Идеальный мир для Химеролога 2 (СИ) - Сапфир Олег

Я чувствовал себя так, будто попал в кунсткамеру, где каждый экспонат — это оскорбление моего искусства.

— Ой, смотри, какой милый! — Валерия потянула меня за рукав к небольшому стенду, где на розовом бархате сидело нечто, призванное быть очаровательным.

Это был гибрид котёнка с утёнком. Пушистое тельце, большие стеклянные глаза и неуклюже приклеенные к лопаткам птичьи крылья. Табличка гласила: «Херувимчик „Пушок“. Радость вашего дома».

— Милый? — переспросил я. — Лера, у него крылья приделаны на столярный клей. Я даже потёки вижу. А грудная клетка не выдержит и одного взмаха. Он бы просто сломался пополам при попытке взлететь. Это анатомический нонсенс.

— Ну и что? Зато он трогательный, — возразила она.

Мастер этого «шедевра», стоявший рядом, услышал мой комментарий и самодовольно ухмыльнулся.

— Молодой человек, вы не понимаете сути искусства! Это не про анатомию, это про эмоции! Вот, смотрите!

Он нажал на потайную кнопку в основании подставки. Из стеклянных глаз «Херувимчика» медленно потекли две маслянистые капли, а изнутри раздался жалобный писк, записанный на дешёвый фонограф.

— Он плачет, — с благоговением прошептала какая-то дама рядом.

— Глицерином, — безжалостно констатировал я. — И пищит, как резиновая игрушка для собак. Пойдём отсюда, у меня сейчас у самого кровь из глаз пойдёт.

Рядом, под стеклянным колпаком, переливался всеми цветами радуги «Музыкальный Слизень». Его студенистое тело было сохранено в первозданном виде, и казалось, что если прислушаться, можно услышать его тихую меланхоличную песню.

Один из посетителей, полный аристократ в бархатном камзоле, долго цокал языком, восхищаясь работой, а потом сокрушённо вздохнул:

— Жаль, что не поёт. А то бы я его в спальню поставил. Успокаивает.

Но больше всего меня позабавил один стенд в самом центре зала. На нём, в нелепой, вычурной позе, застыл скелет какого-то ящера. Кости были отполированы до блеска, но собраны абсолютно неправильно. Позвоночник изгибался под неестественным углом, рёбра торчали в разные стороны, а череп был приделан задом наперёд.

«Инсталляция „Диссонанс Бытия“. Автор — магистр Феофан», — гласила табличка.

Рядом с ней стоял сам магистр — худой и нервный тип с бегающими глазками. Он доказывал какой-то даме в мехах, что это «новое слово в искусстве, метафора хрупкости жизни и экзистенциального ужаса».

«Идиот, — мысленно вынес я вердикт. — Он даже не знает, что тазовая кость у этого вида срастается с крестцовыми позвонками только к пятому году жизни. А тут она присобачена на проволоку. „Диссонанс Бытия“, как же… Просто „Диссонанс Знаний“».

Валерия потянула меня за рукав.

— Вик, пойдём, не заводись.

Но было поздно. Я уже поймал самодовольный взгляд магистра Феофана, который как раз закончил вешать лапшу на уши своей спутнице в мехах.

— Прошу прощения, магистр, — сказал я достаточно громко, чтобы привлечь внимание окружающих. — У меня вопрос по вашей инсталляции.

Феофан повернулся ко мне, его бегающие глазки недовольно сощурились.

— Слушаю вас, коллега, — процедил он, подчёркивая последнее слово с ноткой сарказма.

— Скажите, а ваш «Диссонанс Бытия» — это метафора того, как существо с тазовой костью, примотанной к грудному отделу позвоночника, пыталось бы… ходить? Или, может, это аллюзия на то, что череп, надетый задом наперёд, символизирует взгляд в прошлое, а не в будущее?

Вокруг нас образовалось небольшое кольцо из любопытных. Дама в мехах удивлённо захлопала ресницами. Лицо Феофана пошло красными пятнами.

— Вы ничего не понимаете в высоком искусстве! — зашипел он. — Это концептуальный подход! Я так вижу!

— Я тоже вижу, — невозмутимо ответил я. — Вижу вопиющую анатомическую безграмотность, завёрнутую в пафосную чушь. Уверен, если бы это несчастное животное было живо, оно испытало бы куда больший экзистенциальный ужас, чем тот, что вы пытаетесь изобразить.

