Родная земля (СИ) - Ступников Виктор

— Подумайте над моими словами. Честность — это такая редкость в наше время. И, поверьте, она того стоит.

Графиня вышла из гостиной, оставив за собой шлейф дорогих духов и тяжёлую, гнетущую тишину.

— Как думаешь, что задумала графиня? — адресовал риторический вопрос к Маше, хотя я с первой встречи знал, что Анна бесповоротно запала на меня, в чем сложно было упрекнуть её.

Маша не ответила. Она стояла, отвернувшись к окну, но по дрогнувшему уголку её губ я понял — она не столько шокирована, сколько… оскорблена. Оскорблена за свою подругу. За ту легкость, с которой Анна говорила о браке как о биржевой сделке.

— Я не могу в это поверить, — наконец выдохнула она, оборачиваясь. В её глазах стояли слезы, но это были слезы гнева. — Анна… Как она могла? Говорить так, словно ты — акция на бирже, а её приданое — плата за лот! Я думала, она… она к тебе по-настоящему…

Я подошел к камину, прислонился лбом к прохладному мрамору. Боль в виске затухала, сменяясь странной опустошенностью.

— Возможно, в её мире «по-настоящему» и включает в себя честный расчет, — заметил я. — Она не лгала. Ни мне, ни, как видишь, тебе. В этом её своеобразная порядочность.

— Порядочность⁈ — Маша всплеснула руками. — Миша, да она тебя в грош не ставит! Ты для неё — титул, положение, красивая безделушка в коллекцию! Я же знаю её, она сама рассказывала, что с детства мечтала выйти замуж только за кого-то «из наших», повыше рангом. Но я думала, с тобой всё иначе… что она смогла разглядеть тебя самого.

Именно это и было самым горьким. Маша, моя наивная, горячо любящая сестра, верила в сказку для своей лучшей подруги. Верила, что её брат и её подруга смогут соединиться не по расчету, а по чувству. Анна своим «откровением» разбила эту веру вдребезги.

— Может, она и разглядела, — спокойно ответил я, прекрасно понимая, какую игру затеяла графиня. И самое смешное, что никакой игры не было и в помине. Просто Анна не могла иначе признаться в собственных чувствах.

Маша резко повернулась, и в её глазах плескалось настоящее отчаяние.

— Перестань! Не защищай её! Ты же слышал — «все в выигрыше». Для неё это просто удачная сделка! А я… я ей верила. Думала, она поможет тебе, будет поддержкой, а вы… а вы…

Она не договорила, сдавленно всхлипнув и закрыв лицо руками. Её плечи мелко задрожали.

Я оттолкнулся от камина и подошёл к ней, обняв за плечи. Она не сопротивлялась, просто прижалась лбом к моему плечу.

— Успокойся, Машенька. Всё не так трагично, как тебе кажется.

— Как же не трагично? — её голос был глухим от слёз. — Ты продаёшь себя, чтобы расплатиться с долгами отца! Это ужасно!

Я глубоко вздохнул. Объяснять ей, что мир держится на таких сделках, было бесполезно. Её мир был выстроен на романтических балладах и наивной вере в доброту людей.

— Долги надо отдавать, — сказал я просто. — А графиня… она не злодейка в мелодраме. Она практичная женщина, которая знает, чего хочет, и честно говорит об этом. В наше время это дорогого стоит.

Маша отстранилась, смахивая слёзы тыльной стороной ладони.

— И чего же она хочет? Кроме твоего титула?

— Стабильности. Положения. Возможности быть хозяйкой в этом доме, — я обвёл рукой потертую гостиную. — Она не обманывает меня, не строит из себя невинность. В её откровенности есть своя… прелесть.

И в этом была правда. Циничная, колючая, но правда. Анна не притворялась влюбленной дурочкой. Она вышла на поле битвы с поднятым забралом, и её оружием была не лесть, а шокирующая прямота. Это заслуживало уважения.

Маша смотрела на меня с новым, почти испуганным пониманием.

— Тебе… тебе правда нравится, что она такая?

Уголки моих губ дрогнули в подобии улыбки.

— Мне нравится, что с ней не нужно играть в жмурки.

