Крафтер II (СИ) - Ладыгин Иван

Курочкин застыл. Несколько секунд молчал. Потом рывком поднялся и начал шагать по комнате.

— Ты не понимаешь, что сделал. После такого тебя нельзя даже осудить публично — ты стал проклятой головной болью, опасным прецедентом. Все думают, что барон Морозов — ублюдок, выродок, пьющий, нищий… а ты — раз! — и выносишь Чернова с гвардией, как перезрелую тыкву.

Он остановился, навис надо мной:

— Ты рушишь равновесие, парень. Все эти роды, интриги, союзники, сдержки, шантаж — всё держится на балансе. И тут — ты. Сраный, чертовски неудобный Морозов.

— Значит, надо срочно найти способ меня прибрать, да? — я посмотрел ему в глаза. — А ведь вы бы с радостью списали всё на «безумие», «травму», «родовое проклятие». Но, увы, я в полном уме. И у меня, знаете ли, есть принципы.

— Принципы? — Курочкин рассмеялся. — Ты взорвал родовое поместье Черновых! Это тянет на диверсию, терроризм, превышение магического потенциала… хочешь, я ещё что-нибудь добавлю к списку?

— Добавляй, — пожал я плечами. — Только знай: ты не первый, кто думает, что сможет меня удержать. И не забывай, ты говоришь на камеру…

— Ерунда! — взмахнул рукой следователь. — Лишнее вырежем.

Я слегка наклонился вперёд, стукнув наручниками по столу.

— Если кто-то задумает новый крестовый поход против Морозова — пусть сначала спросит себя: а выдержит ли он этот путь? Не окажется ли и его род на пепелище?

Тишина. В камере щёлкнула лампа. Плюм где-то в другом конце комнаты тихонько фыркнул.

Курочкин выдохнул сквозь зубы, зло смотря на меня, как будто я лично испортил ему карьеру, субботу, обед и настроение. Он снова сел, сжал пальцы на висках и скрипнул зубами:

— С тобой невозможно работать, Морозов. Ни капли раскаяния, ни одного слова на протокол. А у нас, между прочим, уголовное дело, убийство с особой жестокостью, магическое разрушение. — Он встал резко, стул с визгом отъехал назад. — Всё. Уведите его обратно в камеру. Пусть гниёт и думает, что сам себе яму выкопал.

— Мне полагается телефонный звонок, — напомнил я, не спеша вставать. — Закон ведь ещё не отменили?

Курочкин злобно оскалился, будто я попросил рояль и ванну с шампанским.

— Да звоните уже! Только быстрее, а то мне самому сейчас захочется признаться во всём и сесть на твоё место.

Меня отвели в комнату, где на стене был древний, как сама система правосудия, телефон — кнопочный, серый, с проводом, витой как внутренности чиновника. С трудом, но одной рукой я всё-таки набрал нужный номер.

— Да, алло? — послышался знакомый голос, тот самый, что всегда звучал с оттенком раздражённого терпения, как будто я прерывал урок латинского посреди чаепития с философами.

— Матвей Семёныч, это Лев. Не удивляйтесь — звоню из «Крестов».

— … Что?

— Ну, знаете, те самые — с решётками, мрачной атмосферой и запахом кислых щей. В общем, меня слегка взяли под стражу.

— Ты… Что вы опять натворили, о боги⁈

— Убил сына барона Чернова. На дуэли, всё по правилам. А потом, ну… и самого Чернова. И, возможно, немного спалил их родовое имение. Ну и гвардию. Чисто по технической необходимости.

На том конце воцарилась тишина. Потом раздался хриплый вдох.

— Господин, вы окончательно рехнулись.

— Это обсуждаемо. Но помните, вы как-то упоминали хорошего юриста? Старого друга? Мне кажется, его время пришло.

— Вы уверены, что вам нужен юрист, а не экзорцист?

— Пусть будет два в одном. Но начнём с юриста. Тут хотят сделать из меня идеального козла отпущения. А я, как вы понимаете, ни по козлам, ни по отпущениям.

— … Хорошо. Я постараюсь. Ждите.

— Спасибо, Матвей Семёныч.

Повесив трубку, я выдохнул. А теперь — обратно в камеру.

Проснулся я, как водится, в лучших декорациях драматической оперы — вонючая камера, бетон и ржавая раковина. Ну, где же мне ещё быть? Не в пентхаусе же с видом на Финский залив. Хотя, конечно, идея была бы любопытной.

