Перековка судьбы (СИ) - Колючий Александр

Я начал концентрироваться на этом звуке, игнорируя всё остальное. Я строил вокруг него ментальный брандмауэр, отсекая потоки повреждённых данных. Пытался его проанализировать, разложить на составляющие, как раскладывают на спектр световой луч. Это был не просто стук. В нём был вес. В нём был резонанс. Это был звук тяжёлого молота, бьющего по массивной стальной плите. По наковальне. Этот звук был мне знаком. Я слышал его в цехах, когда работал с крупными поковками на металлургических заводах. Это был звук созидания. Звук, который придавал бесформенному металлу новую жизнь и новую форму.

Мой мозг, получив наконец настоящую, неповреждённую информацию, с жадностью вцепился в неё, оживая.

«Так, что это может быть? — заработала моя внутренняя аналитическая машина, отчаянно цепляясь за возможность работать. — Вариант А: это некий фундаментальный резонанс Вселенной, пульс творения, о котором пишут в дешёвых книжках по эзотерике. Звучит красиво, поэтично, но, учитывая общее качество этого „перехода“, крайне маловероятно. Отклонено как нефальсифицируемое. Вариант Б: это просто какой-то космический кузнец в соседнем измерении чинит свою межгалактическую телегу, и ему глубоко плевать на шумоизоляцию и покой новопреставленных. Учитывая общий бардак и наплевательское отношение к пользовательскому опыту, этот вариант кажется мне более правдоподобным. Вариант В: это некий сигнал-маяк, специально предназначенный для „заблудившихся“ сознаний. Навигационный буй в штормовом море энтропии».

Как бы то ни было, этот звук стал моим центром. Моим якорем. Моей системой координат. Я сфокусировался на нём, отсекая потоки мусорных данных. Этот ритм не давал мне окончательно раствориться. Он был единственной нитью, связывающей меня с чем-то, что можно было бы назвать реальностью.

Несмотря на мою отчаянную концентрацию на звуке молота, процесс распада продолжался. Моё «я» становилось всё более эфемерным. Я начал сознательно отпускать повреждённые воспоминания, как отбрасывают балласт. Глючащее лицо матери, перекошенные формулы, пиксельная квартира — всё это было испорченными данными, мешавшими мне сосредоточиться на единственном чистом сигнале. Чувство собственной личности угасало, как остывающий металл после ковки.

На смену тоске и страху пришло спокойное, тупое принятие. Это как засыпать после очень-очень долгого и тяжёлого дня. Сопротивляться больше не было ни сил, ни желания. Пусть будет как будет.

Я больше не был Виктором Новиковым, инженером. Эти понятия были частью повреждённых секторов моей памяти. Я был просто точкой восприятия, привязанной к одному-единственному, простому и понятному сигналу.

Удар. Пауза. Удар.

Этот звук становился всё громче, всё ближе. Он словно тянул меня за собой, вытягивая из этого цифрового лимба, как рыбу из мутной воды. Я чувствовал, как пространство вокруг меня меняется. Хаос не исчезал, но он словно расступался, образуя коридор, в центре которого был этот звук. Это был луч маяка в непроглядном тумане. Я не знал, куда он меня ведёт. В новую жизнь? В окончательное небытие? Мне уже было всё равно. Я просто следовал за ним.

Сознание сужалось до этого ритма. Молот. Наковальня. Удар.

Визуальный и аудиальный шум схлопнулся, сжался и наконец полностью поглотился нарастающей мощью этого простого, древнего звука.

Темнота. Идеальная, бархатная, упорядоченная темнота. И только этот звук, пронизывающий её насквозь.

**Друзья, если понравилась книга поддержите автора лайком, комментарием и подпиской. Это помогает книге продвигаться. С огромным уважением, Александр Колючий.

Глава 2

Тьма, в которой я растворился в конце своего странного путешествия по морю битых данных, не была пустотой. Это была скорее пауза. Затишье. Словно система, закончив один этап загрузки, готовилась к следующему. Единственное, что осталось от предыдущего состояния — это слабое, затухающее эхо ритмичного стука молота, которое, казалось, отпечаталось прямо в структуре моего сознания, как остаточное изображение на ЭЛТ-мониторе.

