Записки нечаянного богача 4 (СИ) - Дмитриев Олег

— Да всё, что угодно, — перестал срываться вскачь стальной приключенец, оборачиваясь назад со стремительно грустнеющим лицом.

— Вот и я тоже так думаю, — согласно кивнул я.

Поэтому на извлечение семи окованных ларцов смотрели мы с непередаваемыми лицами, как в креслах у дантиста на удалении зуба мудрости: вроде как и знаешь, что потом всё будет хорошо, но вот по мимике это «хорошо» не считывается никак. И на вившихся вокруг бойцов с камерами и смартами, что вели фото- и видеосъёмку поглядывали примерно так же.

— Дим! Неужели ни малейшего интереса к находке? — бодрым тоном воскликнул проходивший мимо Второв.

— Нет, Михаил Иванович. Ни практического, ни, тем более, научного, — кисло ответил я. — Поездка эта идёт бартером за освящение храма на участке, который я меняю. Весь мой интерес сейчас в полтыще вёрст к востоку, и мысли, честно говоря, о тех краях, в целом.

— А не в целом? — опять прорезалось во взгляде кардинала вулканическое стекло.

— А если в частности — то я подумал: чего такого могли притаить тут первые Романовы, за чем потом их потомки, люди по-немецки бережливые и рачительные, даже в самый голодный год не сунулись?

— И?.. — он даже остановился.

— И после пары версий думать дальше расхотелось. Вот как отрезало. Вы с Александром Весильевичем говорили, что после одной из поездок пришлось какие-то жития переписывать? Тут, я боюсь, всем курсом истории дело пахнет. Это как минимум, — тяжело вздохнул я. Вот бы ошибиться, только бы не сглазить, не угадать…

То, что мы со скептиком опять попали «в десятку», стало ясно, когда над полянкой прошелестел голос товарища Директора:

— Обе группы — десять шагов в сторону от ямы! Изучать подступы! Внимательно!

Так шелестит, наверное, смертоносная сталь катаны, покидая ножны. Хотя под конец команды уже отчётливо слышался металлический лязг, будто кто-то ленту в пулемёт заряжал. Или короба́ с ней крепил к чему-то очень опасному и весомому. «Всё, приехали…» — грустно предположил скептик. Я, поскольку ни к одной из групп причислить себя не мог, продолжил стоять спиной к яме и ряду из семи гробов. Фаталист предложил найти недостающее резное коромысло, чтобы в точности повторить народную формулировку про «твою в гробину бога душу мать-то». Подумалось даже, что вон из той ветки его было бы нетрудно вы́резать. Но тянуть руки к ножу не хотелось категорически — момент как-то не располагал. Лицо Головина, стоявшего за левым плечом в полушаге, полностью отражало упомянутый момент и тоже не располагало ничуть. Сиди он с таким на свадьбе — хрен бы мы Бадму выдали за него.

— Что думаешь, Дим? — вроде как спокойно спросил он. Но голос был под стать лицу и тоже доверия не внушал.

— Поздно уже думать, Тём. Сейчас дяденьки над сундуками поохают, крышки закроют с характерным звуком и к нам подойдут. Если повезёт — с предложением конструктивным, что деньгами пахнет густо. Если нет — ляжем в ямку. Ещё и лося этого, падлу, сверху определят, наверное. — Ни в чём не повинный валун бесил, почему-то, несказанно. Наверное, потому, что был единственным на этой заросшей опушке, за что цеплялся глаз.

— У меня жена молодая. Ребёнок будет. Я живым под лося не согласный лезть, — проговорил Артём Головин, диверсант с таким прошлым, о котором никто и никогда не напишет и не расскажет. Я внезапно ощутил, как темнеет его голос. Да, вот так, в очередной раз вразрез с физикой звук изменил цвет.

— Значит, сложат холодного. Возможно, не целиком, — кивнул я. Мой тон не понравился мне самому́. Потому что в нём была твёрдая готовность умереть с честью. А, значит, биться до последнего. И после тоже. И въехать на свои Небеса гордо, гоня впереди себя ораву из тех, кто первый начал, на радость предкам.

— Вот это уже получше настрой, — речь Головина стала как-то мягче, а звук «р» оказался неожиданно раскатистым. Покосившись, увидел жёлто-зелёный блеск в глазах друга. Теперь, пожалуй, повоюем. Жалко, конечно, пацанов. Второва тоже жалко. Да и яма маловата, это очевидно.

