Между добром и злом. Том 5 - Кири Кирико

— Я не стала бы убивать его, — категорично произнесла она. — Как бы я не злилась на него, мы не стали бы убивать человека.

— Но не когда речь идёт о всём мире.

— Всё! Хватит! — подняла она голос. — Я сюда пришла не для того, чтобы выслушивать твои обвинения! Это я попросила тебя помочь! Думаешь, я такая дура, что подставила бы дочь? Что поставила бы под угрозу её, даже будь для этого самая мельчайшая вероятность⁈

— Я думаю, что ты могла способствовать убийству графа, даже сама того не понимая, — ответил Кондрат.

Потому что всё выглядело достаточно неприятно, и был виден отчётливый мотив убить графа. Устранить человека, который мог действительно на что-то повлиять. Сторонники войны против её противников. Война — это не только про расходы. Это ещё и про колоссальные доходы тех, кто её обеспечивает, от оружейных магнатов до тех, кто банально создаёт пуговицы. Государство щедро платит, когда хочет выиграть войну.

Могла Чуна его убить? Волне. Но да, она бы подставила дочь. Как могли его убить и противники войны. А это значит, что надо искать людей, которые когда-то работали или как-то были связаны с фракцией сторонников войны.

Война.

Все вопросы крутились вокруг неё. Что в его деле с Дайлин, что здесь — всё сводилось к тому, что они действительно стояли на пороге грандиозных изменений. И вновь всплывал разговор с тем незнакомцем в неприметном экипаже. Император или империя — понятно, что он был сторонником мира, и пусть Кондрат не знал его личности, было отлично видно, насколько был силён раскол в политической верхушке. Одни пытались войны избежать, другие к ней стремились, и дело переходило в иное русло, когда все способы хороши. Когда богатые затевают войны, бедняки будут теми, кто за всё расплатится…

Расплатится…

Невольно Кондрату пришла совершенно другая мысль, связанная уже с делом убитых чиновников.

— Кондрат. Кондрат, не спи, —­ похлопала Дайлин его по спине, сев напротив. — Ты что, не спал?

— Нет, я думал, — ответил он.

— Ты знаешь, что, когда ты засыпаешь и думаешь, выражение твоего лица одно и то же?

— Теперь знаю.

Сыщики только приходили на работу, занимая свои места. Кто-то не придёт, только начав расследовать дела, кто-то, наоборот, уже всё закончил и строчил бесконечные отчёты, которым не было видно ни конца, ни края. Работа начинала медленно закипать в стенах специальной службы, и система начинала свой новый день по защите империи от неё самой.

— Выяснил что-нибудь? — спросила Дайлин, не взглянув на Кондрата и роясь в своей сумочке.

— Да, появились кое-какие мысли, — кивнул он.

— У меня тоже, — она положила на стол несколько скрученных газет. — Я тут пробежалась по газетам… Ты ведь тоже их просматривал, я надеюсь? Мне одной не приходится делать всю работу?

— Да, я просматривал, а что?

— А то, что я тут нашла упоминания в старых газетах о нескольких сражениях, которые тот мог подразумевать под чёртовой горой, — произнесла Дайлин. — Первое — это сражение на четырёхсотых высотах. Наши войска пытались пробиться через оборону противника несколько месяцев, накат за накатом, пока не взяли вершину. Второе — это взятие города Кулла, на юго-западе. Осаждать не стали, сразу пошли на штурм, и было много погибших. Третье — Гарпиевы горы. Враги держали оборонительные сооружения на вершине, наши штурмовали, и по итогу взять так и не смогли. Что скажешь?

— Что каждое из них отлично подходит под описание чёртовой горы, — ответил Кондрат.

— Вот именно! Надо только понять, какое из мест подразумевалось под чёртовой горой, — кивнула Дайлин, очень довольная собой. — А ты что скажешь?

— Я? —­ задумался Кондрат. — Ты слышала фразу «богачи ведут войны, за которые платят бедняки» или что-то в этом духе?

— Нет, но звучит интересно. И?