И в эту пустоту, в эту тишину, вторгся он. Первый пакет данных. Первый неоспоримый, наглый и совершенно отвратительный признак того, что я нахожусь в физическом мире.

Запах.

Мой мозг, изголодавшийся по любой упорядоченной информации, вцепился в этот новый поток данных и начал его препарировать с дотошностью профессионального газового хроматографа. Букет был сложным, многогранным и абсолютно незабываемым. Верхние ноты — резкий, бьющий в нос аммиачный удар, продукт разложения мочевины. Проще говоря — застарелый мышиный помёт. К нему примешивалась всепроникающая, въедливая пыль, которая, казалось, была старше этого мира. Когда первоначальный шок проходил, раскрывалось «сердце» аромата — плотное, густое тело запаха, сотканное из геосмина — органического соединения, выдающего присутствие плесени на сырой древесине, — и тёплого, чуть сладковатого духа прелой, влажной соломы. Это был запах медленного, уверенного гниения. И в основе всего этого великолепия лежал тяжёлый, кислый шлейф масляной кислоты, безошибочный маркер немытого, больного человеческого тела, пропитанного застарелым потом.

И вишенкой на этом ольфакторном торте, финальным аккордом этой симфонии вони, была острая, сухая, лекарственная нота полыни. Кто-то, очевидно, обладающий тонким чувством прекрасного, пытался этим мощным ароматом перебить всё остальное. Гениальный план, надёжный, как швейцарские часы, купленные Семёнычем на AliExpress. В результате получился новый, ещё более тошнотворный микс, от которого у меня, не имевшего на тот момент желудка, начались фантомные рвотные позывы. Это был не просто запах. Это было оскорбление для обонятельных рецепторов. Это было заявление. Заявление о том, что я попал в место, где гигиена была не в почёте, а её место занимала фитотерапия.

Вслед за запахом, словно боясь опоздать на вечеринку, начал просачиваться и звук.

Первым делом я снова услышал его. Удар. Пауза. Удар. Теперь он был не в моей голове, не в хаосе данных. Он был где-то там, снаружи. Далёкий, но абсолютно реальный. Гулкий, тяжёлый удар молота о наковальню. Мой якорь из предыдущего мира каким-то образом перенёсся в этот. Это немного успокаивало. В этом мире кто-то, по крайней мере, работал, а не только источал ароматы.

Затем мой слух, словно настраиваясь на новую частоту, начал выхватывать и другие звуки, создавая то, что можно было назвать «звуковым ландшафтом нищеты и запустения».

Где-то рядом, кажется, прямо над головой, со скрипом старого, уставшего человека вздохнула и затихла половица. Звук был таким жалобным, что казалось, дерево вот-вот расплачется под чьим-то весом.

За стеной пронзительно, без всякого уважения к моему тяжёлому состоянию, чирикали птицы. Их пение было непривычно громким, чистым, не приглушённым современными стеклопакетами и гулом городского трафика. Оно было чужим, диким, первозданным.

А прямо у моего уха, с наглостью и упорством коллектора, нашедшего своего должника, принялась жужжать довольная жизнью муха. Она не просто жужжала. Она выполняла фигуры высшего пилотажа, проносясь мимо, затихая и снова начиная свой монотонный, изводящий нервы гул. Это был не просто звук. Это был безошибочный маркер определённого уровня санитарных условий. Живой, летающий датчик антисанитарии.

Следующим активировался тактильный интерфейс. Я начал чувствовать. И первым, что я почувствовал, было то, что я существую. У меня снова были границы. Границы нового тела. Тела, которое было мне совершенно незнакомо. Я мысленно «пропинговал» конечности. Они ответили тупой, ноющей болью, но они были. Я чувствовал незнакомые мозоли на руках, старый, зарубцевавшийся шрам на левом предплечье. Это было не моё тело. Я был программой, запущенной на чужом железе.

И первым ощущением внутри этих границ был холод. Не бодрящая прохлада чистого помещения. Это был сырой, липкий, проникающий холод, который, казалось, исходил от самой земли. Он забирался под тонкое одеяло и добирался до самых костей, заставляя их ныть.