Первым делом осмотрелся: цел, невредим, Плюм не вылез из сумки-бездны, значит, не отправился кошмарить местных зеков — уже радость. Вторым делом — к раковине. Плеснул воды себе в лицо. Ледяная. Освежает лучше, чем кофе, но и пощечину дает неслабую. Привёл в порядок волосы, насколько это вообще возможно, если у тебя вместо расчёски пальцы и наручники на запястьях.

Из еды мне по старой доброй тюремной традиции выдали баланду цвета «грязь после дождя», но с интересной консистенцией — что-то между кашей и оскорблением. Прожевал. Не умер. Значит, питательно.

Не успел сесть обратно, как пришёл охранник.

— Барон Морозов, вас вызывают. Приехал ваш юрист.

О! Наконец-то! Вскочил, вдохновился, даже плечи расправил.

— Может, хоть с меня уже наручники снимете, а то я в них даже дышу с эхом?

Охранник даже не повёл бровью. Ответа не последовало. Ну да, я уже привык — тут вообще не в моде сочувствие и вежливость.

Меня провели по серым коридорам, от которых веяло тоской и беспощадной бюрократией, в комнату для встреч. Металлический стол, две лавки, лампа под потолком — романтика.

И тут я увидел её. Она вошла грациозно, как будто не в СИЗО, а на бал. Высокая, с роскошной копной рыжих волос, отливающих в медь и пламя. Кожа светлая, почти фарфоровая, глаза — зелёные, цепкие, как у хищной кошки. Улыбка тонкая, но с каким-то лукавым оттенком. На ней был элегантный брючный костюм, сидящий так, будто его сшили по лекалам богов. И каблуки — те самые, которыми можно заколоть прокурора, если он дерзнёт возразить.

Она окинула меня взглядом с головы до ног — и судя по лицу, видела в жизни и похуже.

— Барон Лев Морозов, — сказала она, — я юрист. Прибыла по просьбе Матвея Семёновича. Меня зовут Алиса Корвин. Надеюсь, у вас не слишком насыщенное расписание — мне нужно, чтобы вы рассказали всё. До мельчайших деталей.

Я уселся напротив, вытянул руки в наручниках на стол и хмыкнул.

— Располагайтесь, Алиса. Сейчас расскажу вам красивую сказку о дуэли, магии, безумии и массовом поджоге. Вы ведь любите жареное?

Она улыбнулась уголками губ, достала блокнот и ручку. И я начал рассказывать. Всё.

Алиса слушала мой рассказ с тем вниманием, которое обычно оставляют для признаний серийных убийц или, в моем случае, баронов. Ни разу не перебила, не скривилась, даже когда я упомянул об убитых.

Когда я закончил, в комнате повисла тишина — такая, в которой, казалось, слышно, как скрипит мысль. Алиса медленно закрыла блокнот, щёлкнув резинкой об обложку, выдохнула и наконец заговорила.

— Итак, — произнесла она чётко, с тем холодным профессионализмом, который пробирает лучше льда. — На данный момент вы находитесь здесь незаконно. Согласно Параграфу 17 Уложения, принятым Императорским Советом, если дуэль проведена с соблюдением всех ритуальных и правовых норм, участник, оставшийся в живых, не подлежит аресту или инкриминации по факту гибели соперника. Ваш вызов был зафиксирован. Свидетели есть. Это — законная дуэль.

Она встала, прошлась по комнате, будто собирая по воздуху аргументы, каждый из которых — как кинжал.

— Что касается убийства барона Чернова, — она резко повернулась ко мне, — то это абсурд. Согласно Закону о Неприкосновенности Личности и Статье 4.9 Кодекса о магических преступлениях, ваше похищение и незаконное удержание были грубейшим нарушением ваших прав. Вы действовали в условиях крайней необходимости и угрозы жизни. Это — самозащита. К тому же, — тут её голос стал особенно язвительным, — никто в прокуратуре, похоже, не обратил внимание на тот факт, что вы были связанны, подверглись нападению, а затем уже начали действовать.

Я только кивнул, наблюдая за ней с нарастающим уважением. Эта женщина была не просто юристом. Она была лезвием в шелковых перчатках.

— Ваша ситуация была бы решена в ближайшие часы, — продолжила она, скрестив руки на груди, — но… случилась утечка. Видео, фотографии, слухи. Резонанс колоссальный. Чернов был не последней фигурой. А теперь, когда вы вычеркнули из родословной ещё и его самого, половина аристократии либо вас ненавидит, либо боится. А вторая половина — наблюдает, чтобы понять, кого поддержать.