За нашими спинами прозвучали хлопки́ и металлический стук — крышки сундуков закрывались, начиная обратный отсчёт. Я спиной видел, как скользнула чуть дальше правая задняя лапа Барса, чтобы ловчее оттолкнуться в первом прыжке. Я знал, откуда он уйдёт на второй прыжок назад, кувырнувшись в воздухе. Я чуял, как склонилась моя голова, опустились плечи и напряглись ноги — задние лапы. Морда пошла складками от кончика носа аж до темени. Уши прижались к затылку.

И тут за спинами полыхнуло.

Это был не взрыв и не вспышка, по крайней мере — в видимом глазу диапазоне или спектре, в чём там оно измеряется. Но волна какой-то концентрированной силы, мощи́ даже, я бы сказал, едва не сдвинула нас, стоявших в снегу вроде бы очень твёрдо и уверенно. Да, про эту грань многогранного мощного старика я как-то подзабыл. Головин вроде бы просто выдохнул. А вроде и зашипел, как змея или рысь, раскрыв пасть и выдохнув воздух сквозь стиснутое горло с опасным звуком.

— Дима! Артём! Я иду один, — голос Второва был уже не его голосом. Что-то похожее звучало в голове на опушке неподалёку от Горнего озера, где наши истории едва не закончились. И не поручусь, что снаружи моей головы его слова были слышны.

Мы обернулись с Тёмой одновременно, будто крутанувшись на левых пятках, оттолкнувшись правыми носками. Теперь он был в полушаге впереди, а я стоял за его левым плечом. К нам ровной походкой направлялся серый кардинал. Хотя, судя по его глазам, полыхавшим белым пламенем, он был уже не серым, а бурым. За его спиной оставались незабываемые лица чекиста и священника. Глаза их прыгали с фигуры Второва на наши и обратно, и читалось в них острейшее неприятие и неверие в происходящее, написанное там крупными буквами.

— Поговорим, ребята? — ладони Михаила Ивановича были раскрыты, чуть вытянуты перед собой пальцами вверх.

— Разумеется, — ответил я без всякой надежды, что голос будет звучать по-людски, поэтому не удивился, когда первая «р» оказалась гораздо длиннее планируемой. А всё слово целиком прозвучало не сказанным, а, скорее, пролаянным. Отчего глаза за спиной Второва, льдисто-голубые Директора и медово-карие владыки, стали чуть больше, кажется.

Он прошагал рядом с нами, дойдя оставшиеся три или четыре шага до снежного бортика арены, на который и уселся. То есть сперва показал нам пустые руки, а потом спину, пройдя мимо. Железный дед. Мы с Головиным подошли и уселись по обе стороны от него. Бурый лесной князь сидел, положив локти на колени, опустив расслабленные ладони вниз, левая поверх правой. Мощью от него теперь пахло как-то по-другому. В глаза она не бросалась и не слепила их, но проверять её наличие не было ни малейшего желания.

— Дима! — громко сказал мне он, глядя почему-то на своих коллег-партнёров, — Повтори вслух громко и чётко то, что ты сказал мне не так давно по поводу этого клада!

— К находке ни я, ни мои близкие, не имеем ни малейшего интереса, ни научного, ни практического, — я пытался на ходу перекроить фразы так, чтобы в них было меньше шансов сорваться на рычание. Но слово «практического» чуть подвело, опять заставив тех двоих за сундуками еле заметно подкинуть брови вверх. А ещё я пытался вплести в договор семью и друзей, о которых речь не шла. Стараясь защитить их и принимая на себя полную ответственность за их возможные действия. — Мы условились только об освящении храма на моей земле. И на этом всё.

Наверное, нечаянный богач оказался первым, кто умудрился прорычать-пролаять слово «храм». Резко разведя руки ладонями вниз, будто подводя черту под сказанным, я внимательно смотрел за всем, что происходило на опушке.

Головин на бортике из утрамбованного снега сидел чисто номинально, было видно, что, приди нужда — он сорвётся в намёт из этого положения ничуть не медленнее, чем с низкого старта. Второв не шевелился вовсе, глядя на ряд сундуков и фигуры за ним. Фигуры тоже движений не совершали, помимо мимических. И на моих последних словах фельдмаршал чуть нахмурился, а священник наоборот расцвёл лучистой улыбкой. Что всё это могло означать — было пока непонятно.