказались в центре внимания.

И мне это совсем не нравилось. Внезапно яркий луч прожектора ударил мне в лицо, ослепляя. Я инстинктивно прищурился от неожиданности и прикрылся рукой. Все головы в зале, как одна, повернулись в нашу сторону.

Что он задумал?

— Пиарится он на тебе, вот что! — возмутился Фырк у меня в голове. — Использует как рекламу! «Смотрите все, у меня есть личный гений, который может воскрешать из мертвых! Завидуйте!»

— Лекарь Илья Григорьевич Разумовский! — Голос барона прогремел на весь зал. Он указал на меня рукой, словно фокусник, представляющий свой главный трюк. — Гениальный диагност и хирург из Мурома! Человек, который буквально вытащил меня с того света! В свои двадцать с хвостиком лет он уже спас больше жизней, чем иные Мастера-целители за всю свою карьеру!

Зал взорвался аплодисментами.

Я чувствовал на себе сотни любопытных, оценивающих, завистливых взглядов. Я сохранял невозмутимое выражение лица и, слегка поклонившись, заставил себя улыбнуться. Ощутил как рука Вероники дрожит в моей.

Придется играть по его правилам. Но зачем ему это? Просто благодарность? Нет. Это нечто большее. Он публично привязывает меня к себе. Делает меня «своим» человеком. Но с какой целью?

— Именно поэтому, — продолжил барон, когда аплодисменты стихли, — я хочу поддержать медицину. Помочь тем, кому помощь нужна больше всего — детям. Итак, прошу всех быть щедрыми сегодня! А пока — наслаждайтесь вечером!

Свет в зале вернулся к нормальному, музыка заиграла снова. Но я успел заметить один взгляд из толпы.

Альберт фон Штальберг, сын барона, смотрел на меня с такой неприкрытой, ядовитой ненавистью, что, казалось, воздух между нами искрил. Его лицо было бледным, губы сжаты в тонкую, злую линию.

— О-о-о! — Фырк тоже заметил. — Смотри, двуногий! А этот сейчас от зависти лопнет! Завидует что ли. Давай я ему в шампанское плюну? Или лучше слабительного подсыплю?

— Не надо, Фырк. — Мысленно остановил я его. — Это сын барона. Но вечер действительно обещает быть напряженным.