Император Пограничья 12 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

На отметке в тысячу четыреста капель внутри что-то щёлкнуло. Не лопнула плотина — обрушилась целая дамба. Боль пронзила от макушки до пяток, заставив выгнуться дугой. По телу пробежали не искры — настоящие молнии, оставляя на коже узор Лихтенберга.

Дрожащими руками схватив флакон с зельем, я выпил одним глотком. Нельзя терять ни секунды — момент прорыва идеален для начала испытания, пока барьеры ослаблены. Вкус оказался ещё хуже запаха — будто проглотил жидкий металл, смешанный с полынью и прогорклым маслом. Желудок сжался, пытаясь вытолкнуть яд обратно, но я усилием воли удержал зелье внутри.

Эффект начался через несколько секунд. Сначала онемели пальцы рук и ног, затем холод пополз вверх по конечностям.

Продолжил осушать кристаллы, пока тело ещё отзывалось. Ещё четыреста с лишним капель влились в расширенный резервуар, доведя общий объём до тысячи восьмисот пятидесяти одной. В два раза больше поглощено за раз, чем было при переходе на ранг Мастера.

Сердце забилось реже, дыхание стало поверхностным. Веки отяжелели, словно к ним привязали свинцовые гири.

— Пульс падает, — услышал я голос Светова откуда-то издалека. — Сорок… тридцать пять… тридцать…

Реальность начала расплываться. Белые стены палаты потекли, как воск, потолок провалился в чёрную бездну. Я падал — или летел — сквозь слои собственного сознания, но вместо ожидаемого покоя меня встретил абсолютный хаос.

Образы, воспоминания, страхи — всё смешалось в безумный калейдоскоп. Лицо Хильды сменялось оскалом Алчущего. Детский смех Астрид переходил в предсмертный хрип воина. Запах свежего хлеба из пекарни Угрюма превращался в вонь гниющей плоти. Прошлое и настоящее, реальное и воображаемое — всё слилось в один бесконечный поток.

Я пытался ухватиться за что-то твёрдое, найти точку опоры в этом водовороте. Но каждая мысль рассыпалась, не успев оформиться. Каждое воспоминание искажалось до неузнаваемости.

«Барьеры… — с трудом сформулировал я в этом хаосе. — Мне нужно найти барьеры…»

Я заставил себя погрузиться глубже, туда, где хаос становился ещё плотнее. Там, в самой сердцевине моего существа, я начал различать структуры — тёмные узлы, опутавшие само ядро моей силы. Три барьера, сплетённые из вины, страха и сомнений. Каждый пульсировал собственной болью.

Я потянулся к первому, и меня накрыло видение.

Гнездо Алчущих возле Пскова. Я вижу всё глазами Синеуса, хотя никогда там не бывал. Мокрые каменные стены, покрытые какой-то склизкой субстанцией. Душный смрад, смешанный со страхом. Светокамни в руках воинов едва разгоняют кромешную тьму. Триста человек спускаются в эти проклятые туннели. Лучшие бойцы империи, закалённые в десятках сражений.

— Держать строй! — кричит Синеус, поднимая меч. — Щиты вверх!

Но Алчущие — Бездушные — нападают отовсюду. Они лезут из трещин в стенах, падают с потолка, вырываются из-под каменного пола. Чёрные тени с пустыми глазницами, щупальца вместо рук, пасти, полные игольчатых зубов.

Воины гибнут один за другим. Вот падает Ярополк — старый ветеран, научивший Синеуса держать щит. Алчущий вскрывает ему горло, и кровь фонтаном брызжет на стену, а душа погибшего уже улетучивается из тела. Следом гибнет Ивар — молодой боец, только женившийся месяц назад. Существо разрывает его пополам, и парень умирает, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности.

От трёхсот остаётся сто. Потом пятьдесят. Двадцать. Десять.

Синеус стоит в центре крошечного круга выживших. Вспышка — его меч рубит, пронзает, крушит. Ещё вспышка — он прикрывает спиной раненого товарища. И ещё — яростный боевой клич, от которого, кажется, даже твари отшатываются.

Мой брат не сдаётся. Никогда не сдаётся.

Но я чувствую — нет, угадываю, домысливаю — как в какой-то момент что-то ломается. Когда от трёхсот остаётся десять. Когда кровь друзей пропитывает каждый камень. Когда даже воздух становится густым от смерти.