Я отпустил её и снова посмотрел в потухающие угли камина. Признаться себе было сложнее. Да, сделка. Да, расчёт. Но в этой холодной схеме была одна опасная деталь — сама Анна. Её острый ум, её дерзость, тот самый «озорной огонёк» в глазах, который обещал не скучное брачное существование, а постоянную дуэль. И в какой-то извращённой форме это возбуждало больше, чем любая притворная нежность.

Маша ничего не ответила. Она просто стояла посреди комнаты, маленькая и потерянная, её романтический мир рухнул под тяжестью нашего с Анной циничного реализма. А я ловил себя на мысли, что жду следующего хода «честной» графини с странным, щекочущим нервы предвкушением.

Он потянулся к хронографу, снова завел его тихий, размеренный механизм. Время работало на него.

Тиканье прибора слилось с ритмом его мыслей. Теперь предстояла более тонкая, почти ювелирная работа. Сын. Незаконнорожденный наследник, тайна, которую Прохоров так тщательно оберегал. Это была не уязвимость, это был ключ. Грубая сила здесь не подходила. Нужен был скальпель, а не молот.

Мысленный приказ был послан беззвучно, тонкой нитью Дара, в сторону одного из его «молчаливых» агентов — людей, чье сознание было намеренно сужено до выполнения простейших команд, что делало их невосприимчивыми к ментальным пробам.

Через час в кабинет вошел курьер. Молодой человек с пустым взглядом протянул Чебеку небольшой плоский конверт из грубой коричневой бумаги. Без слов развернулся и вышел.

Внутри не было ни записки, ни цифрового носителя. Лежала лишь единственная фотография. Черно-белая, сделанная длиннофокусным объективом. На снимке была молодая женщина с темными волосами, Алиса Воронова. Она смеялась, запрокинув голову, а на ее руках сидел пухлый малыш, Георгий, и тянулся крошечными пальчиками к ее лицу. Снимок был наполнен такой беззащитной нежностью, что он резал глаз, как вспышка.

Чебек холодно изучил изображение. Не ее лицо, его он едва заметил. Его интересовал ребенок. Форма ушей. Разрез глаз. Тонкие губы. Он мысленно наложил на фотографию портрет молодого Прохорова, который видел в архивах. Сходство было поразительным, почти гротескным. Признать этого мальчика — для гордого князя было бы равносильно самоубийству в глазах его консервативного клана. Но и отказаться от него — означало сломать себя.

Он поднес пергамент к пламени газовой лампы. Край пергамента обуглился, и дым потянулся к потолку. Чебек наблюдал, как огонь пожирает имя «Михаил Прохоров», линии его уязвимостей, всю хитрую паутину. Он не боялся забыть. Эта карта была уже выжжена в его памяти.

Когда от документа осталась лишь горстка пепла, он стер ее со стола.

Он снова взвел хронограф. Тиканье стало громче, сливаясь с биением его холодного, удовлетворенного сердца.

Впервые за сегодня я остался один. Усевшись удобнее перед камином, я даже немного задремал, убаюкав боль, донимавшую меня все это время.

Но стоило мне только провалиться в сон, пригревшись, как в дверь постучались.

— Это Константин, ваше сиятельство, — раздался голос из-за двери.

— Зайди, — скомандовал я, давая понять, что в этом доме теперь только один хозяин. И, если я позволил ему найти «ключ», это не значит, что ему разрешено что-то большее.

Константин, понуро опустив голову, вошёл и тяжело плюхнулся на кресло напротив. Вряд ли бы он был настолько подавлен, найдя необходимый «ключ».

— Значит, вы его так и не нашли?

— Кто-то его украл…

— Как он хотя бы выглядел, чтобы мы могли дать объявление о пропаже, — усмехнулся я, хотя мне сейчас совершенно было не до смеха.

— Тёмный длинный ключ с навершием в виде двуглавого орла, у которого вырваны глаза.

— Оставь вино и уходи, — не поворачивая головы, приказал Велеславский. — И чтобы нас не беспокоили.

Иван поставил поднос на стол, украдкой взглянув на нож, всё ещё торчавший в столешнице, и почти бегом покинул покои, плотно прикрыв за собой дверь.

Князь медленно налил вино в два бокала.

— Выпьем, господин Зубарев, — Велеславский протянул один бокал немому стражу. Тот взял его тем же безжизненным движением. — За новых союзников. И за старые долги.