Архитектор Душ IV (СИ) - Вольт Александр

Она шла по этой аллее тысячи раз: ребенком, держась за широкую, теплую отцовскую ладонь; подростком, тайком сбегая на свидание; невестой в белом платье, шедшей под руку с Артуром.

И вдовой в черном, чувствуя на себе тяжесть соболезнующих взглядов.

Воздух здесь пах иначе. Не солью и рыбой, как в городе, а цветами с клумбы, засаженной десятками сортов, прелой листвой и горьковатым ароматом туи с можевельником. Этот запах был запахом ее детства, но сейчас он не приносил успокоения. Он давил.

Внутренняя борьба, терзавшая ее последние сутки, разгорелась с новой силой. Голос разума твердил: «Ты пришла говорить. Изложи факты. Обозначь позицию. Не позволяй ему давить на тебя». Но другой голос шептал иное. Это был голос Алисы, прозвучавший тогда на кухне, когда Лидия едва не расплакалась над раковиной.

«Пока еще не поздно».

Фраза металась в висках, как птица в клетке. Что она скажет? «Здравствуй, отец. Я пришла, потому что боюсь остаться одна»? Нет. Гордость не позволит. «Отец, ты был не прав, а я была слишком упряма»? Он никогда не признает своей неправоты. Это будет стена, о которую она уже столько раз разбивала лоб.

Она остановилась у массивной дубовой двери. Резная, тяжелая, с бронзовым молоточком в виде головы льва. Ее рука замерла в сантиметре от холодного металла. Может, уйти? Вернуться в машину к Громову, к этому странному, опасному, но теперь понятному миру, где все стало привычно. Но она снова вспомнила глаза Алисы, в которых в тот вечер четко была видна горечь невосполнимой потери.

«Пока еще не поздно».

Она трижды ударила молоточком. Звук получился глухим. Замерла, затаив дыхание. Сейчас откроет дворецкий, старый Матвей, посмотрит на нее, возможно, удивится, и затем доложит отцу.

Как раз будет время собраться с мыслями…

Старый замок трижды провернулся со скрежетом и дверь отворилась. Но на пороге стоял не Матвей.

Отец.

Он был в домашнем — старый вельветовый пиджак, вытертый на локтях, мягкие дурацкие домашние тапки с заячьими ушами, которые ему подарила мама Лидии. Седые волосы растрепаны. В руке книга, палец заложен между страниц. Он смотрел на нее так, будто увидел призрака. В глазах мелькнуло удивление, недоверие. Кажется даже надежда.

— Лидия?

— Привет, пап, — ее голос прозвучал удивительно ровно. Она заставила себя улыбнуться, и улыбка получилась легкой, почти искренней. — Я могу войти?

Опешив, он отступил на шаг. Его взгляд метнулся за ее спину, в темноту сада, словно ожидая увидеть там ненавистную ему фигуру Громова. Но там не было никого.

— Конечно… заходи.

Она шагнула через порог, и дом принял ее в свои объятия. Здесь все было по-старому. Высокие потолки, пол из темного, отполированного дуба. Стены, затянутые тяжелой парчой. А в воздухе витал знакомый с детства запах воска, старого дерева и отцовского табака. Воцарившуюся тишину перебивало мерное тиканье маятниковых часов, стоящих у центральной лестницы в холе.

Отец закрыл за ней дверь. Они стояли друг напротив друга, разделенные несколькими метрами пустоты и годами непонимания. Морозов смотрел на нее с тревогой, не зная, что сказать, с чего начать.

Дочь смотрела на его усталое, постаревшее лицо, на глубокие морщины у глаз, на то, как дрогнули его пальцы, все еще сжимавшие книгу. И фраза, стучавшая в ее голове, вдруг обрела ясность.

«Пока еще не стало поздно».

Все доводы разума, все заготовленные фразы, вся аристократическая выдержка рассыпались в прах. Она увидела не упрямого старика, не тирана, сломавшего ей жизнь. Она увидела просто отца. Единственного, который у нее был, и который мог в любой момент уйти, оставив после себя лишь этот дом и горечь несказанных слов. Без примирения. Без понимания.

На глаза навернулись слезы, горячие и жгучие. Она не стала их сдерживать. Сделав судорожный вдох, Лидия шагнула вперед и бросилась ему на грудь, обняв крепко, отчаянно, по-детски.