Раздались сдавленные смешки. Феофан открыл рот, чтобы ответить, но лишь издал звук, похожий на кваканье. Валерия, схватив меня за локоть мёртвой хваткой, потащила прочь.

— Я же просила, не заводись! — прошипела она мне на ухо. — Ты нажил себе врага.

— Не врага, а посмешище, — поправил я, с удовольствием отметив, как магистр Феофан провожает нас полным ненависти взглядом.

Но были и интересные экземпляры. В отдельном зале, за бархатными канатами, выставлялись работы настоящих мастеров. Там я увидел идеально выполненное чучело мантикоры, чей скорпионий хвост был изогнут в смертоносном замахе, и даже скелет небольшого дракона, собранный с ювелирной точностью.

Правда, и здесь мой намётанный глаз находил изъяны. В суставах драконьего скелета я заметил следы клея. Дилетантство. Настоящий мастер соединяет кости на микроскопических штифтах, чтобы сохранить подвижность.

Наконец, начался аукцион.

Я выставил на торги несколько своих работ. Ничего особенного — пара черепов редких грызунов, идеально очищенных моими муравьями, и несколько заспиртованных органов, которые я забраковал для своей лаборатории. Их быстро раскупили по неплохой цене.

А затем вынесли мой главный козырь.

Под стеклянным колпаком, на чёрной бархатной подставке, стоял полный скелет того самого инсектоида-вожака, которого Рядовая так эффектно прикончила на складе.

По залу прокатился восхищённый гул.

Работа была безупречной. Я не просто собрал его, а восстановил каждую косточку, каждую хитиновую пластинку. Скелет был белоснежным, без единого пятнышка или трещины. Все сочленения были подвижны, и он застыл в динамичной позе — в середине прыжка, с расправленными серповидными лезвиями передних конечностей.

Для оценки на сцену поднялся старый, всеми уважаемый эксперт-оценщик. Он долго ходил вокруг скелета, рассматривая его через специальную лупу с магическими линзами.

— Невероятно! — наконец вынес он вердикт. — Господа, я занимаюсь этим ремеслом шестьдесят лет. Но такой чистоты работы я не видел никогда. Посмотрите на эти сочленения! Идеальная подгонка. А сама кость… она была очищена без единого механического повреждения! Ни скальпеля, ни скребка. Это… это какая-то магия. Или совершенно новая, неизвестная мне технология. Автор этой работы — гений. Десять из десяти! Шедевр!

Я скромно улыбнулся. Конечно, шедевр. Мои муравьи-утилизаторы поработали на славу. Они обглодали этот скелет так чисто, что ни один скальпель не смог бы сравниться с их крошечными, но острыми жвалами.

Аукционист ударил молотком.

— Начальная цена — сто рублей!

Тут же взметнулись две руки. Одна принадлежала грузному купцу с лицом, красным от выпитого вина. Вторая — тощему аристократу в лиловом камзоле, который смотрел на скелет с видом ценителя.

— Пятьсот! — крикнул купец. — Он будет идеально смотреться над камином в моей охотничьей зале!

— Тысяча! — тут же перебил аристократ. — Такая грация не для того, чтобы коптиться над огнём! Он станет центральным украшением оранжереи моей супруги. Она обожает готическую эстетику.

— Две! Мои гости обзавидуются!

— Четыре! Моя жена будет в восторге!

— Восемь! Да я из него вешалку для шляп сделаю! — в сердцах рявкнул купец.

— Десять! А я прикажу инкрустировать его череп бриллиантами и буду пить из него шампанское! — не остался в долгу аристократ.

Зал загудел. Валерия рядом со мной прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. Я же просто наблюдал за этим цирком с интересом. Мне было абсолютно всё равно, будут ли на моём шедевре сушить шляпы или использовать его как бокал. Главное — цена.

Торги были яростными. В итоге скелет ушёл за баснословную сумму какому-то коллекционеру, пожелавшему остаться неизвестным.

Мы вышли из особняка, и ночной воздух показался особенно свежим после душной атмосферы аукциона. В кармане приятно оттягивала тяжесть увесистая пачка купюр.

— Ну что, я же говорила, — с довольной улыбкой сказала Валерия. — Отличный вечер. И для бизнеса, и для репутации.