Император Пограничья 12 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— Раз такое дело… Михей! Эй, Михей!

Плотник высунулся из-за угла амбара, где прятал какие-то инструменты. Силантий прихромал к нему:

— На, возьми четыре рубля. На свадьбу сына занимал, помнишь? Два месяца уже прошло, а я всё тянул.

Михей принял деньги с благодарностью, пересчитал и вдруг крикнул:

— Гаврила! Гаврила, постой!

Молодой охотник, уже направлявшийся к казармам, остановился. Плотник подбежал к нему:

— Слушай, я тут подумал… Полтора рубля за крышу-то твою не надо. Я тогда накрутил цену, потому что злой был. Ты меня на празднике случайно толкнул, я пиво пролил, вот и решил отыграться. Прости, парень. Долг твой списываю.

Эта сцена словно открыла шлюзы. По всему острогу началось движение — люди бегали от дома к дому, передавая из рук в руки деньги, вещи, инструменты.

У кузницы Фрол стоял с топором в руках, неловко протягивая его соседу:

— Вот, Семён, забирай. Три месяца назад на денёк одолжил, да так и держу. Прости, совсем из головы вылетело.

Сосед взял топор, осмотрел лезвие и усмехнулся:

— Так ты его ещё и наточил! Спасибо, братец.

У барака переселенцев двое мужчин стояли друг напротив друга, сжимая кулаки. Ещё минуту назад они были готовы снова подраться, как три месяца назад, когда не поделили верхнее место на нарах. Но сейчас…

— Слушай, Костя, — первый протянул руку. — Давай забудем. Место-то всё равно Петька занял, пока мы дрались.

— Да и чёрт с ним, — второй пожал протянутую ладонь. — Живыми бы остаться.

В углу площади молодой дружинник доставал из кармана посеребрённые часы на цепочке:

— Митяй, лови! Твои часы. Я тогда в карты нечестно выиграл, подсмотрел твои карты в отражении окна. Совесть замучила.

Собеседник принял часы, покачал головой:

— Я догадывался. Но спасибо, что признался.

Женщины из отряда «Валькирии» собрались кучкой у колодца, передавая друг другу украшения и платки:

— Маша, твоя брошка! Я на прошлой неделе одолжила на танцы, да не вернула.

— А это твой платок, Дуня! Красивый такой, с вышивкой. Я его ещё весной взяла!

Вдруг к колодцу подошёл старый дружинник с выцветшими от возраста глазами. В руках он держал небольшой холщовый мешочек. Остановился у дома на краю площади, где жила вдова его товарища, и постучал:

— Марфа Ильинична, откройте. Это Иваныч.

Женщина открыла дверь, вытирая руки о передник:

— Что случилось, Коль?

Старый воин протянул ей мешочек:

— Тут двадцать рублей. Я у вашего Петра занимал перед самым его… перед тем боем. Он дал не раздумывая, сказал: «Бери, брат, потом отдашь». А потом… потом его не стало. Я всё собирался прийти, да стыдно было. Думал, вы подумаете чего… Но сейчас… не хочу помирать с этим долгом.

Женщина взяла мешочек дрожащими руками, на глазах выступили слёзы:

— Спасибо, Коль. Петя всегда говорил, что ты честный человек.

На другом конце площади два молодых парня стояли друг напротив друга. Оба помнили ту драку год назад — разбитые носы, выбитые зубы, всё из-за девушки, которая в итоге выбрала совершенно иного человека.

— Слушай, Ваня, — первый протянул руку. — Дураки мы были.

— Ага, — второй усмехнулся, пожимая ладонь. — Она всё равно за кузнеца из Шувалихи замуж вышла. Зря морды друг другу били.

— Зря, — согласился первый. — Прости, если что.

— И ты прости.

За час весь острог превратился в огромный человеческий муравейник. Из рук в руки переходили деньги, инструменты, одежда, даже сапоги и полушубки. Люди возвращали книги, взятые «почитать на вечерок» несколько месяцев назад, отдавали «временно одолженные» инструменты, признавались в мелких кражах и обманах.

Но постепенно суета начала стихать. Долги были отданы, прощение получено, старые обиды забыты. И тогда люди поняли — этого мало. Страх смерти требовал чего-то большего, чем просто улаживание мирских дел.

Взгляды начали обращаться к часовне, где отец Макарий готовился принимать исповедь. Люди понимали: вернуть украденный топор — это одно, а очистить душу перед возможной смертью — совсем другое.