Старик Морозов застыл от неожиданности, его руки так и остались расставлены в стороны. Он не понимал, что происходит. Лидия ощутила, как под ее щекой царапает колючий вельвет его пиджака, вдохнула родной, почти забытый запах. А потом его руки опустились ей на плечи, на спину. Неуверенно, почти робко, он начал ее гладить, словно опасался, что одно неверное движение, и дочь, как зверек, умчится в ночь.

— Тише, дорогая, тише. Что случилось? — его голос, обычно строгий и повелительный, стал растерянным и мягким. Он бросил книгу на тумбу у входа.

Лидия лишь крепче вцепилась в него, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Она плакала не от горя. Она плакала от облегчения.

— Он тебя обидел? — Голос отца стал жестче, в нем зазвенел металл. — Этот негодяй Громов что-то с тобой сделал? — Он аккуратно взял ее за плечи и чуть отстранил от себя, заглядывая в заплаканное лицо. — Ты только скажи, я сейчас же поеду и заморожу его, а затем вздерну на первом же суку!

Сквозь слезы она увидела его глаза, полные ярости и отцовской тревоги. И эта ярость, направленная не на нее, а на воображаемого обидчика, вдруг показалась ей трогательной. Лидия улыбнулась, утирая тыльной стороной ладони мокрые щеки.

— Нет, пап. Все в порядке. Громов… — она сделала паузу, и улыбка стала шире, яснее, — Громов замечательный.

Отец замер, его брови поползли вверх, выражая крайнюю степень изумления.

— Просто я… я по тебе соскучилась.

Они прошли по холлу. Отец молчал и шел рядом, чуть впереди, и в его напряженной спине, в том, как неловко он держал руки, чувствовалось смятение. Он не знал, как реагировать. Эта внезапная вспышка чувств, этот порыв, разрушивший годами выстроенный барьер, выбил его из колеи.

Он привел ее на кухню. Но здесь, в отличие от парадных залов, чувствовалась жизнь. Пахло свежей выпечкой и травами. На большом столе стояла ваза с розами, на плите что-то тихо булькало в кастрюле. Это было царство ее мамы.

Они сели за стол друг напротив друга, не зная, как начать дальнейший разговор.

Лидия понимала — первый шаг снова за ней. Он не начнет. Его гордость и статус главы рода Морозовых не позволят. Она глубоко вдохнула.

— Пап.

Он поднял на нее глаза. Взгляд настороженный, но внимательный. Она протянула через стол руки и накрыла его ладони. Он не отстранился. Ее пальцы были холодными, его — теплыми, сухими.

— Я действительно очень соскучилась, — сказала она тихо. — Я знаю, мы… мы не привыкли так говорить. Нас учили сдерживать чувства, быть выше этого. Нас учили гордости.

Она сжала его пальцы крепче.

— И эта гордость сыграла с нами злую шутку. Только из-за нее я тогда не смогла… не смогла нормально тебе все объяснить. О том, что я чувствовала к Артуру. Что он был для меня не просто увлечением. А ты… ты из-за той же гордости не мог принять мой выбор.

Голос дрогнул, но она заставила себя продолжать.

— Папа, мы живем не в прошлом веке. Браки между аристократами и простыми людьми — это давно нормально. Тем более, — она запнулась, и это было самое трудное признание, — во мне от нашего рода… не осталось магии. Ни капли. Ни искорки. Я аристократка по крови, да, но не более. Я такая же, как он. Как Артур.

Она смотрела на него, ожидая чего угодно — гнева, осуждения, холодной отповеди. Но отец молчал. Он смотрел на их сцепленные руки, и на его лице медленно таяло напряжение.

— Иди ко мне, дочка, — сказал он наконец глухим голосом.

Он поднялся, обошел стол и встал позади нее. Его руки опустились ей на плечи, сжали мягко, но уверенно.

— Успокойся. Магия — это последнее, что важно. Ты Морозова, моя дочь. Была, есть и будешь. И ты права. Я ошибался. Я не имел права вмешиваться в твою жизнь и уж тем более унижать тебя тогда, на площади. Прости меня.

Невероятно было услышать от него это слово — «прости». Лидия подняла голову, посмотрела на него снизу вверх. В его глазах, обычно холодных и строгих, появился непривычный влажный блеск.

— Все в порядке, — прошептала она, и настоящая, теплая улыбка осветила ее лицо. — Правда, пап, все уже в порядке.