— Это можно это интерпретировать немного иначе. Офицерский состав, что нередко находится в тылу в относительной безопасности, ведёт войну лишь цифрами и планами, сами оставаясь в относительной безопасности. И иногда отдаёт абсурдные и самоубийственные приказы, ради собственных амбиций, желая всеми силами выполнить задачу, чтобы получить повышение или очередную награду.

— Последний был сержантом.

— Да, но убийца, начав мстить, вошёл во вкус. Он начал с офицеров, а теперь решил убить вообще всех виновных по его мнению. В чём они были виноваты? Вариантов немного: преступный приказ, не дооснащение, приведшее к гибели многих, учитывая, кем работал чиновник или военное преступление. Последнее вряд ли, потому что военное преступление против врага союзниками всегда воспринимается, как жестокая, но необходимость. Не дооснащение… не думаю, что из-за этого. Вероятнее всего, приказ, который обернулся катастрофой и мог вызвать вопросы. Эти вопросы рассматривал новенький судья, которого поставили на грязное дело, чтобы он всё прикрыл, за что его повысили.

— И убийца решил поквитаться за произошедшее. Решил заставить заплатить тех, кто однажды погубил сотни жизней и прикрыл это, — подытожила Дайлин. — Почему сейчас?

— Возможно, его что-то подтолкнуло к этому. Какое-либо событие, которое всполохнуло прошлые воспоминания, — предположил Кондрат. — Он мог убить их всех там, на войне, когда всё можно списать на врага. Но начал это здесь и через столько времени. Почему? Возможно, потому что только сейчас он их нашёл или что-то ему о них напомнило.

— Что именно?

— Может увидел на улице или услышал где-то о них, я не знаю.

Глава 20

Кондрат знал, что такое война. Честь, доблесть и прочие высокопарные слова — это то, что придумывают люди, чтобы сделать из войны что-то благородное. Но там, на поле боя, под пулями, под снарядами в окопах, пропитанных пороховыми газами и кровью нет никакого благородства. Там есть смерть, ужас и безысходность.

Он помнил эти чувства, когда сначала ты боишься, а потом становится всё равно. Когда смерть становится пугающей рутиной, свистящие снаряды над головой воспринимаются как что-то обыденное, и ты будто становишься частью этих кровавых будней, где кажется, что это никогда не кончится.

Но самым страшным были и будут только бездарные офицеры, которые гонят тебя в бой просто потому, что у них есть приказ, и они хотят его выполнить любой ценой, если она не включает только их собственную жизнь. Сидя за спинами солдат, посылают тебя раз за разом, просто потому что хотят новую медаль на груди, глядя на потерянные жизни лишь как на цифру, ещё одну единичку в бесконечном списке статистики.

Бывают разные войны, как и разные офицеры, но война — это то место, где вскрывается всё самое ужасное в человеке. Кто-то говорил, что войне даже атеист становится верующим. Это лишь потому, что больше уповать там не на что. Есть только ты и смерть по другую сторону окопа.

Кондрат не любил вспоминать войну. Как и любой другой, кто прошёл через неё. У них одна большая болезнь, одна большая рана на всю жизнь. Все они погибли тогда, на поле боя, а вернулись совершенно другие люди, измученные, уставшие и пустые, вздрагивающие от громких звуков и постоянно оглядывающиеся по сторонам.

Война — это не лекарство от морщин. Это лекарство от нормальной жизни.

Хорошие места не называют чёртовой горой. И что бы там не случилось, отметилось оно в памяти людей лишь чистым ужасом. И кто-то явно знал о том, что там произошло, даже несмотря на то, что это так скрывают. Кто-то знал и решил наказать тех, кого считал виновными в военной ошибке или просчёте.

Прав ли он, покажет время, однако Кондрату казалось, что это рабочая теория. Отсюда можно было даже сложить общую картину.

Директор — командир роты. Чиновник — отвечающий за обеспечение. Сыщик — лейтенант, который был подручным командира. И сержант — тот, кто выжил и, возможно, заставлял солдат идти вперёд. Они все могли быть из одного батальона. Они все могли быть причастны к одному сражению или какому-нибудь военному преступлению. И кто-то решил, что они слишком хорошо устроились, не понеся наказания за свои ошибки.