Первыми к часовне потянулись пожилые жители, за ними — женщины с детьми. Потом подтянулись дружинники, ремесленники, даже те, кто раньше в церковь заходил только на Пасху. К удивлению многих, в очереди встал и Александр Зарецкий, известный всему острогу атеист.

Страх смерти сделал своё дело — заставил людей вспомнить не только о долгах земных, но и о долгах небесных.

Отец Макарий стоял у дверей часовни, наблюдая, как по Угрюму катится волна паники. Колокола били тревогу, дружинники бежали по улицам с оружием наперевес в сторону бастионов, а между жителями распространялись слухи один слух страшнее другого. Священник слышал обрывки фраз — тридцать тысяч Бездушных, десяток Кощеев, конец света. Его массивная фигура служила своеобразным маяком спокойствия посреди этого хаоса.

— Батюшка, батюшка! — к нему подбежала запыхавшаяся женщина с растрёпанными волосами. — Правда, что на шахте раскопали целое кладбище ужасных Бздыхов?

— Не бойся, уважаемая — мягко протянул священник своим мелодичным голосом, положив огромную ладонь на плечо женщины. — Господь не оставит нас. А воевода Прохор знает своё дело.

Но люди продолжали стекаться к часовне. Сначала по одному, потом группами. Вскоре перед небольшим зданием выстроилась очередь из тридцати, а то и сорока человек. Макарий с удивлением разглядел среди них Александра Зарецкого — молодой алхимик всегда открыто заявлял о своём неверии.

— Что ж, — вздохнул священник, поглаживая вышитых пчёл на своём поясе, — видно, страх смерти заставляет и атеистов вспомнить о душе.

Он открыл двери часовни пошире и встал у аналоя, приготовившись выслушивать исповеди. Первым подошёл горняк — крепкий мужчина лет тридцати пяти с мозолистыми руками.

— Прости меня, батюшка, — начал он, теребя шапку. — Перед тем как уехать в Угрюм, я… я украл инструменты у прежнего хозяина. Набор буров и кайло. Думал, пригодятся на новом месте…

Макарий кивнул, его голубые глаза смотрели с пониманием:

— Грех есть грех, сын мой. Но Господь милостив к кающимся. Если выживешь — найди способ возместить ущерб. Хотя бы частично. Иди с миром.

Следующим подошёл дружинник Артём — молодой парень с нервным лицом. Он долго мялся, прежде чем заговорить:

— Отец Макарий… Моё настоящее имя не Артём. Я Павел из Твери. Год назад в кабаке… была драка. Я выпил лишнего, кто-то полез с ножом, я ударил табуретом… Человек умер. Я не хотел, клянусь! Но никто не поверил бы сыну кузнеца против слова купеческого сынка. Пришлось бежать.

Священник помолчал, обдумывая услышанное. Его огромные пальцы машинально перебирали чётки:

— Тяжкий грех лежит на твоей душе, Павел. Но вижу искреннее раскаяние. Если Господь дарует тебе жизнь после этой битвы — помоги трём нуждающимся. Безвозмездно. И молись за упокой души того человека каждый день.

Очередь двигалась медленно. Плотник средних лет признался, что украл двадцать рублей из артельной кассы:

— Дочка болела, батюшка. Лекарства нужны были, а денег не было совсем. Я потом хотел вернуть, но…

— Вернёшь, — твёрдо сказал Макарий. — Если выживешь — вернёшь вдвойне. А если погибнешь — молись, чтобы Господь учёл отцовскую любовь.

Беженец из какой-то дальней деревни, худой, как палка, рассказал, как дезертировал из княжеской армии:

— Мы держали заставу у дороги. Бездушные напали ночью. Командир погиб первым. Все побежали… и я тоже. Бросил товарищей и бежал как последний трус.

Отец Макарий покачал головой, но голос остался мягким:

— Страх — это не грех, сын мой. Грех — поддаться ему полностью. Сегодня у тебя есть шанс искупить прошлое. Защити тех, кто слабее. Не беги больше.

Пожилой плотник Михей еле слышно прошептал свою исповедь:

— Двадцать лет назад, батюшка, во время Гона… Сосед мой, Василий, на него Бездушные напали прямо во дворе. Я слышал крики, мог помочь… топор был под рукой. Но я… я закрыл дверь и спрятался в погребе с семьёй. Ваську выпили досуха, пока я сидел в темноте и молился, чтобы твари ушли.