Образы мелькают обрывочно, словно я пытаюсь восстановить картину по осколкам разбитого зеркала. Тень, выступающая из мрака — монструозный силуэт Кощея в виде огромного червя. Бледная шкура. Чёрные вены на теле. Глаза… глаза уже мёртвые.

Синеус атакует — конечно, атакует, он же воин до мозга костей. Вспышка стали, окутанной магией, в темноте. Но клинок останавливает телекинез, ловит лезвие, и металл покрывается инеем.

Дальше — провал, чёрная дыра в видении. Я не вижу, что происходит. Не могу видеть. Но чувствую результат — момент, когда он перестаёт быть только моим братом.

Тьма рвётся в его тело, растекается по венам, меняет саму структуру плоти, высасывая душу и жизненную энергию. Боль невыносима — каждая клетка тела перестраивается, мутирует, становится чем-то чуждым.

Не убийство. Не превращение. Что-то среднее — достаточно человека оставляют, чтобы помнил, кем был. Достаточно тьмы вливают, чтобы не мог сопротивляться.

Идеальное орудие для ликвидации императора. Тот, кого никогда не заподозрят. Тот, кого впустят без вопросов.

Тот, кого я обниму, не глядя.

Видение меняется. Теперь я снова являюсь собой, Хродриком, стоящим в покоях дворца. Передо мной — Синеус в плаще с капюшоном, в перчатках. Все признаки налицо: исхудание, странные движения, уклончивые ответы, нежелание обниматься.

«Зачистка проходит… успешно», — говорит он, и я теперь слышу фальшь в его голосе.

Я вижу, как моя прошлая версия отмахивается от подозрений. Как отказывается замечать очевидное. Братская любовь ослепляет меня полностью.

Первый барьер обрушивается на меня всей тяжестью вины: «Я не узнал в брате чудовище». Подсознательное убеждение выкристаллизовывается с пугающей ясностью: моя сила слепа, когда дело касается близких.

Барьер давит на меня всей тяжестью накопленной вины. Проще было бы принять его, смириться — да, я виноват, я не увидел, я позволил брату убить меня. Но что-то внутри сопротивляяется этой простой истине. Слишком простой. Слишком удобной.

Я заставляю себя вернуться к той встрече, прокрутить её ещё раз. Не через призму вины, а как воин, анализирующий бой. Отбросить эмоции, посмотреть только на факты. Синеус пришёл вечером — зачем? Мог убить ночью. Пришёл один — зачем? Мог привести подкрепление. Протянул руку для рукопожатия — древний воинский жест, который мы с ним повторили тысячу раз.

Мне нужно увидеть правду. Всю правду, не только ту, что питает мою вину.

Видение дрожит, словно сопротивляясь, но потом уступает. Я снова вижу ту встречу, но теперь замечаю детали, которые пропускаю раньше. Микродрожь в руках Синеуса — он борется с собой. Почти засохший след от слёз на его щеке — он плакал перед тем, как войти. И самое главное — секундная заминка перед рукопожатием, когда он почти отдёргивает руку.

«Брат… — слышу я шёпот, и это настоящий голос Синеуса, не искажённый тьмой. — Я боролся. Три дня после превращения я боролся с голосом в голове. Но оно сильнее… Оно всегда сильнее…»

Озарение пронзает меня как молния. Синеус специально пришёл ко мне. Он мог убить меня во сне — просто войти в спальню и перерезать горло. Мог отравить за ужином. Мог устроить засаду с десятком таких же, как он.

Но он выбрал прийти лично. Днём. Дать мне шанс увидеть его.

Часть моего брата всё ещё боролась и хотела, чтобы я его остановил. Это была последняя просьба о помощи — дать ему умереть моим братом, а не окончательно стать монстром.

Я не был слеп. Я видел то, что он хотел мне показать. И я ответил на его молчаливую мольбу единственным возможным способом — освободил его от мучений.

Первый барьер трескается и осыпается осколками в пустоту моего сознания.

Второе видение накатывает волной боли и отчаяния. Я снова в том проклятом зале, но теперь время замедлилось до мучительной тягучести. Вижу, как левая рука Синеуса набрасывает аркалиевую цепочку на моё запястье. Чувствую, как магия гаснет. Костяной кинжал входит под лопатку — каждый миллиметр его пути отдаётся новой вспышкой агонии.